НИКОЛАЙ СТОЛИЦЫН
НАПРАВЛЕНИЕ – ЛЕНИНГРАД
кино-проза
1. Пролог
Раннее утро. Перрон заштатного городишки. На перроне торчит с маленьким чемоданчиком блокадник Павлуша. Поезд уже ушёл. Павлуша один.
– Приехали, товарищ Пересыпкин!
Павлуша бодрится, но ему ужасно неуютно. Всё для него чужое. И перрон, и – Павлуша чихает! – воздух. Всё. Кроме чемоданчика с надписью «Ленинград 39».
– Апчхи!
Павлуша сморкается… не в рукав, – в тряпицу. Павлуша – ленинградец, Павлуша – воспитанный.
– Будьте здоровы, товарищ Пересыпкин!
Где-то вдали ревёт уходящий поезд…
– Дела, товарищ Пересыпкин.
Павлуша вертит головою, пытаясь определиться.
Рёв доносится сразу отовсюду…
– Ну, черти! Завезли! Ничего, товарищ Пересыпкин, ничего! Разберёмся!
– А ты… – обращается Павлуша к поезду, что старается его запутать. – Брось! У товарища Пересыпкина по географии… что?
Поезд умолкает.
Павлуша спрыгивает на рельсы.
Чемоданчик, хотя и маленький, – оттягивает руку. Тяжёлый, сволочь! Павлуша открывает его, а в нем…
Рубашки с метками «Канский детдом», хлеб подсохший, книжки какие-то…
– Завезли…
И всё – чистое, и всё – с метками.
Павлуша закрывает чемоданчик и, размахнувшись, выбрасывает его к чёртовой матери.
– Так-то!
Отряхивается и шагает по рельсам. Без направления. Никуда.
И не замечает, что по соседнему пути идёт воспитатель.
Воспитатель погружён в себя, но идёт он туда же…
Никуда? К чёрту! Они идут навстречу сирене, предупреждающей Ленинград о предстоящей бомбёжке…
2.
Павлуша – новенький. Ему – к врачу нужно. Для начала. Вот и торчит он под дверью, а с врачом воспитатель беседует.
Павлуша зевает…
Дверь кабинета приоткрывается. Из неё выходит воспитатель. Красный, как рак.
– Ну…
Грозит кабинету кулаком. Уходит.
Павлуша смотрит ему вслед, не торопясь заходить.
– Ну, Васька… Чёрт! С его лёгкими и на фронт? Шиш вам, а не фронт! Шиш!
Это кричит вослед воспитателю пожилой врач. И не только кричит, но и показывает. Шиш!
– Шиш!
Врач замечает Павлушу, щурится. Сквозь очки.
– Что у вас?
– Новенький.
– Вижу… И что?
– Ну…
– А ну, марш на занятия!
Павлуша смотрит на врача. Исподлобья.
– Зря вы так…
– Марш, говорю!
– Лёгкие… Да что лёгкие? Он бы и так, без них…
– Что-с?
Павлуша подхватывает чемоданчик, идёт к выходу. Останавливается.
– Он ведь там уже… Лёгкие, может, и здесь, а сам он… Там!
Павлуша выходит.
Врач снимает очки. Протирает их полою халата. У него необыкновенно уставшее лицо. А на левой руке не хватает трёх пальцев…
3.
Стучат все. Ложками. Стучат и чавкают. Да слаженно! Как по команде.
– Раз, два!
Павлуша стискивает зубы. Он боится. Ведь пропадет всё… если поверить.
Воспитатель похлопывает его по плечу.
– Это – завтрак, Павлуша. Ещё обед впереди.
Обед…
– Питаемся мы не очень…
Не очень? Это – каша, хлеба кусок и масло ещё?!
– Павлуша! Да что с тобою?
У воспитателя удивление на лице. А Павлуша молчит. О еде не говорят! Мало ли… Он просто молчит. И глотает слюну.
– Ах да, блокада…
И дети… все дети разом – перестают стучать ложками и, молча, передают Павлуше кусочки хлеба и масло… Разом. Все.
– Блокада!
Даже толстый Серёжа, – и тот передаёт. И щёки у него – ходуном…
– Блокада…
4.
– Тебя ведь Павлуша зовут?
Серёжа аж пританцовывает: эвакуированный же!
Павлуша молчит. Думает.
– Говорить не хочешь?
Серёжа не обижается: эвакуированный же!
– Знаешь… здесь я, наверное, Павлушею буду.
Серёжа вскидывает бровями: ну, эвакуированный!
– Ну, не товарищ Пересыпкин. Это уж точно! Как-то неловко: товарищ Пересыпкин и каша с маслицем?! Не вяжется.
Серёжа открывает рот: ну…
– Нет. Не вяжется! Каша с маслицем и… Так что – Павлуша.
– Значит, Павлуша?
– Значит, Павлуша…
Павлуша вздыхает.
– Павлуша…
Ухмыляется.
– Пока что!
5.
Павлуша у грузовика отирается.
– Полуторка… милая…
И ладошкою её. По капоту. Ласково.
– Милая…
Капот горячий. Молоко привезли. Из города аж! Павлуша к нему – щекою. И жму-у-урится. Счаст-ли-ивый!
– Милая…
Серёжа увидел, – смеётся:
– Эх ты! В первый раз, что ли?
Глянул Павлуша. Не обиделся.
– Нас на таких… по Ладоге… А сверху – «мессеры»! А лёд…
В капот вжался.
– Тонкий! Так и уходили… Только круги над водою. А мы – доехали! На таком же!
И опять гладит. Капот.
И Серёжа погладил…
Тёплый! Надёжный!
– Полуторка…
6.
Воспитатель Павлушу за руку… Комнату показать. И чемоданчик Павлуши – в другой.
Павлуша плетётся еле и всё по сторонам зыркает.
– А убежище?
И за руку дёрнул.
– Что?
– Убежище где?
– Какое?
– Ну, бомбёжка если… бежать куда?
Остановились. Молчат.
– Ты, Павлуша…
Как ему объяснить? Про тыл? И что война – далеко? Очень далеко?!
А глаза у Павлуши… взрослые…
– Павел Иванович! Убежище под кухнею. В подвале. Надёжное. Так что при бомбёжке – туда!
– Ишь…
Повеселел Павлуша.
– Ишь! Под кухнею! Можно и хлеба перехватить. По дороге.
Смеётся… Облизывается.
7.
В пустом классе Серёжа и Павлуша.
Серёжа учит стихотворение. Пушкина. Про… няню. Прочитывает кусочек, откладывает книжку…
– Буря мглою… мглою… буря…
Вспоминает.
И Павлуша вспоминает:
– Короткий ход, энергия…
– Мглою…
Серёжа томится. Начинает изображать вьюгу.
А Павлуша:
– Короткий… энергия…
Серёжа дует в страницы с нянею. Гу-у-удит.
А Павлуша:
– Ход, серьга, энергия…
Павлуша смотрит на Серёжу. Забирает Пушкина. Поглаживает обложку. Декламирует. Влюблённым шёпотом.
– Буря мглою небо кроет, – и так до конца.
Серёжа аплодирует. Павлуша кивает. Возвращает Пушкина. И по новой:
– Ход, энергия и калибр… ка-а-алибр… 7,62!
Павлуша передёргивает воображаемый затвор.
– Да, 7,62.
8.
Павлуша пишет диктант. Чернилами перемазался. С непривычки. Но пишет. Стара-а-ательно.
– Осенняя пора.
Павлуша откладывает перо. Любуется работою.
– Лёгкие облака скользят… сколь-зят…
Воспитатель диктует. Училка по русскому соплями исходит. Потому и воспитатель.
– По про-зра-чно-му, чис-то-му не-бу.
Павлуша перестаёт писать.
– Ты чего, Павлуша?
– Враньё…
– Что именно?
– Облака враньё…
Класс перестаёт скрипеть перьями. Смотрит на Павлушу: ну, отчебучивает! Враньё!
– Небо, может, и чистое, но если и так, то не облака…
– А что?
– «Мессеры». Сотнями!
Павлуша комкает уже написанное. Сжимает комок в кулаке.
– И урчат… Пока вдалеке – забавно даже…
Павлуша урчит, – и кулак его обращается «мессером».
– Забавно… сначала, а потом…
Павлуша разжимает кулак, и бумажный комок летит вниз, к «земле».
Все вздрагивают…
– Вот вам и облака…
Преподаватель качает головою.
– «Мессеры» ненадолго, Павлуша, будут и облака… Будут! Лёгкие… настоящие, не из учебника…
Воспитатель подбирает комок, расправляет его.
Все улыбаются…
И Павлуша.
9.
Кабинет воспитателя.
Воспитатель разглядывает карту СССР. Делает на ней странные пометки. Карандашом. При этом распекает Павлушу.
– С занятий слинял. Раз. Чемоданчик…
Воспитатель ставит очередную пометку. Хмыкает.
Он не смотрит на Павлушу, он знает, что чемоданчик – при нём. «Ленинград 39».
– Ты ещё в душевую его… – Воспитатель сверяется с масштабами. – Так! Не сходится…
– А вы бы иначе, а? Через эту… как её? Грузовую! Короче так. И надёжнее.
Воспитатель оборачивается.
Павлуша тискает деревянную ручку чемоданчика. И молчит.
– Как?
– Грузовая. Развязка там. Транспортная. Не промахнётесь! Направление: Ленинград!
Воспитатель вздыхает…
– Ладно. Иди. Я – сам.
– Ладно. Иду.
Павлуша выходит.
Воспитатель возвращается к карте. Сверяется.
– Гру-зо-ва-я…
В дверях появляется Павлуша.
– Развязка там!
– Брысь!
Павлуша исчезает.
– Развязка?! И направление… Направление: Ленинград.
Воспитатель чертит на карте линию, которая упирается в Ленинград. Улыбается… Стирает линию ластиком. Потирает руки.
10.
На пороге спального корпуса.
– Лёгкие рвёте…
Павлуша спрашивает у воспитателя. Тот курит папиросу. Жадно затягивается… Заходится кашлем.
– Спи уже, а?
У воспитателя голос обиженного мальчишки.
– Не курили бы, а?
– Дались тебе… лёгкие мои… Я же тут, снаружи. В спальной и не пахнет.
Павлуша морщит нос…
– Вы не курите с неделю… и дышите, глубоко дышите! Вентилируйте, а? Лёгкие, а?
– Добрый какой…
– Кашель не пройдёт, а всё же поменьше…
Воспитатель затягивается…
– Они вас отпустят. Туда. Понимаете?
Павлуша говорит быстро-быстро. Торопится.
– Всего-то – неделя… ну, месяц, – и вы на фронте! Ну, чего вы… как маленький?
Воспитатель машинально выбрасывает тлеющий окурок. Он даже перестаёт кашлять.
– Так, значит!
Воспитатель торопливо скрывается в корпусе.
Павлуша подбирает окурок. Затягивается.
– Глупо же! Из-за каких-то папирос?!
Появляется воспитатель. В руках у него – чемоданчик Павлуши.
– Вещи твои у меня полежат… Ну, мать! Надумал, значит? Я тебе покажу лёгкие!
Павлуша ухмыляется, выпуская дым в лицо воспитателю. Уходит в корпус.
Воспитатель разгоняет дым, жуёт губами. Думает.
– Ну…
Достаёт пачку папирос, растирает её в труху.
– Ну!
И глубоко… глубоко дышит!
11.
Комната Павлуши.
Павлуша пересчитывает оставшиеся от ужина-обеда кусочки хлеба.
– Три, четыре…
И Серёжа считает.
– Четыре, пять… – зевает. – Ты чего? Завтра новый будет, свежий… Такой, знаешь, с корочкою! Ух! Вку-у-усно!
– Шесть, семь…
– Это же тыл, хлеба тут…
Павлуша сбивается. Начинает сначала.
– Свежий! А? С корочкою!
Серёжа облизывается. Потягивается. Сладко-сладко.
– Девять… – заканчивает Павлуша. – Ну…
– Да и это… в сухомятку-то… Не многовато?
– Девять! Дня на три хватит. А то и на четыре… как раз до Узловой…
Павлуша подмигивает оторопевшему Серёже. Тот разводит руками:
– А я-то думал…
– А то и на пять… а?!
12.
– Василий Петрович!
Прямо у входа в комнату переговариваются воспитатель и врач.
Врач говорит громким шёпотом, но дверь открыта и слышно его ой-ей-ей как!
– Васька! Ты это чего?
Воспитатель мычит…
– С Павлушею этим… Сговорились?
Серёжа подмигивает Павлуше.
– «Ленинград 39»… Видел я, как ты… Я к тебе, а ты – слёзы глотаешь. Стиснул его – и глотаешь.
Воспитатель сопит. Точь-в-точь – мальчишка.
– Ты это брось! Ты здесь нужен! Здесь!
Воспитатель стискивает кулаки.
Павлуша еле слышно скрипит зубами:
– Чего он? Сказал бы! Уж я бы сказал!
Врач треплет воспитателя по плечу.
– Здесь, понимаешь…
Павлуша порывается выйти – и сказать.
Воспитатель шмыгает носом:
– Па! Я же… Па!
Павлуша сжимается…
– Па! Не могу я здесь… Не могу!
Воспитатель замечает побелевшего, сжавшегося Павлушу. Какое-то время они смотрят друг другу в глаза. Два мальчика…
Врач умолкает. Тоже замечает Павлушу. Улыбается.
– Отбой уже…
Закрывает дверь.
Голоса отдаляются…
– Так, значит… Хлеба надо бы… больше… Да! – шепчет Павлуша, потирая руки и улыбаясь.
Серёжа не понимает, но поддакивает.
13.
Павлуша вещи укладывает. Немного их… Майка застиранная, трусы запасные, рубашка серенькая. Всё.
– Негусто, – тянет Серёжа и подсаживается поближе.
Павлуша подбрасывает вещмешок… ловит его.
– Зато лёгонький! И запариться не успею, пока…
Павлуша прикусывает язык.
Серёжа оглядывается. Прижимает палец к губам.
– Тсс!
Павлуша тоже оглядывается, но говорит всё так же, – не скрываясь.
– Нельзя мне тут. Война же. Война! А я – тут. С маслицем.
Павлуша добавляет непечатное и крайне солёное… но одними губами. Правда, Серёжа понимает и – хихикает.
– Ленинград без меня… Как ему?
Серёжа пожимает плечами:
– Как?! Ты же… мальчик ещё. Толку от тебя?
– Да, мальчик. И что? Зато ненависти у меня, знаешь… Мне и винтовки не надо! Я их – ненавистью. А?
Павлуша переходит на крик, потом на свистящий шёпот.
– Говорить буду. Им! Рассказывать буду. Про маму… Подробно! Как она сказками меня… про королевского повара… А я – жевал, слушая… И причмокивал даже! Как будто и вправду…
Павлуша улыбается, показывает, как он слушал, и его улыбка…
– Ох…
Серёжа отодвигается от Павлуши…
А Павлуша рассказывает. Странно так рассказывает, еле слышно, как будто слова в рот набирает. Наберёт… и проглотит. И морщится: горько…
Серёжа срывается и уходит к себе.
Павлуша криво усмехается… подбрасывает вещмешок. Ловит его.
Возвращается Серёжа. Протягивает Павлуше нестиранный мешочек, пошитый из носового платка.
– Это… Возьми! Он – лёгкий. Сахар… Ненависть горькая… разъедает, наверное, – изнутри… А ты – отвоевал, и чаю… с сахаром… Вот и уйдёт она, горечь… на время!
Павлуша улыбается. Широко.
– Эх, Серёжа… Себе оставь! А я… как ненавидеть устану, вспомню… тебя вспомню! И никакой горечи. Даже не тебя, а так… мешочек твой… Сам, небось?
– Сам!
– Ну вот…
Павлушу морозит. Павлуша устал. Но он смотрит на Серёжу и – согревается. Его участием, его незатейливой теплотою.
– Ну вот! – говорит повеселевший Серёжа.
– Ну вот, – говорит воспитатель, заглянувший в спальню. – Вы и подружились…
– Да! – отвечает Серёжа и ногою запихивает вещмешок Павлуши к себе под кровать. И подмигивает Павлуше. Едва заметно.
14.
Павлуша затачивает украденный в столовой нож. Пробует на остроту…
– Эх…
Сталь – дрянная. Заточи её!
Серёжа смотрит. Молчит.
– Я, знаешь… Пушкина люблю. Хороший он. И Ленинград его. Представляешь? Целый город – его! Пушкина! Я же не «всадника» читаю – прогуливаюсь…
– Вжик-вжик!
– Так всё, понимаешь, рельефно… выпукло, понимаешь, подробно.
Павлуша пробует нож…
– Не читаю – прогуливаюсь. Каждая улочка – как на ладони.
И снова:
– Вжик-вжик!
– И Нева!
– Вжик-вжик!
– А Гоголь? С проспектом его? Тоже – Ленинград! Тоже – прогуливаюсь!
– Вжик-вжик! Вжик-вжик!
– Всё – Ленинград. До самой последней…
Павлуша всаживает нож в письменный стол. Чуть не по рукоять.
– Точки!
Чётко так: раз, – и по рукоять. В столешницу. А мог бы…
Серёжа переглатывает…
– Пушкин, говоришь?
– Пушкин!
15.
Павлушу скрутило… Лежит пластом. Пот на лице. Бисером. Худо!
– Ты чего?
Серёжа к нему рванулся.
Молчит Павлуша…
– Павлуша?
Страшно Серёже. Ух, страшно! Как будто и не Павлуша перед ним…
Ведь Павлуша?
– А?
Майка линялая, трусы сатиновые. Номер на майке.
А ведь не Павлуша…
– А?!
Страшное… внимания требующее, участия… и помощи… и любви! Страшное! И большое!
Ленинград блокадный… в трусах сатиновых, в майке с номером… Лежит и… улыбается?!
– Ничего, Серёжа… ничего… С непривычки, наверное. Хлеба переел.
Хлеба?!
И улыбается…
– Павлуша…
Ленинград…
– Павлуша?! Ну, Павлуша же… Павлуша!
– Ну, Павлуша, Павлуша… чего пристал? Ишь…
И смеётся уже. Павлуша смеётся… Павлуша!
– Ишь…
16.
Серёжа не спит. Смотрит на сопящего Павлушу.
– Товарищ Пересыпкин?
Павлуша сопит…
– Тоже… Ленинград… Вещи собрали, хлеб… Товарищ Пересыпкин?
Серёжа идёт к двери. Открывает… Вглядывается во тьму. Ёжится. Закрывает дверь.
– А Василий Петрович… Неужели поверили? Все поверили?! Чтобы от каши, от маслица – и в пекло рвануть?!
Серёжа усаживается на кровати. Закутывается в одеяло.
– Поверили! Не могли не поверить. Всем хочется… Всем! А тут – не просто хочется… собрались уже… то…товарищ Пересыпкин…
Серёжа зевает.
– Собрался… Уже…
Закрывает глаза. Засыпает, продолжая бормотать.
– Хочется… хотя бы поверить… не уйти – так поверить… другому…
Павлуша перестаёт сопеть… Сбрасывает одеяло. Он в верхней одежде.
Павлуша укладывает бормочущего Серёжу. Слушает бормотание. Шепчет:
– Но ведь поверил, а?
На цыпочках идёт к двери, прихватив вещмешок.
– Маслице… – бормочет Сёрежа. – Ну как от него? Куда?
Павлуша открывает дверь…
– Куда?
Павлуша оборачивается. Смотрит на Серёжу. Улыбается. Выходит во тьму…
Слышатся не только удаляющиеся шаги, но и покашливание…
17. Эпилог
Раннее утро.
Всё на том же перроне мается с чемоданчиком… воспитатель. И чемоданчик – тот же. И воспитатель. Только одет он… в потёртую, линялую гимнастерку, а на груди его – орден Красного Знамени.
– И не встречает никто… Черти!
Лицо у воспитателя сухое. И обветренное.
Воспитатель достаёт из кармана пачку папирос. Ловко выбивает одну, вертит её в пальцах…
– Ничего! Теперь – можно.
Закуривает. С наслаждением выпускает дым.
– Ух, стерва…
Где-то вдалеке гудит уходящий поезд…
Воспитатель улыбается.
– Хорошо…
Затягивается.
– И перрон, и табак… Всё – хорошо.
На чемоданчике – «Ленинград 39». А поверх – белою краскою: «На Берлин!».
– Да-а-а… хорошо…
Воспитатель выбрасывает окурок. Вальяжно и ловко спрыгивает на пути. Открывает чемоданчик. В чемоданчике – майка, трусы… То же, что и в начале. Воспитатель хмыкает. Закрывает чемоданчик. Размахиваетcя… Не выбрасывает. Хохочет!
Идёт по шпалам. Насвистывает.
– Эй, ты!
Воспитатель не вздрагивает и не останавливается.
По соседнему пути идет Павлуша. Совершенно седой и совершенно счастливый.
– И покурить не оставил…
Павлуша немного заикается и дёргает щекою: контузия. На груди у Павлуши медаль «За отвагу», которую он закрывает детдомовской курточкою: Павлуша озяб. А может, смущается?
Воспитатель тычет в Павлушу основательный кукиш.
– Вот вам, товарищ Пересыпкин! Еле добудился… Хорошо – торопиться не надо.
Воспитатель потягивается. Потягивается и Павлуша. Торопиться не надо: Победа!
– А вы мне ещё и… Ругались спросонья! А слова-то ка-а-акие! Тоже! Интеллигенция!
Павлуша смеётся.
– Ха! Интеллигенция!
Смеётся и воспитатель.
– Ну, что, пешком да шпалами?
– Ну… да, пешком да шпалами.
И они идут всё быстрее, причём Павлуша гудит, изображая паровоз… И паровоз откликается. За спиною.
А навстречу им распахивается… мирное, мирное небо…
Оставить комментарий
Убедитесь, что вы вводите (*) необходимую информацию, где нужно
HTML-коды запрещены