НИНА ГЕЙДЭ

НА ПОЛОТНЕ СУДЬБЫ

***

Разбег пера – пора прогулок пеших
в раздолье незабудок полевых.
Там ситцевые платьица трепещут
под ветром на верёвках бельевых.

Там осы подбираются к варенью,
как сердце подбирается к любви –
и вопреки чужому наставленью
вскипает своеволие в крови.

Хватает шпагу юность: лишь посмейте
с престола наваждение сместить!
Там жизнь – не разорённое поместье.
Там время строить, не сжигать мосты

и не уютом чинным счастье мерить –
упорством разыгравшихся стихий.
Там с дерзким самомнением бессмертья
для Вечности слагаются стихи.

А что же здесь? Душа ещё витает
под облаками – в шрамах болевых,
но незаметно память выцветает,
качаясь на верёвках БЫЛЬевых.

***

Очень больно перечитывать дневники –
кажется, умирала уже не раз.
В старых замках любви – забвения сквозняки:
там нет и следа – ни моей ноги,
ни тех, с кем в бессмертье искала лаз.

Очень странно из плоти дитя слепить –
материнством плыть, как цветной рекой:
колыбельные петь, лепетать, любить,
ссоры нежно латать, тихо слёзы лить –
а потом на прощанье махать рукой.

Очень трудно понять, что условна жизнь.
Было детство всерьёз, остальное – что ж,
понарошку как будто… Песок бежит
всё быстрее в часах, и судьбы пажи
разнесли все посылки: сиди – итожь,

перечитывай письма и дневники,
сочиняй для грядущей зимы сонет –
и гаси бесполезные маяки:
ни одной души, ни одной руки
не привлёк обжигающе яркий свет.

***

Наверно, было слишком много красок
на полотне судьбы и тех плодов
ворованных, что после всех утрясок-
усушек – не оставили следов.

Лишь памяти земной переизбыток
чуть-чуть горчит – и ночи так тихи.
Был мир перевоссоздан и испытан
на лёгкость – воплощением в стихи.

Забывшие любовный лепет руки
сжигают невесомые мосты –
и лепят одиночества фигурки
из пересохшей глины пустоты.

***

От старости до страсти – только миг,
и путь назад длиной в судьбу – недолог
Соперекличкой букв язык достиг
слиянья тайн земных, поднявши полог

заката и взметнув цветной подол
рассвета – с одинаковым раденьем.
Так бытия остывший чай спитой
вновь дразнит ароматом возрожденья.

С тобой не захандрить, не захиреть,
переходя с хорея дней на дактиль,
язык мой – богоизбранный хитрец –
не созерцатель ты, а созидатель.

***

Образы-символы – образа
застят и ловят в сеть
вымыслов: сколько ни обрезай
нити – всё их не счесть.

Дрожью проходит через судьбу
жизнефантазий рябь.
Страсть посылает тюрьму-суму,
лёгок житейский скарб.

Вольной любви светотанец дней
до святотатства лих,
но оправданьем души моей
станет крылатый стих.

***

Всё в моей жизни вершилось само собой:
ткала узор расставаний, растила сына
и, уходя в стихотворный сухой запой,
всё, что не вынести было, переносила.

Только любовь себе выбрала я сама –
в жанре печально смешных неземных утопий.
Эта любовь сводила меня с ума
и с окружных дорог, уводящих в топи.

Эта любовь – как заноза в моей судьбе:
вперила взор в меня, оперив поэтом.
Эта любовь возвращала меня тебе,
даже когда ты меня не просил об этом.

***

По счетам старинным заплатила,
а по новым – заплачу потом.
Прорвана непрочная плотина –
вынес из судьбы шальной поток.

А потоп случится – Атлантидой
пусть под воду прошлое уйдёт.
Оплети руками – наплети мне
сказок, как корзин – на смерть вперёд.

Собери мне райской земляники –
и уснём, от счастья разомлев.
Поднебесье цену заломило
за любовь на каторжной земле.

***

Украсть чужое – право же, пустяк.
Сундук, где все дары хранят, не заперт.
Украсть чужое и украсить так,
что вдруг своим покажется внезапно –

вот лучшее лекарство от потерь.
Раскрою дней счастливых яркий веер.
Жизнь сорвана давно уже с петель –
а я пред нею всё благоговею.

Украсть и подарить любви вагон –
и быть за все неистовства в ответе.
Нет ничего на свете своего –
как ничего чужого нет на свете.

***

Я выросла из жизни, как из шубки,
добротно мамой сшитой – на мороз.
Я выросла из жизни, как из шутки
нелепой – меня больше не морочь,

любовь, свои капризы повторяя
в бескрайней хаотичной тесноте,
где ад неотличим порой от рая –
и всё не так, и все вокруг не те.

Мне шубка жмёт – не греет, износившись,
но помню, как старалась мама шить.
Мне бабочкой бы к солнцу возноситься,
но продолжаю гусеницей жить.

***

Зеркала зарекались: ты будешь вечной –
черт твоих неизменность в потоке лет
сохраним, как надёжный автоответчик,
превращая в искусство святую лесть.

Зеркала заругались: а что мы можем –
ты сама излучать перестала свет.
Мы печали на веках твоих итожим –
и меняет обличье уставший век.

Зеркала-заратустры увещевают:
ты не с миром сражайся – с самой собой.
И со смертью рожденье моё сшивают
кропотливо и тайно иглой тупой.

***

Жизнь – это многогранность поражений
в победах, и удач в пустых делах.
Я – только многократность отражений
и в будущих, и в прошлых зеркалах

чужих судеб и лиц – в анфас и в профиль,
открытых мне иль обращённых в даль.
Сама я отражала только строфы –
поэзии таинственный портал

заманивал двойной природой слова.
Ругала я кривые зеркала –
и руки к ним протягивала снова
и альтер-эго своему лгала.

Зеркал разбитых ранили осколки,
но я их берегла, как часть себя –
несовпадений тайной подоплёки,
дразнясь, не объяснила мне судьба.

Зеркал уже осталось так немного.
Из жизни выпав, словно из гнезда,
я взгляд ловлю всевидящего Бога –
песчинка у подножия креста.

И осень хороша ещё круженьем
из обихода вышедших монет.
Как много было слов и отражений,
но в зеркале меня, как прежде, нет.

***

На самой верхней – самой верной ноте
я буду петь твою случайность здесь,
мгновений мимолётные длинноты
выкладывая жемчугами действ

и перламутром слов – они любовью
сотворены, они не от ума.
Ещё скажу наперекор злословью,
которое сгустилось, как туман:

теперь уже не верить слишком поздно,
что только Бог – нам высший судия,
ведь это Он легко и виртуозно
нас вылепил из глины бытия.