ВЛАДИСЛАВА ИЛЬИНСКАЯ

ВСЁ, ЧТО УБИВАЛО И СПАСАЛО

СЕЗОННОЕ ОБОСТРЕНИЕ

идиоты держат идиотов за идиотов,
планомерно, вальяжно прогуливаясь по городу…
однокашик становится самым обычным ботом,
отпустив беззаботно болтаться густую бороду…
ты читаешь ленту – приходит ленность, уходит лето
и летят над твоей головой шрифтовыми стаями
восемнадцать постов на метр и все об этом:
«марафонец достигнет первым последней стадии».
выключай поскорее комп, прогуляйся к пляжу –
наблюдать, как одна за другой, наливаясь памятью,
серебристые волны плетутся в седую пряжу,
соревнуясь за место на жаркой песочной паперти.
ассорти из приезжих вовсю поглощает свет,
заедая самсой, запивая «мицным черниговским»,
на складной табуретке у пирса сидит поэт,
предлагая приезжим свою юморную книжицу…
упиваясь последним летним солёным днём,
заруби на носу, на подкорке, на веках вырежи –
этот город зациклен настолько, что лето в нём
повторится четырежды.

***

он уверен, что каждая рыбка стремится к риску,
как маньяк подбирает часами прозрачность лески.
мы когда-то, по пьяни, ловили одну хористку
на тупые и беспонтовые юморески…

это был и забавный и даже полезный опыт,
потому что насколько бы не был твой червь надёжен –
для того чтобы видеть её неземную попу,
приходилось плевать на её восковую рожу.

и, хотя мы давным-давно не в одной с ним лодке,
у меня до сих пор дрожат стволовые клетки –
когда он, ухмыляясь, перебирает чётки
и подходит к какой-то очередной кокетке…

***

эти булки
ни разу
самостоятельно
не сжимались
нет, бывало, конечно,
но самую только малость
(например, неожиданно показалось,
что вот-вот случится невероятный пук)
эти белые ручки
николы
нищо
не крали,
потому что другие лайфхаки у суперкрали
всё, что может быть нужно в её колесе реалий,
совершается
(в целом)
без помощи этих рук
эти ночи и дни наполнены позитивом,
и сплошная вечно манит своим пунктиром…
дорогие машины,
бриллиантовые сортиры,
перспективы,
активы,
пассивы –
холодный душ.
по коралловой коже,
нежно, за каплей капля
подбирается вечность
с мыльным своим спектаклем
– улыбайся, красавица,
времени нет, не так ли?
я тебя
ещё
немножечко
подожду

***

она бывает слаще,
чем опиум и кэш,
и розовые чащи
в мозгу латают брешь.

она бывает жарче,
чем сам её язык,
старательный пиарщик,
забывший про азы.

она бывает строже,
чем хвост её потерь
и коль не уничтожит –
заставит попотеть.

она бывает жёстче,
чем пуля у виска,
и мальчики – на площадь,
держаться за АК.

она бывает древней,
как синий кашалот,
мочили всей деревней –
вовеки не помрёт.

она бывает разной,
как вантуз и конверт,
как бублики в маразме
и мумзики в мове…

она едва сутула.
она всегда одна…
принцесса Манипула –
любимая жена.

***

послевкусие рубля
в оцинкованной сберкассе…
ленно тянет ноту ля
Леся в музыкальном классе.
и пока она в строю
тянет партию свою,
окружная вырастает
из тропинки в колею.
в леденеющем ДК,
вопреки всему на свете,
дети пляшут гопака –
ведь на то они и дети…
только краток детства миг –
растворился, как возник,
и под ними вырастает
настоящий броневик!
но не сцена ведь – земля –
не выдерживает веса
и огрубевает ля
от глубоких интересов;
загоняет в ногу гвоздь
малахольный мальчик Вова,
гвоздь пройдёт его насквозь,
чтобы в пол вернуться снова.
и опять, на полпути
(безотходная прости),
вырастаем из ботинок,
а куда ещё расти?

СИРЕНЬ

плывёт по небу календарный день,
плывёт на модном свитере олень,
плывёт в канализации сирень,
отдаться поскорей в объятия газа…
плывёт листок (на нём плывёт печать),
где ясно было сказано – «молчать.
твою очеловеченную часть
на хлеб себе никто ещё не мазал».
а ты сидишь на крыше февраля
и слушаешь извечное ляля…
и не покинуть лоно корабля,
не залепить пробоины соплями…
такая уж тебе досталась днесь –
молчать, чтоб просто оставаться здесь…
молчания токсическая взвесь
повесилась над минными полями…
молчания высокий пируэт
отдай им на обет и на обед,
оставь себе – лишь музыку и свет,
струящийся из-за небесной двери.
молчание – питательная блажь.
молчание – сильней, чем отченаш:
хоть ешь его, хоть пей его, хоть мажь,
хоть удавись им – каждому по вере…

ICHTHUS

сигареты вымывают кальций,
воздух переварен и ворсист.
время, искривляясь, режет пальцы
о пространства акварельный лист.
не мертвы лежат они, не живы,
извиваясь в бежевом песке…
как, скажи, попробовать наживу,
чтоб не очутиться на крючке?
будет тина упиваться пеной,
будут чайки дронами пасти,
вымывают волны постепенно
фосфор из божественной кости…
но по синусоиде нисана –
даже через пару тысяч лет –
всё, что убивало и спасало,
непременно, обратится в свет.

***

такие чудеса
смущаются в тени,
такая благодать
томится у порога…
открой свои глаза
и руку протяни –
и тут же очутись
за пазухой у бога.
там пахнет очагом
шершавая зима,
щекочется и жжёт,
наваристая юшка…
там царствует лишь то,
что я тебе впотьмах
все зимы до того
нашептывал на ушко.
но восемь тридцать три!
но восемь тридцать три!
но скоро тридцать три!
орёт тебе будильник.
открой свои глаза
и просто посмотри,
как полон небосклон,
как строен холодильник;
ажурно декольте,
пристёгнуты ремни –
души моя душа,
шипованным ошеем –
ведь, что не говори
и, как не заверни –
чем беспощадней ночь
тем утро хорошее.

***

так невагомо, як немов би
ти здав усі свої бажання
і щось умовно невимовне
тепер мерцем тебе вважає
ти зачиняешься у скрині,
ти зачиняешься у скроні
ніщо тепер на тебе вплине
ніщо тепер тебе боронить
ніщо тебе тримає міцно
ніщо тебе кидає долу
і ти наповнюєшся змістом,
так неврятовно,
так чудово