ЕЛЕНА ХИНИЧ

«МОЁ ЧАСТНОЕ БЕССМЕРТИЕ»
(Борис Клетинич. «Моё частное бессмертие». Роман. «Arsis-books» –
М., 2019, 456 стр.)

Роман Бориса Клетинича «Моё частное бессмертие» – это речь, которой создан мир. Вещественный и живой. Выпуклый как чеканка. Порождающий у читателя эффект собственного в нём присутствия.

Он уже довольно известен, этот роман. Но всё-таки не до такой степени, чтоб ради него идти в библиотеку или в книжный магазин. Но – хвала соцсетям – мы с автором фейсбуковские друзья, благодаря чему я, музыкант по образованию, открыла Клетинича… певца. Самоучка-бас, тембр, простите за выражение, обалденный. Интонации покоряют чистотой и честностью. Каждая песня – маленький спектакль. Всякую новую запись ждёшь, предвкушая открытие. И оно происходит.

Поэтому чисто из любопытства купила книгу.

Она досталась мне в лучшем виде: увесистый московский том с шёлковыми страницами, интригующей обложкой и еле уловимым запахом немереной и нечитанной романной целины.

Читала, «рассусоливая». Как всё, что нравится тянуть через трубочку.

А смаковать хотелось всё! Особенно – речь автора, то вихрастую и всклокоченную, то суховато-документальную, то ищущую нужное слово – и изобретающую его, совершенно небывалое, новое, со своим сердцебиением (теперь жалею, что не выписывала такие слова-самородки по ходу дела). А ещё к слову прилагаются эпитеты – насыщенные, богатые ассоциациями, будто надстройка, рождающая базис понимания. Они образуют зацепки для памяти, вырубают ступеньки в скале читательского восприятия.

Повествование от первых лиц – таков основной приём автора, хорошо работающий там, где надо вживить нас в персонажей, в их мотивацию, психологию и в саму судьбу. Мы в водовороте событий, масштабно-исторических и интимно-частных. Вместе с героями романа мы скользим по пограничному льду выбора, принимаем решения, иногда верные, а иногда ошибочные, но почти всегда фатальные.

Случайно ли то, что от замысла и до выпуска в свет работа над «Моим частным бессмертием» оказалась растянута на четверть века? Думаю, по другому и быть не могло. Даже первая, журнальная публикация в «Волге» не подвела под этой работой черту. Идеи продолжали оттачиваться, метафоры – проходить шлифовку. Но чувствовала ли я, читая этот многолетний международный эпос, некий груз «прожитых лет», назидание потомкам, выстраданную глубокомысленность?.. Да ничуть не бывало!

Клетинич пишет как поет. Глубоким басом, но легко, полётно. Писательский его тембр глубок и светел. Это голос молодого человека (1961 года рождения), чей артистизм не только не отрёкся от правды жизни, от сложных её сторон, но закалился в них.

Действие романа разворачивается в 1930-80-е. Транслируя нам эти времена, автор ухитряется превращать их в сиюминутную, вот в этот самый миг творящуюся реальность, в которой мы, читатели, в главной роли. Диалоги, протоколы допросов, ходы шахматных партий, исторические хроники и интимные дневники… – буквально втягивают нас в свой лес, кажущийся поначалу глухим и непролазным. Точно проверяют нас: заблудимся ли бесславно или выберемся на свет, обогащённые новым опытом.

Лично я выбралась. И страшно довольна путешествием.

Наверное, было бы правильно с моей стороны дать хотя бы краткую аннотацию. Но не хочется размещать неуклюжий спойлер. Королевская Румыния (линия бабушек главного героя), советская Молдавия (родители главного героя), блокадный Ленинград (шахматист Корчной, полный тёзка главного героя), студенческая Москва (сам главный герой), филиппинский Багио (матч за звание Чемпиона мира между Корчным и Карповым)… каждую из этих линий можно прожить как отдельную новеллу со своей поэтикой… Но приходит день окончательной сборки всех частей. И тогда открывается панорама, от которой захватывает дух. И уже ни капельки не жалеешь о потраченных усилиях, а только думаешь: как хорошо, что я встретила этого певца-самоучку на фейсбуке и узнала таким образом о его книге.

Чувствуется, он немало ходил «в люди». Окончил немало «моих университетов». И, став прототипом главного героя (в романе его зовут «Виктор Пешков»), послал привет однофамильцу, основателю метода соцреализма в русской литературе. Множество действующих лиц романа – будь то матрос или текстильщик, шахтёр или часовщик, металлург или лесопромышленник, комиссар или раввин, кинорежиссёр или пограничник – все хорошо знают своё дело, живут и достоверно, и деятельно. Вот только соцреализм тут другой, вольный и поэтический.

А женские персонажи!

Клетинич и тут убедителен. Будь то красивая, с самолюбивым волевым характером Шанталь, спасшая малолетнего сына тем, что фактически отреклась от него, или авантюрно-легкомысленная (и тоже красивая) Софийка, перешедшая по днестровскому ночному льду в революционный СССР, или вынужденная оппортунистка Хвола, ставшая приёмной матерью будущего гроссмейстера Корчного, или Надя (витькина мать и вынужденный информатор госбезопасности), или преподователь ВГИКа Александра Л., витькина первая… – все они в своей женственности подлинны, привлекательны, полны жизни.

Сама среда «Моего частного бессмертия» – полна жизни. Яркие метафоры и ассоциации возникают в ней как бы сами собой.

Вот только послушайте!..

«…я поднялся из метро… и глазам не верю. Весна выхлопнула, пока я под землёй ехал! Весна во всю сирень!»…

И далее:

«День так вырос, что людей на улицах не стало! Иду себе и переглядываюсь с Москвой, с её (расширенными из-за весны) зрачками дневного света».

Так говорит Виктор Пешков. Ох, как же он умеет сказать! А то и просто подумать.

Вот, например, после проваленной сессии во ВГИКе:

«…троллейбус шёл с мучительными запинками – будто ребёнка с ложки кормят, а он давится. И лицо Александры Л. как въехало в тёмное депо угрюмости, так и не выдвигалось на свет».

А потом он просто сдаёт лыжный кросс (зачёт по физвоспитанию). Но какими словами это передано:

«…Сдавали кросс на лыжах в Яузском бору. По ту сторону от железной дороги. Четыре круга вдоль белого ольшаника. Нинель включила секундомер. Все понеслись как угорелые. Я один спокойно покатил (Нинель заказывала мне вино из Кишинёва. Зачёт у меня в кармане). Съехал в полуовраг и встал себе. Здесь снег ещё не породнился с залогом земли, хотя и накрывал её вихреобразными барханами. Деревья росли наклонённые в одну сторону, и снег был в синяках от солнца. Я встал у кустарника. Вето тишины опустилось. Вот тут бы и умереть! Потому что небо точно мокрой глиной было обшлёпано синью. И тишина такова, что я без разбега стал 30-летним, 40-летним. Всего себя увидел в полной размотке… И я дал себе слово, что никогда не пожалею о том, что я есть. И о том, что я это я».

После такого хочется спросить: для кого этот роман? Кто составит его основную читательскую аудиторию?

И самой же себе ответить: да ведь это прежде всего «я есть» самого Бориса Клетинича.

Это экзистенциальное его: «я это я». Адресованное Вверх.

А уж во вторую очередь, благодаря немалым литературным достоинствам, это посыл во внешний мир. Причём посыл, рассчитанный на читательский отклик и сполна заслуживающий его.

«Правда – это то, что я сам знаю о себе! – в конце романа объявляет Виктор Пешков. – А я-то знаю, что я есть! Я помню об этом во всякую минуту. А если позабуду – не беда. Вот хроники!».

Можно сказать, это присяга самому себе. Своему осознанному выбору «быть».

Прочитав такое, хочется задуматься о себе самом. Спросить себя: «А есть ли я?.. Есть ли я в достаточной степени для бессмертия?».

И… последовать примеру автора, пока не поздно.