ОЛЕГ СЕШКО

ЗЕМЛЯ ОПОЯСАНА РУНАМИ

ВРЕМЯ

Вдоль причала усталой памяти
Расцветало время да выцвело,
Стало время ликом, как сныть бело:
«Не хочу, – кричит, – по часам идти!»

Быть безумной гранёной полночью,
Сном разбитым, забытым именем.
Ведь не зря для себя ты выменял
Две судьбы на одну невольничью.

Стань холодной бедовой рыбиной,
Ощути чистоту дыхания.
Буду полнить тебя стихами я,
Шелуху ты в моря отрыгивай.

То, что днями-годами прожито,
Разберём по костям сознания.
Править душу легко в изгнании,
Одиночество примешь кожей ты.

Соль морская под небо вытолкнет,
Если дно ощутить не боязно.
Через горы по жизни – поездом,
Пусть завидуют – мой воспитанник.

Поживёшь, доброты поделаешь –
За похлёбку. Забудь про золото.
Будет к старости детство в пору, то
Значит ты человек не тело лишь.

Значит, жалость тобой не изгнана,
Значит, мир твой в душе незыблемый.
А иначе – вернёшься рыбиной
И мы вместе начнём всё сызнова.

ПТИЦЫ

Это не важно, сынок, что апрель ещё,
Будет июнь, мы насыплем поболее,
Ты не жалей ни печали ни боли им,
Птица голодная – жалкое зрелище.
Чуть отойди, приоткрою ворота я.
Славные птахи, найдёшь ли ты где таких.
Вырастить только бы к лету нам деток их,
Просятся в небо птенцы желторотые.
Крохи совсем. Подождём до июня мы,
Рано ещё им лететь за родителем,
Тише цыплята, надеюсь, простите нам,
То, что Земля опоясана рунами.
Крылья окрепнут, обучитесь пению,
Горе земное взойдёт разнотравием,
Небо тогда распахнётся во здравие,
Выпущу к людям, имейте терпение.
Вдоволь напьётесь печали, страдания,
Скорби горячей, холодной апатии.
Самые вкусные слёзы у матери,
Той, что детей отдала на заклание.
Слёзы мужские безумно полезные,
Редко встречаются, дорого ценятся.
Девичьи слёзы – пустая безделица,
Слёзы ребёнка – роса поднебесная!
Знаешь сынок, там хватает питания,
После недели птенцам не до родины.
Твари, которых с тобою разводим мы, –
Птицы мечты, по земному преданию.
То, что заложено в этом понятии,
Необъяснимо с позиции вечности.
Сила мечты в глубине человечности.
Но… это тема другого занятия.

ВРЕМЯ ХЛЕБА

Ты наелся? Крошишь пиццу.
Плохо людям, птицам горше.
Я порву себя, где тоньше,
И тогда родятся птицы
Из небесной половины.
Из другой родятся змеи,
Ими я проникну в землю.
Сброшу кожу там, где дремлет,
Танец юной Саломеи
Ослепительно невинной!

Слово снова пустит корни,
Изовьются строки танцем,
Жизнь твоя застынет глянцем,
В тонкой линии на горле,
Обозначенной пунктиром.
Для тебя готово блюдо –
От птенцов за пиццу плата.
Было бренно, станет свято!
В каждой крошке зреет чудо,
Чтобы царствовать над миром.

Наступает время хлеба
Для героев и поэтов,
Время подлинных рассветов,
От земли летящих в небо,
Торжествующих над смогом.
Откровение – за счастье,
За любовь – одну страницу!
Ты сегодня крошишь пиццу,
Я делю себя на части –
Два пути с одним итогом!

ЛЁТЧИЦА

Тесно собаке в комнате, в старом промозглом хосписе.
Голуби в лунном омуте песни поют о космосе,
Мухи влетают в форточку: «“Хай” тебе от поклонников!»
Ангелы чешут мордочки, сидя на подоконниках.
Смотрит на всех растеряно, зависть во взгляде вышита.
Кажется – не растение, а не взлетишь повыше-то!
В ухе свербит высотами, хочется в небо коршуном.
Пчёлкой жужжать над сотами тоже ей не положено.
«Кто он великий выдумщик, “Главный над эскадрильями?”
В хоспис его бы вытащить, вдруг нарисует крылья мне.
Боль заберёт нечаянно (счастье когда-то было ведь).
Ноги вернёт хозяину, дело за малым – выловить!
Значит, прорваться к выходу, лапы в пути изнашивать.
Ангелы с жиру пыхают, вот бы хлебнули с нашего –
Толстыми стали, ленными! Эх, проморгали прошлое…
Нынче-то здесь, за стенами, служба им стоит дёшево.
Чёрт с вами, спите, толстые. Вам не поднять хозяина.
Помню, бежала вёрстами, в небо смеялась, лаяла…
Таял хозяин куполом, белой снежинкой ласковой;
В зиму летели кубарем, резали снег салазками,
Падали в реку буйную, шторм побеждали аховый,
Пели под шестиструнную, чай разбавляя сахаром.
Ангелам было весело, резвыми были, жаркими.
Двадцать второго вечером в пух разодрались ангелы,
Сгинули той же полночью. Не было двое суток их.
Скоро пять лет исполнится случаю с парашютами…
Спят, не летают год уже. Крылья примерить хочется.
В самую пору, то-то же! Станет собака лётчицей.
Тссс, погодите, что-то здесь… что-то не очень правильно…
Спите, не будьте жмотами. Ноги бы для хозяина».

Над перелеском, хатами, над одинокой хижиной
Выла стихи хвостатая, верная, тёмно-рыжая.
Жалась к больному, гордому, грела крылами пыльными.
Сказку слагал за городом «Главный над эскадрильями».

НАСТЯ

Газета «Красная звезда», страница восемь:
На двадцать танков – пистолет и десять ружей.
Сегодня Настя снова чёрта ждёт на ужин,
Бюстгальтер с летнего плеча сползает в осень.
Знобит, коробится внутри, дождит слезливо,
Нашла от прошлого ключи, взглянув под коврик.
Жених – безусый лейтенант, не подполковник.
Сменить коньяк с «Алиготе» на спирт и пиво,
Гулять от взгляда до любви, и душу – в клочья,
Сегодня тело – шоколад, кипеть в экстазе.
Пускай заблудший старый лес поёт Настасье,
И чёрный город, приобняв, целует сочно.
Пускай державные кресты гудят молитвой,
Горячей кровью над свечой густеет пламя.
Судьба поджала куцый хвост, объевшись днями.
Так что наивно распыляться, друг мой ситный.
В беде всесильны, как всегда, одни лишь черти,
В беде глухие небеса помочь не смогут.
Всё, что просила, расцвело полночным смогом,
Не достучаться до небес мне бабьим сердцем.
Там наверху жируют, пьют, гуляют, спят ли?
Для них одиннадцать ребят – пустая строчка…
Нет больше в тексте запятых, поставим точку.
Всё, что зовётся пустотой, живёт навряд ли.
Почто, скажи ты мне, живых людей – под танки?
Любых богов мой подполковник стоил дюжин!

Сегодня Настя снова чёрта ждёт на ужин,
А к ней опять, в который раз, приходит ангел.

***

Искренность в глазах мелькнёт язвительно –
Стылый пепел не взовьётся пламенем.
Старый город псом явился каменным,
Прошлое когтистой лапой вытянул.
Сгорбился, на завтрак душу вылакал,
Хвост поджал и спрятался в болотине.
Будет вам зима в снегах без осени,
Где литвин поднимет меч на викинга.
Родина – дурная, злая, нищая;
Бабий стон, алтын за честь отцовскую.
Будет сталь калиться по Островскому,
Будет тьма, и люди будут пищей ей.
Песнями спасайтесь, станьте чувствами,
Чувствуйте друг друга да обрящете.
Время только в чувствах настоящее,
В той любви, что мечется без устали,
Что в своём безумье окрыляется.
Жить любовью, слышать сердце божее –
Лишь тогда переродится, может быть,
Старый город во «святого агнеца».
Может быть, у ног свернётся в горе он,
Бросит беспардонность беспородную
И, уткнувшись в руки доброй мордою,
Вдруг добавит вас в свою историю.

ОН – ЛЮБОВЬ

Бог не терпит валяться весной в снегу,
До рассвета он снег языком слизал.
Я убит, я плыву по людским слезам
Вроде старой кастрюли с мясным рагу.
Мимо совести нации в кислых щах,
Мимо школы приветствия «Хайль и ко»,
Мимо скромного кербера – Ха-Ти-Ко,
Мимо старого страха в свой новый страх.
Я ломлюсь в городскую людскую грусть,
Я кричу в неё: «Зажило. Мне не лги».
Разлетаются пули, во тьме легки,
Будто бабочки, каждая в чью-то грудь.
Под растерянной памятью тень в окне.
Разбиваются мысли о взгляд: «Забыт?»
Я давлюсь, запивая капелью спирт,
Я домой прорываюсь к тебе – жене.
В белой роще, у нашей с тобой ольхи,
Где слетают куплеты на струны строк,
Ловит совесть на истину хитрый бог,
Просто так отпуская на свет грехи.
У него каламбурами полон рот,
Он любого заварит в обед и съест,
Что земля для него? Шестипалый крест
На одной из пробитых насквозь аорт.
Он – любовь, он забрал спелый дождь из …бря,
И последнюю ночь – соловьиный пух,
Мы теперь существуем в одном из двух,
Мне случилось начаться внутри тебя.
Он – любовь, по судьбе полоснул ножом,
Чтобы снова свести нас. Кольцо надень.
По Арбату в развалку шагает день,
День отдельный от вечности, день – пижон.

За тобой! Не отдам никому. Держись!
«Мы, приходим из праха, уходим в прах».
Бог – любовь, он слепой неразрывный страх
За мгновение смерти, в которой жизнь.