СТИХИ ФИНАЛИСТОВ «ПЯТОЙ СТИХИИ-21»

ОЛЕГ СЕШКО
Витебск

СУМЕРКИ

Моей бабушке Зине,
живьём с малолетним сыном
закопанной в землю карателями
во время Великой Отечественной войны

Зина, сегодня сумерки, что кисель.
Снова сентябрь увяз в придорожной жиже.
Струи дождливо тянутся в канитель,
прошлое прилетает, садится ближе.

Значит, сегодня что-нибудь сотворю –
жжётся во рту, стремится наружу слово.
Помнишь, ты тоже верила сентябрю,
свято включая веру в свою основу.

Помнишь, учила сына: «Не обмани!
Станешь большим и сильным, таким как папа».
«Хайль!» – за окном вопили больные дни,
к новой оси времён поднимая лапы.

Младшие братья бегали посмотреть,
Свёкор стонал на печке, как ветер в роще.
Зина, они все выжили в эту смерть,
после войти в другую им было проще.

Жили, что не жили – плакали по ночам,
в снах собирали в кучу родные кости.
Что ты такое крикнула палачам
в их безмятежный час абсолютной злости?

Гордо шептала сыну: «Не устрашись,
папа придёт, за нас отомстит, мой милый».
Что ты такое знала про эту жизнь,
если спокойно встала на край могилы?

Тихо сжимала сына в подземной мгле…
Пан полицай остатки допил из фляги.
Вспомни его повязку на рукаве.
Нынче у нас на улицах те же флаги.

Память пронзает доверху из-под пят.
Это свобода – право взойти на плаху.
Если отринешь – мёртвые возопят,
примешь – и сразу станешь сильнее страха.

Зина, сегодня сумерки…

НАТАЛИЯ ПРИЛЕПО
Тольятти

ЛОДКА

Я не трогала воду, страшилась её движений.
Он размазывал соль по ошпаренной солнцем шее.
И такое затишье, что птицы совсем не пели.
Только ловчие вёсла со дна поднимали зелень.
Под ногами ходила река тяжело и жадно.
Мы буравили ил, непроглядные пятна, пятна.
Он распахивал руки, и рыбы к ладоням льнули.
Говорил мне: «Плыви, плыви!». И я тонула.
Опускалась на дно, как горячий прибрежный камень.
Занимался закат золотистыми языками.
Широко расползались круги. Проступали остро
Перетлевшие листья, белёсые рыбьи кости.
Говорил: «Ничего, ничего, мы начнём сначала».
Я послушно молчала, и лодка меня качала.
Только голос его постепенно сходил на кашель.
Поднималась река и стояла темно и страшно.
Больше нет мне распахнутых рук над моей пучиной.
Но я делаю точно, как он меня научил.
Я тону глубоко, а потом начинаю сначала.
И лодка меня качает.

ЮРИЙ МАКАШЁВ
Барнаул

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Разбирая себя на атомы,
Собирала другую.
Новую.
Саша Бартель

Знать не знаю, и ведать не ведаю
Ничего про обратный билет.
Сквозь меня – продолжение следует –
Прорастает рассеянно свет.

Прорастает по новой. Без памяти.
И качается с ветром иным
Вправо-влево невидимый маятник
За фасадом стеклянной стены.

Если вслушаться – звон колокольчиков.
Присмотреться – обычная мгла.
Этот мир мне не должен нисколечко,
Разве только немного тепла
Да нехитрого счастья охапочку
За системами координат…

Остальное – иллюзии, папочка…
(Тель-Авив. Ботанический Сад)

АНДРЕЙ КРЮКОВ
Москва

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ СТАНСЫ

В стороне от дорог, непохожих на истинный путь,
А как будто светящихся вечного ада кругами,
Неоглядный простор, что не спрятать и не зачеркнуть,
От Москвы расстилается вдаль, как ковёр под ногами.
Настороженно смотрит глубинка на стольный вертеп,
Засылает гонцов, а они в этом жерле сгорают,
Если выжил в Москве, если к подлинным краскам не слеп,
Помни, чем ты обязан родному медвежьему краю:
Где-то там Енисей, как шатун, бродит в тёмных лесах,
И трясёт этот лес на своих ледяных перекатах,
И усыпана густо щепой вдоль пути полоса
Лесовозных следов, исчезая в еловых закатах.
А на дальнем краю, что свисает акульим хвостом,
Звероловы жуют чайный жмых вперемешку с табачным
И кидают прищуренный взгляд на недальний Восток,
Карабин разряжая вослед облакам аммиачным.
Океан, Хокусай, энергетика солнечных струй,
Свет небес, опрокинутый в вечнозелёные волны,
Песней в сердце проникни, срази же меня, очаруй
И одну лишь мечту-красоту постарайся, исполни.
Чтобы жить мне не там, где союз воровства с нищетой,
И не с теми, кто тешится, глядя на это соседство,
И не так, чтобы в бронзе сиять над гранитной плитой,
А с любимой, в саду, созерцая счастливое детство,
Где нет времени, только меняются краски шатра
Над твоей головой, да звенят по кустам менестрели,
Где высокое небо сигналит всю ночь, до утра,
Да буран за окном не страшней озорной карусели.

КРИСТИНА КРЮКОВА
Москва

ДЕРЖИ

Мой опыт – тиран мой – хранилище, ларчик, капкан,
В нём собрано всё, чем Создатель питал меня прежде.
И я поневоле теперь продавец-шарлатан,
А ты безразличный ко мне покупатель надежды.

Смотри, открываю сокровища, словно гора
Искателям гибельный путь вглубь себя обнажает,
Там в адских силках меня держит нещадно Вчера,
И сердце трепещет моё, но уже не летает.

Ночами я вижу себя над холмами вдали,
Искусно сложённой из рисовой гладкой бумаги,
Где с неба призывно курлыкают мне журавли,
Где сливы китайские, осы, драконы и флаги.

И вот я лечу за потерянной стаей наверх,
Меня поднимают ветра, как фонарик, всё выше.
Я больше не рисовый змей, я – пылающий стерх,
И клич журавлиный всё чётче и явственней слышен.

Исчезнуть, укрыться в лазоревом небе, дразня
Осеннее солнце, и вот уже сброшены сети…
Но девочка в шёлковом платье держала меня,
Держала так крепко, как могут держать только дети.

ЕЛЕНА УВАРОВА
Мытищи

ПИСЬМО ЗАМОРСКОГО КОРОЛЕВИЧА ИЗ РУСИ

Приветствую, отец. Ну как дела?
Тебя ещё не выбить из седла,
как многие мечтают в королевстве?!
А здесь война сменяется чумой,
до смерти – два аршина по прямой,
и сажень – до иных великих бедствий.

Отец, я не смеялся восемь лет.
Здесь воздух от несчастий перегрет,
и плач ветров тосклив и монотонен.
Здесь крыс намного больше, чем людей.
А впрочем, как сказал стрелец Гордей:
«Пока здесь эти твари, мы не тонем».

Рогожная душа не любит шёлк.
Был сильный голод, Бог в тот год ушёл,
забрав трудолюбивых и хороших.
И множились дубовые кресты.
Я выл голодным псом до хрипоты,
пугая заблудившихся прохожих.

Отец, здесь тёмный люд и тёмный край,
в котором правит ёкарный бабай.
Его все почитают с малолетства.
Я в словнике (на пасху аккурат)
прочёл, как объяснили слово «брат» –
мол, это некто в битве за наследство.

В семье моей всё та же пастораль:
жена глядится в зеркало, как в даль,
в то самое, от умершей царицы,
красуется и бредит, хохоча.
Я пью в расстройстве брагу по ночам,
и хочется по-русски материться.
Я медленно пошёл ко дну, и мне,
гораздо проще жить на этом дне,
поскольку там проблемы смехотворны.

Бывай, отец. Пиши и не болей.
С приветом, королевич Елисей,
в котором Русь давно пустила корни.

НАТАЛИЯ КРАВЧЕНКО
Саратов

КУДА УМЕСТНЕЙ БЫЛО Б УМЕРЕТЬ…

Куда уместней было б умереть,
чем от твоих объятий обмереть,
когда осталось жизни уж на треть,
когда по волосам уже не плачут.
Но снова о весне кричат грачи,
и сердцу не прикажешь: замолчи,
хоть нежность обречённая горчит,
и что с того, что я грешна иначе.

Да, я странна, но это мне идёт.
А кто не странен? Только идиот.
Нормальных нет, – сказал Чеширский кот,
и это было, в сущности, нормально.
Да, я стара, но ведь любовь старей,
старее всех церквей и алтарей…
Твоё лицо при свете фонарей…
И счастье было, кажется, в кармане.

Хотя я до сих пор не поняла,
что это было — глаз ли пелена,
или душа и впрямь опалена
божественным огнём из преисподней.
Что это было – прихоть и каприз,
или небес таинственный сюрприз,
и я кружусь с тобой под вальс-каприс,
и всё уже исполнится сегодня.

ИГОРЬ ИСАЕВ
Москва

ВЕСЕННЯЯ АЛХИМИЯ

Весна. Титаники махинами плывут ко льдам…
Всю ночь промучаюсь с алхимией
и аз воздам.
Смешаю фейерверк гормоновый внутри реторт,
протуберанец феромоновый
и кровоток!
И! Жизнь почти что опрокинута. Беги! Лови!
И вот она – моя алхимия,
гудит в крови.
В ушах – то шёпот, то мелодия, то скрип весла,
то раззвонившиеся вроде бы
колокола.
То восхитительное снится мне – но до поры:
потом приходит инквизиция
и жжёт костры…
И сердце в бездну обрывается, а после – вскачь!
И согрешить бы, и покаяться.
То смех, то плач…
То вдруг захочется ожечься мне и боль вернуть,
в глазах бездонных этой женщины
вновь утонуть…
И, выплыв в гавань губ подкрашенных из забытья,
в душе, стыдясь себя вчерашнего,
искать изъян…

Расплав страстей! Но сроки годности – на волоске.
И отступаю. То ли в гордости,
то ли в тоске…
Весна-язычница, грехи мои сведи к нулю!
Такая дивная алхимия!
Бегу. Ловлю
слова – неслышны, неразборчивы –
ручья, травы…
Весна!
Заслуживаем большего?
Я – нет!
А вы?

АЛЕКСАНДР СОБОЛЕВ
Ростов-на-Дону

***

Мой добрый друг, лирический герой –
он весь, как я, но репликат умнее!
Мы заняты заманчивой игрой,
и что-то в той песочнице умеем.
Нам рифмы не крутить на бигуди
и лавры не примеривать в гримёрных,
но майю на песочке разводить –
пускай пускает веточки и корни.
И я не маг, и он не соловей,
но вследствие эффектов нелокальных
ко мне приходит белый человек,
мой лучший вариант из зазеркалья.

Мой временный поверенный в судьбе!
Свои грехи, огрехи и печали
могу доверить одному тебе.
Поговорим – оно и полегчает.
Ты весел и остёр, у нас двоих
покуда профицит оксюморонов.
Но с энтропией местные бои
всё чаще переходят в оборону –
спина к спине или к плечу плечо.
Марионеткой театра Образцова
ты для меня не станешь нипочём,
мой кровный брат, близнец однояйцовый.

Мой славный клон! Куда я без тебя?
Осваивая практики и стили,
одним дыша и многое любя,
зачем-то ж мы с тобою расплодились.
И может быть, любезный мне двойник,
под этим солнцем мы не только тени.
Внутри стиходелической возни
мы чуем душу речек и растений,
полезный смысл, отчизны сирый дым…
В пространстве неслучайных комбинаций,
моё второе «я», гетероним,
давай почаще вместе собираться.

ЕВГЕНИЙ ИВАНИЦКИЙ
Фрязино

ПОКИДАЯ ВАВИЛОН

В непосильные дни, дни любви, бесконечной тревоги,
Где тебя мне искать? Только в сон мой зайдёшь иногда,
Где ты робко ласкаешь смирённого единорога,
Белый агнец уснул, и мерцает серёжка-звезда.

Прохожу виноградник, не здесь ли с тобой повстречаюсь?
Обовьёшь мою жизнь виноградною щедрой лозой.
Я иду мимо розы, и роза бутоном качает,
Чуть задетая каплей дождя, а быть может – слезой.

Вавилон зазывает, морочит, за полы хватает,
А над шумом и гамом – безмолвная кроткая высь.
Финикийские перстни, хитоны, шелка из Китая, –
Как же много всего, без чего я могу обойтись!

Семиглавые звери, огонь в их глазищах-агатах,
Голоса лжепророков, послушные звону монет…
Я хочу позабыть мутно-жёлтые воды Евфрата,
Эти дни без тебя, эту башню, закрывшую свет.

От навязчивой яви хочу – не могу пробудиться.
И в прикрытых усталых глазах – мельтешение лиц.
Город пуст без тебя. В небесах одинокая птица…
Город пуст, как пустые глаза вавилонских блудниц.

Белый агнец пылает в костре, поднимается пламя,
И… мрачнеют жрецы, изучая оттенки огня.
Я ловлю твоё имя в гудящем вечернем бедламе,
Я ловлю жадным сердцем, и нежность сжигает меня