ИГОРЬ КАСЬЯНЕНКО

МУЗЫКА, ФОРМУЛА, НЕРВ

БЕЛАЯ БАЛЛАДА

Когда на часах было времени море,
и стрелки над нами парили, как чайки,
мы видели радуги в брызгах волшебных,
как в мае цветущих и певчих мгновений.

Но вот незаметно из времени года
мы вышли в туманную пору разлуки,
где Вы объявили, что прежние клятвы
смешны и отныне цены не имеют.

Увы, Вы со временем стали другая…
Влекомая им, Вы помчались по кругу
минутных побед и разочарований,
бесцветных и пресных, как призраки буден.

А я бы… поверьте, я ждал бы Вас вечно
на острове нашей загадочной ссоры,
но распорядитель движения стрелок
сказал, что ко мне Вы уже не вернётесь.

И видя, как пара мгновений печальных
из глаз покатилась моих, улыбнулся:
Зато для неё ты и в завтрашнем прошлом
останешься лучшим из воспоминаний.

Но ходики ваши навек разойдутся
во времени неуловимом, где сразу,
транзитом за будущим следует – слышишь? –
не сбывшееся, а минувшее, ибо

из множества мимотекущих, неважных,
чужих и бессмысленных лет и мгновений
мы только однажды живём в настоящем –
прекрасном, единственном, истинно нашем.

И это прекрасное с вами случилось
уже. И теперь неизбывно и присно
вы оба больны им, как звёздами небо.
И это диагноз. А дальше – postscriptum.

У доктора жизни в аптечке событий
имеются снадобья разного толка:
от раны живой, от надежды и боли,
но время прекрасное – неисцелимо.

ЧЁРНАЯ БАЛЛАДА

Ну что же ты, княже, давай, веселись!
На перстне верти хоровод василис.
А дабы развлечь
мороку тоску – скомороха зови.
Но если дурак заведёт о любви,
то голову с плеч.

Твоя королева – за чёрной горой.
И даже не третий, не то, что второй
на ложе, где сметь
ты мог и поболе, чем жаждет мечта,
заходит в её золотые уста
и пьёт свою смерть.

Потом их находят у дальней версты –
глаза их безумны, а чресла пусты.
А ты веселись!
Она убивает их – ясно же, князь,
во имя твоё – это странная связь,
в ней пропасть и высь.

Два света небесных сплелись в облаках,
две тени земные с мечами в руках
воюют внизу.
Ты вправе куражиться, пить, выть и рать
муштрой изводить, но спешить вытирать
не стоит слезу.

Ты можешь другими по сто раз лечить
себя от неё, но их не различить –
всё бред, а не брод.
И если вина ли, вино, иль весна
к тебе приведут её, даже она
уже не спасёт.

НА КРАЮ

Выходишь из круга под флагом мечты,
ломаешь каноны, форматы и рамки,
влюбляешься, строишь причалы, мосты,
воздушные замки…

Штурмуешь любой подвернувшийся пик,
торопишься, путаешь карты и планы,
срываешься и отползаешь в тупик,
зализывать раны.

Читаешь о жизни банкиров, бродяг,
персеев, горгон побеждающих в матче,
и снова выходишь из круга, но флаг
уже не на мачте.

По белой и чёрной спешишь полосе,
в безликий вливаешься ропот и топот
и вдруг понимаешь – тут каждый как все.
Так выглядит опыт.

И снова идёшь – потому что земной
не кончился путь – в никуда, ниоткуда,
без компаса, смысла и цели, с одной
надеждой на чудо.

Теряешь любимых, друзей, колею,
в толпе человечьей бредёшь одичало,
доходишь до края, стоишь на краю
и видишь начало.

СЧАСТЛИВЫЙ СЛУЧАЙ

Кому-то недруг по сюжету,
другим – любимый, третьим – друг,
я всё ещё хожу по свету,
смотрю вокруг.

Вот новых дней аборигены,
браня обычаи отцов,
спешат устроить перемены,
в конце концов.

И растворяются в грядущем,
где ими скроенный уклад,
в угоду позади идущим,
отправят в ад.

Всё тлен: победы, пораженья,
туманных истин кружева…
И лишь игра воображенья
всегда жива.

Об этом думаю я кротко,
стреноженный смиряя взор,
когда из грёз моих красотка
плетёт узор.

Но пусть распутают герои
иной истории его –
в нём руны трав, руины Трои
и… ничего.

Душа Земли – многоязычьем,
как пашня полнится зерном.
Но гении поют на птичьем,
не на земном.

Ах, был бы я из легкокрылых,
как Пушкин или Амадей,
я б тайны певчие открыл их
для всех людей.

Я вижу радугу, за тучей
и пепел в отблесках огня,
но где же тот счастливый случай,
что ждёт меня?

Вокруг чужих событий сонмы
и мнений патовые льды,
а я уже, как невесомый
прозрачный дым,

плыву, минуя поединок
добра и зла, удач и драм,
кафе, арену, банк и рынок,
темницу, храм.

Миную парк и кромку пляжа,
начало дали, окоём
и, частью становясь пейзажа,
теряюсь в нём.

МИССИЯ НАСТОЯЩЕГО

О чём это время, о чём? Кто гордиев хронос мечом,
разрубит, как Индию чёлн разметчика мира.
Кто первым в открытую дверь войдёт – человек или зверь?
А вдруг это ты? А проверь у magical mirror.

Кто светочем выйдет из тьмы и сложит, и вложит в умы
легенды, законы, псалмы племён баш-на-баша?
История – вечный рерайт, к сафари готовится прайд,
а в топке из множества правд всё варится каша.

И всякий тут прав и не прав. И каждый, чужое поправ,
на вкус добавляет приправ – и травы, и корни…
Но где кулинар-паладин, кто, с горним рецептом един,
объявит: Готово! Едим! – и всех нас накормит.

А если, представь, например, ты – музыка, формула, нерв,
тот Нео, Сиддхартха, Гомер, чьи грянули сроки,
чья истина, сила, строка народы, идеи, века
в одно соберёт, как река ручьи и притоки.

А если иной поворот и ты не избранник, а тот,
кто спица, деталь, эпизод, крупица процесса.
О чём это время тогда? Удача твоя и беда…
И рыбка с трудом из пруда, и свежая пресса…

Слова – будто склоны холма, но мысли вершина нема.
К ней путь не открыли тома, и тропок в речах нет.
А время, оно вообще – внутри всех людей и вещей
дрожит как над златом Кошей и чахнет, и чахнет…

АГИТАТОРЫ

Жизнь висит на волоске крошки Циннобера.
Открываю дверь, а там – три богатыря.
С торбой Правда, с кейсом Ложь, а с котомкой Вера.
Агитаторы пришли, грубо говоря.

Приглашаю в дом, на стол ставлю снедь и чарки.
– Что в программе, мужики? – мир или дебош?
Первым слово Правда взял и достал подарки:
посох, ветку тёрна, соль, йод и медный грош.

Вторить Правде взялся Ложь – витязь рыжей масти –
нос как флюгер, а глаза – будто пара гнёзд.
Он дары свои раскрыл, как расставил снасти:
маску, ветку лавра, мёд, яд и лисий хвост.

Ну а Вера в свой черёд лишь развёл руками,
Взор горе поднял, вздохнул и сказал: Смотри!
И в ответ – как засиял драгоценный камень –
с неба в дом пролился свет неземной зари.

Время делать выбор, но я не вижу смысла
выбирать – на каждый плюс равный минус есть.
С Правдой сложно – часто бьют, с хитрым Ложью кисло.
С Верой славно, но, увы, где тот рай – бог весть.

Гости выпили, ушли, я остыл отчасти,
с полки Гофмана достал для иной игры.
Вдруг стучат – гляжу в глазок, а за дверью: Здрасьте! –
Тридцать три богатыря и у всех дары.

ПОЛЕМИЗИРУЯ С ДЕКАРТОМ

Пересвистываться с птицами в лесу.
Отзываться на игру теней и света.
Ощущать себя участником сюжета,
в круг собравшего и звёзды, и росу.
И катиться, подражая колесу,
до ближайшего житейского кювета.

А потом лежать под звёздами в росе
и распутывать беду, как паутину.
И, в конце концов, найти её причину
в том, что жил вчера неправильно, как все,
в компромиссе, на нейтральной полосе,
в полуправде и во лжи наполовину.

И опять вернуться к жизни, будто лес
по весне, но помнить прошлое как пальцы
музыканта помнят ноты и скитальцы
запах родины. И, глядя в высь небес,
примиряться с тем, что мысль имеет вес
только здесь, внизу, где мы – лишь постояльцы.

И в итоге проломить, как тьму лучом,
смертью грань добра и зла, и междуречьем
двинуть в край, где мир земной зовут увечьем.
И там быть – нет, не щитом и не мечом –
просто быть, существовать и ни о чём
никогда уже не думать человечьем.