АЛАН ОСТАНИН

ОБРЕТАЯ ЛЁГКОСТЬ
рассказ

Светлой памяти
моего деда, К.А.В.,
посвящается.

Сергей Николаевич всегда боялся неприятного слова «крайний». В его мироощущении «крайний» – это тот, кого не посвятили в сущность дела, но при этом заставили нести полную ответственность за происходящее именно здесь и сейчас.

И когда приходится, преодолевая необъяснимую нервозность, свойственную большинству офисных работнико,в долго сидящих на одном месте, занимать какую-нибудь очередь в какую-нибудь кассу, Сергею Николаевичу становится особенно не по себе.

Сегодня это досадное событие произошло с ним в огромном здании железнодорожного вокзала.

Становясь крайним, Сергей Николаевич чётко для себя отметил, что все стоящие впереди него субъекты ему глубоко неинтересны и, местами, даже отвратительны. Особенно: деревенская бабка с пустыми корзинами; зачуханный мужик в затемнённых очках с приклеенным ярлычком; парень-метросексуал в дорогих джинсах и куртке, с потёртым довоенным рюкзаком, непонятно откуда появившимся у него; полная женщина с двумя детьми, уставшая уже и от детей, и от своей жизни; а также все остальные участники очереди. Впрочем, всех других очередей тоже.

Но вот за ним занимают две девушки-студентки, и он уже не крайний. Маленькое бытовое переживание позади. Впереди – касса, где или не будет билетов, или сломается компьютер. У них всегда что-то не так. Впрочем, рядом с очередью всегда присутствуют молодцы, готовые в любой момент предложить решение любых проблем. Кидалы. Те, у кого билеты есть всегда.

Вот один из них, кстати, подходит к мужику в затемнённых очках и предлагает помощь. Второй стоит сзади на дистанции в шесть шагов и делает вид, что он – не он. Контролирует ситуацию.

– Билеты не нужны?

«Потрясающий по глубине вопрос! Вы что, не видите, он за молоком стоит!» – мысленно сострил Сергей Николаевич, в глубине души радуясь тому факту, что подошли не к нему.

– Да, – медленно, самоуверенно отвечает мужик, всем видом демонстрируя, что он – не лох. – А что?

– Есть билеты по нормальным ценам. Без накрутки. Киев? Харьков?

– Киев! – громко ответил мужик.

«Ещё громче крикни, – продолжал мысленно язвить Сергей Николаевич. – Гордится так, словно не в Киев, а Монте-Карло едет! Вся очередь должна это слышать и завидовать! Вот за это сейчас тебя и разведут. По полной программе. Интересно, как они сразу вычислили, куда лошочек едет? Профессиональная интуиция?»

– Сколько? Один? Туда, обратно?

– Один. Только туда, сегодня.

– Ну, есть билет, – голосом старого знакомого сказал разводящий, увлекая мужика за собой, – идём за мной.

Мужик поднял свои вещи и пошёл следом.

– Ну, там всё нормально, без обмана? – на ходу спросил он.

– Конечно, те времена давно прошли … – дальше слышно не было.

«Классически сделали. С одной стороны – беспредел. Но! С другой стороны, очередь стала на одного меньше».

Касса работала довольно быстро, и люди недолго задерживались в ожидании билетов. Когда к окошку подошёл метросексуал, Сергей Николаевич уже мог его расслышать. Парень говорил сбивчиво, медленно и с трудом подбирая слова.

– Мне нужна станция Помощь… – произнёс он.

«Скорая помощь тебе нужна, а не станция».

– …щ…йе…стынц… чно.. , – раздалось из динамика.

– Я точно не помню, где-то посередине… Может, Помощница…

«Наркоман, что ли? Куда тебя несёт? Сидел бы дома».

– ..шн….

– Да, похоже, Помошная! А в котором часу приходит поезд?

– … ноч… цать….

– Да, точно, она. А на какой поезд надо сесть?

–  …петровский… жирск… цать…

«На мой поезд. Наркоманов ещё не хватало».

– Спасибо, – медленно сказал парень, получив билет, и отошёл в сторону.

Бабка быстро подскочила к окошку:

– До Вынныци. 

– …летов…, – затрещал динамик.

– Як нэма? А шо робыты?

«О, ещё клиент для молодцев».

– …. спетчер… чалница…пенс….

– А дэ цэ? Посвидчення в мэнэ е.

«Давай быстрее».

– …..ш…зл….

– Добрэ. Тара-а-ас! – завопила бабка и, хватая корзинки, убежала прочь.

Сергей Николаевич аккуратно, словно выдержав после грязной бабки паузу, подошёл к окошку.

 – Днепропетровск, один сегодня туда, завтра обратно, – резко и по-деловому.

Кассирша поманипулировала с компьютером и заговорила через трещащий динамик:

 – .. тались только плацкартные боковые полки.

«Без проблем», – мысленно обрадовавшись наличию билетов в принципе, Сергей Николаевич положил деньги. Снова чётко и быстро, без лишних слов и движений.

Он во всём любил краткость и ясность. Пунктуальность и педантичность входили в число самых главных его добродетелей. При этом его тяжело было назвать снобом. Скорее уставшим. Человеком, уставшим от пустословий и зрядвижений. Его напрягали бессмысленные разговоры на работе и вне её. Даже если необходимо было поддержать светскую беседу, он предпочитал отшучиваться и как можно скорее исчезать из общества. В последнее время раздражение вызывало практически всё: от телевидения и интернета до мяуканья котов и шума дождя. Причём дождь раздражал сам по себе. Раздражал, заставляя постоянно думать о не вовремя помытой машине и заляпанной новой обуви. Модные занятия в фитнес-клубах и йога не спасали ситуацию, а только усугубляли её, навевая мысли об абсурдности самого существования городского жителя.

Сергей Николаевич взял билет, сдачу и направился в зал ожидания. Спасти время до посадки на поезд должен был глянцевый журнал. Должен был, но не спас. Читать ничего не хотелось, и журнал пришлось отложить для поездки или для ланча в офисе партнёров.

Партнёры по бизнесу. Стратегические партнёры. Примечательно, что в деловых отношениях с партнёрами у Сергея Николаевича царила общая гармония и взаимность. То есть, ему было наплевать на них. Им было наплевать на него. Всем друг на друга было наплевать. Люди бизнес-эпохи достигли удивительных вершин в тотальном безразличии, довели его, можно сказать, до совершенства и обволокли себя его упругой непроницаемой плёнкой. И теперь, чтобы тебе улыбались, чтобы тебя уважали или хотя бы не игнорировали, ты должен быть здоров, вынослив и находиться на гребне успешности. Одна оплошность – и ты уже не интересен, оступился – и твоё место уже занято. И поэтому расслабляться нельзя. И даже размышлять об этом не стоит. Сейчас любой продвинутый менеджер знает, что мысли материальны, а значит, думать надо только о хорошем, качественном и дорогом. А от нездоровых и ранящих мыслей есть огромное количество заменителей в телевизоре, компьютере…

Да, к чёрту их, эти мысли, тем более, что на центральном вокзальном табло загорелась надпись, оповещающая о подаче поезда на Днепропетровск.

***

Зайдя в вагон, Сергей Николаевич практически сразу увидел метросексуала из очереди. Парень сидел на одном из боковых сидений и безучастно смотрел в окно.

«Похоже, это тот наркоман. Так. Деньги и документы у меня в нагрудном кармане. Хорошо. Дипломат придётся положить под голову».

– Место сорок восемь здесь? – глядя в свой билет, машинально спросил он.

Парень оторвался от окна и рассеянно уставился на него. Потом выдавил из себя: «Наверно», и вернул взгляд в прежнее положение.

«Наркоманы нам не друзья!» – мысленно проговорил жизненное кредо Сергей Николаевич и уселся напротив парня.

Ему предстояла очередная плохосонная ночь в поезде, в придачу рядом с неадекватной личностью. А после ночи ужасное утро с больной головой и очередью в туалет, причём с дипломатом, от греха подальше. Тут Сергей Николаевич вспомнил, что его попутчик брал билет до какой-то промежуточной станции.

«Помошная, если не ошибаюсь. И слава богу. Хоть утром поспокойней будет. Интересно, что он забыл на этой станции. В модном наряде, в дорогой обуви будет месить грязь в деревне? К родственникам едет. К бабушке и дедушке. Родители заставили. Сам бы он никогда не поехал. Стоп. Он, кажется, не знал даже, как правильно называется станция… Совсем мозги затуманил».

Поезд незаметно тронулся. Теперь надо придумать, чем себя занять хотя бы на полчаса. Сергей Николаевич окинул взглядом пассажиров и снова посмотрел на парня.

«Оделся бы хоть по-спортивному. Едет, не знает куда… Интересно, что ж он там забыл? Впрочем, это не моё дело».

Сергей Николаевич попытался отвлечься и мысленно проиграть завтрашнюю встречу с клиентом.

– Ваши билетики, – раздался голос проводника. – Постель брать будете?

– Да, – ответил Сергей Николаевич и достал бумажник.

– Это обязательно? – вдруг спросил парень.

– По желанию! – недовольно ответил проводник. – Заставлять никто не будет. Так будете или нет?

– Нет, наверное… Боюсь пропустить станцию.

– Где вы выходите? – проводник посмотрел в билет. – Помошная. Тогда можете не брать.

– Если можно, предупредите меня минут за двадцать. Хорошо?

– Хорошо, хорошо, – быстро бросил проводник и пошёл дальше, – билетики показываем…

Теперь попутчик уже не казался Сергею Николаевичу неадекватным наркоманом. И ему снова стала интересна цель поездки на станцию Помошная. После недолгих колебаний он решился прояснить ситуацию.

– Я прошу прощения, – начал он, – вы едете до Помошной?

Парень удивлённо посмотрел на попутчика.

– И что?

– Ничего, ничего… Мне просто стало интересно узнать, к кому вы едете… Вы ведь там никогда не были.

Ещё большее удивление повергло парня в полный ступор.

– Не хотите, можете не отвечать, – продолжил Сергей Николаевич.

– Откуда вы… знаете это?

Сергей Николаевич мысленно похвалил себя за свою наблюдательность и сказал:

– Не хочу вас смущать. Я стоял в очереди за вами, когда вы покупали билет. По тому, как вы это делали, об этом было не сложно догадаться.

– А, вот оно что… Да, я еду в первый раз, – задумчиво произнёс парень. – И в последний.

– Там что-то случилось? – неуверенно спросил Сергей Николаевич.

– Там?! Ничего.

– Почему же первый и последний?!

– Вряд ли вам будет интересно, – парень явно был не намерен говорить.

Сергей Николаевич пожалел, что начал этот разговор, быстро достал из дипломата журнал и погрузился в чтение.

– Хотя…, – вдруг сказал парень, – я могу рассказать.

Сергей Николаевич отвлёкся от журнала.

– Не знаю, как получится… ещё никому не рассказывал… Я вообще-то люблю общаться… Но сейчас… Меня, кстати, Артём зовут. Вот…

Он вдруг позвал проводника, заказал бутылку пива, и когда её принесли, не останавливаясь, выпил до дна. Потом заказал ещё.

– Выполняю волю деда… – совсем тихо сказал он.

– А-а-а… Дело нужное. А в чём воля состоит?

Артём промолчал. Он долго смотрел в окно, потом перевёл взгляд на столик, потом невпопад начал говорить:

– У меня был дед… Жил какое–то время… Он, там, на войне был, потом у меня… У вас есть дед?

– Умерли оба. Давно уже.

– А мой… вот…, – произнёс Артём, прикладываясь ко второй бутылке.

«Паренёк что-то совсем расклеился…», – подумал Сергей Николаевич, глядя на собеседника. Артём выпил на этот раз половину, взял бутылку между ладоней и принялся медленно крутить, как будто пытался высечь огонь пещерным способом.

– … умер. Но сначала он приехал ко мне. Месяца два назад. Позвонил, сказал, что заедет перед госпиталем, и приехал. Отношения у нас уже много лет были дальнородственными. Я мог с родителями заехать к нему на пару дней, он иногда приезжал в госпиталь, я навещал его. Знаете, как сейчас общаются родственники? Без эмоций. Как в бизнесе – ничего личного. У меня своя жизнь. У него – своя. Я – в Одессе, в квартире в спальном районе. Он в райцентре, далеко от нас, в своём доме.

И вот он приехал. Обычный приезд. В тот момент я был занят выяснением отношений со своей мадам, и поэтому сильно не обрадовался. Дед, видимо, понял, что он не вовремя, и как-то очень быстро выпил чай, попытался развеселить мою мадам, потом позвал меня и сказал, что ему нужно оставить у меня свою сумку, и если я не возражаю – а мне в тот момент было до лампочки – то после госпиталя он заедет ко мне поговорить. И уехал. О его приезде я сразу же забыл. Сумка осталась в коридоре. Я занимался личной жизнью.

Артём сделал глоток. Сергей Николаевич молча смотрел на попутчика. Особого интереса рассказ не вызывал, но спать ещё не хотелось, поэтому он готов был слушать.

Артём продолжил:

– Дед несколько раз звонил и спрашивал, как у меня со временем, чтобы приехать в какой-нибудь вечер. Сначала я находил всевозможные причины для отказа, а однажды, когда мы вдрызг разругались с моей подругой, я сам позвонил в госпиталь и пригласил его. Он приехал очень скоро и был в очень хорошем настроении. На ходу рассказывал байки про госпиталь, про весёлых медсестёр, как он за ними ухаживал, в общем, создавал настроение семейного вечера. Из сумки он достал небольшую жестяную коробку, старый рюкзак – я тогда ещё не обратил на них внимания – и несколько бутылей домашнего вина собственного производства. Он сам накрыл стол, мы сели, выпили вина, начали говорить о погоде… Представляете? О погоде! Словно чужие люди. Впрочем, меня в тот момент интересовали только мои личные проблемы и больше ничего… Я варился в своём котле. А тут какой-то дед со своим госпиталем и какими-то болезнями… Я раньше не обращал внимания, что вино и вина – созвучные слова.

– В каком смысле?

– В прямом. Я это понял. Тогда. После второго стакана. Вместе с вином в меня влилось чувство вины. Вины перед родным человеком, который меня в детстве воспитывал, а я даже не знал причину его приезда в госпиталь. Я резко прервал наш гидрометеоразговор, и спросил деда о болезни. Он тогда ответил: «Да ничего страшного, давление. Уже два инфаркта было. Врач сказал, что надо пролечиться, чтоб не было третьего». – Артём вдруг начал говорить быстрее. – Меня тогда как молотком ударили. Оказывается, у деда уже было два инфаркта! А я и не знал, и не утруждал себя думами на эту тему. Дед начал утешать меня: «Ты, – говорит, – не сникай. Это нормально в моём веке, мне за восемьдесят. Люди рождаются и умирают. Женятся и разводятся – это нормально». Я помню, начал нести страшную чушь про заботы, про суету сует… Он спросил меня о личной жизни, и я охотно рассказал про мои любовные страдания, про «пора жениться», про… ну, в общем, ерунду всякую. Дед выслушал меня, предложил ещё выпить и рассказал о себе.

Артём сделал паузу, как-то посветлел и начал говорить ещё быстрее.

– После войны дед сразу женился. Красавец, офицер, не калека. Сразу карьерный рост, горком, служебная машина, квартира. Верный друг-фронтовик. Подъём страны, много работы. Родился сын. Болезненный, правда, но сын. Короче, состояние счастья советского человека, пережившего войну. Беда пришла откуда не ожидал. После шести совместных лет жена ушла к другому. И не просто к другому – к тому фронтовому другу. Они ещё и работали вместе. Все на работе знали об их романе. А дед… он не заметил, не обратил внимания, не уследил. Доверял и ей, и ему как себе… Состояние шока прошло не сразу. Тряслись руки, болело сердце. Через время пришёл к другу спросить о долге и чести. А узнал о любви и судьбе. Попытался понять, есть ли на земле верность и дружба. А выяснил, что на свете главное это настоящие чувства. Не выдержал… сорвался…

Друга того скорая увезла. Бывшая жена пригрозила судом. Вещи свои собрал и уехал в другой город. Новая работа, новые друзья. Бабушку мою встретил. Говорит, влюбился страшно… Много о ней вспоминал… Сильно переживал, что пришлось пережить её на четырнадцать лет.

Артём замолчал. Допил пиво, ушёл с пустой бутылкой, вернулся и продолжил:

– Потом рассказывал о своей жизни, о людях того времени, о трудностях, о том, как перебивались от зарплаты до зарплаты, но ничего не говорил о войне. Я пытался спрашивать, ведь у него было много орденов и медалей, и как мне казалось, должны были быть интересные истории, но он начинал вспоминать о каких-то людях и как-то сразу переводил тему на их дальнейшую судьбу: что происходило в мирной жизни, где учились их дети. Я даже начал посмеиваться, что, мол, деду политиком надо было работать, что, мол, от прямых вопросов ловко увиливать получается. Он тоже со мной смеялся. А когда я уже перестал спрашивать о его боевых подвигах, он вдруг сказал, что на самом деле очень не любит вспоминать войну, потому что очень больно. В душе очень больно. И время ничего не вылечило, и, видимо, это невозможно никак вылечить, нельзя спокойно вспоминать этот ужас, страх ежеминутной смерти, вонь трупов, обгорелые тела… Но один эпизод он, сказал, должен мне рассказать.

Артём остановился и долго смотрел в тёмное окно. Молчание затянулось, но Сергей Николаевич не торопил его и терпеливо ждал. В какой-то момент глаза Артёма заблестели, и, словно на него что-то нашло, он, слегка переменившись в голосе, начал говорить от первого лица, да так неожиданно, что Сергей Николаевич не сразу понял, что он говорит словами своего деда.

– «Тот случай навсегда в мою память врезался. А в последнее время вспоминаю его особенно часто. Это был сорок четвёртый год. Мы наступали. Бои шли около станции Помошная, – никак не запомню это название. – С утра и до полудня. Наш танк первым ворвался в очередное село. На одном из загибов я не справился с управлением и въехал в низенькую хату. Застряли мы. Пришлось отстать от основной группы. Пока мы ждали помощи, я вылез воздухом подышать и услышал звон стекла в подвале за хатой. Мы с командиром осторожно открыли крышку и начали кричать в темноту, кто, мол, там, выходи, сдавайся. Там тишина. Я думал гранату бросить, но меня такой страх взял, а вдруг там старик какой или раненый, слова произнести не в силах. И точно, снова кто–то по стеклу начал бить, легонько так, еле-еле. Я набираюсь смелости, беру фонарь и спускаюсь. А там, у самой дальней стены, за пустыми бутылями мальчонка лежит. Меня не видит, а только палкой по бутылям елозит. Я спрашиваю – ты кто такой, а он щурится, привыкнуть к свету не может и только шепчет: «Наши…». Я его аккуратно взял – и наверх. Там мы ему водички, а он глаза открыть не может, солнца давно не видел, за руку меня держит и повторяет: «Наши, солдаты русские…». Я одежду его снять хотел, а рубашка к коже прилипла, не отстаёт, проклятая… Вижу, раны у него большие, гнойные. Да и сам дышит через раз. Спасать дитя надо, а танк наш ни вперёд, ни назад. Помощи нет. Короче, я взял его на руки и на своих двоих побежал назад, к нашим, чтоб в госпиталь отвезли. А бежать далеко… километров двадцать. Я бегу, а он меня обнимает и тихо так рассказывает, что его Коля зовут, что он один остался, давно один остался. Кого фашисты расстреляли, кто сам от голода помер. А он не умирал, он ждал наших. И дождался. Спросил, возьмут ли его теперь в Красную Армию. Я пообещал, что обязательно возьмут, такого героя. Дышал он всё хуже и хуже. Потом ещё раз спросил, точно ли его возьмут в солдаты, и замолчал. Навсегда… Принёс я его уже неживым. Не успел… Похоронили его в поле, вместе с погибшими, как маленького бойца. Который дождался своих.

Потом на стволе танка я краской написал: «Привет от Коли». Я парень был незлой, простой, крестьянский…  Но после этого… Злость сама внутри вскипала, готов был рвать фашистов голыми руками. Жалко, что ранили под Будапештом. Там моя война и закончилась. До сих пор немецкую речь слышать не могу. Сразу Колю вспоминаю. Как бежал с ним, как хоронили»…

Артём жадно сглотнул подкативший ком к горлу.

– …«Я, – сказал дед на последок, – прожил тяжелейшую жизнь… В ней было всё: война и мирное время, любовь и предательство, счастье и разочарования… Я испытывал разные чувства. Разные, кроме одного… Чувства лёгкости. И только сейчас я начал ощущать его. Это значит, что мой путь пройден. Я скоро помру. Не хочу, чтобы это событие стало для кого-то обузой. Не перебивай меня. Я помру в госпитале. Спокойно, под присмотром врачей. Не хочу никаких панихид и похорон. Никому не сообщай об этом. Не хочу отпеваний. Я никогда не был верующим и не собираюсь становиться им сейчас. Из госпиталя позвонят только тебе. И вот, что я попрошу. Выполни мою последнюю просьбу – тело кремировать, прах сложить в коробку и потом развеять по ветру. Но только в одном месте. Там, где мы нашли и похоронили Колю. В поле, где шли наши танки. Там, где мы ковали победу. Там, где нас ждали…»

Артём замолчал, и из его глаз покатились слёзы.

Потрясённый Сергей Николаевич не мог произнести ни слова. Мощным молотом слова парня разбили омертвевшие жалюзи равнодушия, отгораживающие сердце от эмоций.

Ему тоже хотелось плакать. Он хотел выразить парню слова соболезнования, но понял, что звучать сейчас они будут предельно пошло. Сейчас любые его слова будут звучать пошло. Стало плохо от осознания того, что уже привык жить в условиях подмены понятий о добре и зле. Что оценивает людей не за человеческие качества, а за умение делать деньги. Что давно уже не говорил с родителями о простых вещах, о том, что их волнует, о том, как они прошли свой путь, чем жили, о чём думали, что чувствовали. Что и он, и жена заняты карьерой, престижем и самовыражением в мире, где никому это по большому счёту не нужно.

И, в конце концов, что он не может написать со всей яростью «Привет от Коли»! Некому! Все в костюмах и с благородными проектами! Но ведь так же убивают! Убивают не тела, а души. Вынимают из тебя всё человеческое, пропагандируют лживые смыслы, делают офисным рабом, сжигают твои эмоции, угоняют твои таланты…

Где теперь свои? Где наши? У телевизоров? Разжижают мозги винегретом из телешоу и новостей? А утром боятся опоздать на работу? Корпоративный дух аккуратно заменил боевой?

Где армия, которая спасёт наши души? Где наши танки? На чём самой яркой краской вывести «Привет от Коли». На чём?! На своём дипломате? На ручке «Паркер»? На ноутбуке? И потом угрохать этой «железкой» своего работодателя? Поставщика «мяса» для финансовых господ…

И если душа изранена, истерзана и болит, то куда её нести на руках двадцать километров? Куда?

– Можно я пойду с вами, Артём? – неожиданно спросил он.

Артём непонимающе посмотрел на попутчика.

– Я не знал ни одного, ни второго своего деда… Они оба прошли войну, но я даже не знаю где их награды. На похоронах одного из них я присутствовал, но… но и всё. Раньше я хотел узнать о них побольше, но потом всё затёрлось и это желание растворилось в пустых заботах. Сейчас я чувствую свою вину… Мужскую вину… С прошлым – связь нет. О будущем – боюсь думать.

– Помошная через десять минут, – раздался негромкий голос проводника.

Сергей Николаевич посмотрел на уходящего проводника, затем на Артёма, и продолжил:

– И самое ужасное, что у меня нет настоящего. Настоящего занятия, настоящей жизни, настоящих целей. Я сам – не настоящий. Ваш дед…. он был настоящий.

Артём достал из-под сидения потёртый довоенный рюкзак и сказал:

– Идёмте.

***

Глубокая ночь. Станция, освещаемая несколькими мощными прожекторами. Холодно и страшно.

Артём сразу направился по дороге в темноту. Сергей Николаевич поспешил за ним. Видимость была плохая, они то и дело спотыкались, вязли в лужах, но шли дальше. Молча. Долго.

Как только забрезжил рассвет, вдалеке показалось несколько деревенских домиков.

– Что за селение? «Полный Бред»? – вглядываясь в облупленный дорожный указатель, удивился Сергей Николаевич.

– Нет, «Песчаный Брод». Почти пришли…

Ещё до восхода солнца они вышли на огромное пшеничное поле, простирающееся по всему горизонту.

– Нам нужна башня, – коротко бросил Артём.

– Башня? Здесь где-то старинная крепость? – поинтересовался Сергей Николаевич, но ответа не получил. Он присмотрелся и с трудом заметил водонапорную башню, одиноко стоящую посреди поля. Артём, словно хорошо знал эти места, быстро обнаружил тропинку и уже исчезал в высоких колосьях. Сергей Николаевич спохватился и, чтоб не выпустить его из виду, побежал к тропинке.

Поход сквозь поле казался бесконечным. Башня упорно не появлялась. Когда Сергей Николаевич уже был уверен, что они заблудились, точно из ниоткуда выросла гигантская кирпичная бочка с лестницей на боку и неприметной надписью «1925г».

Артём остановился.

Вокруг валялись разбросанные тракторные колёса, карданы, обломки моторов и механизмов. Из земли поднимались и исчезали в башне толстые трубы с ржавыми поломанными вентилями.

Обхватив нижнюю перекладину лестницы обеими руками, Артём подтянулся и встал на неё ногами. Сергей Николаевич, поставив дипломат на землю, тоже попытался подтянуться, но получилось у него только, дёргая ногами, нелепо повиснуть в воздухе. Артём одной рукой обнял страховочное ограждение, а свободную руку протянул Сергею Николаевичу. Через несколько секунд тот примостился на нижней перекладине. Они начали подниматься по скрипучей лестнице, вызывая громкие глухие раскаты и вибрацию.

Поднявшись на верхнюю площадку, Сергей Николаевич с горечью посмотрел на свои чёрные руки и измазанный костюм.

– Немного испачкались? – спросил Артём.

Сергей Николаевич глубоко вздохнул.

– Да пустяки.

Они подошли к перилам и стали спиной к ветру. Солнце приподнялось над горизонтом и ярко осветило поле.

Артём снял рюкзак, развязал и достал из него жестяную коробку с прахом.

– Я не знаю, что говорят в таких случаях. А вы?

– Зачем что-то говорить.

– Ну да. Он не любил пустых слов… – Артём открыл коробку. – Прости, дед, если что не так, – и начал аккуратно высыпать пепел.

«Мир праху твоему».

Ты заслужил покой. Покой, к которому стремился.

 «Мир праху твоему».

Весь мир принадлежит тебе. И ты принадлежишь миру.

 «Мир праху твоему».

Твой путь больше ничто не тяготит. Ты обрёл лёгкость.