ЕВГЕНИЙ ДЕМЕНОК

ПАСКВИЛЬ НА ФУТУРИЗМ И ЕГО «СТИХИЙНО ТАЛАНТЛИВЫЙ» АВТОР
о взаимоотношениях Давида Бурлюка и Алексея Толстого

Отношения Алексея Толстого и Давида Бурлюка нельзя назвать приятельскими, а их знакомство – длительным. Тем не менее даже находясь в эмиграции, Бурлюк внимательно следил за творчеством Алексея Толстого и неоднократно упоминал его имя в письмах к жившему в Тамбове коллекционеру Н.А. Никифорову, а в пражском семейном архиве сестёр Бурлюка, Людмилы и Марианны, даже сохранилась вырезка из журнала «Огонёк» за 1913 год, в которой сообщается, что Алексей Николаевич объявил себя футуристом (сам Толстой, в свою очередь, хранил в дневнике газетную вырезку с объявлением о «Ёлке футуристов»).

Именно на этот период, период «бури и натиска» русского авангарда, и приходится короткое знакомство обоих героев нашей статьи. Вскоре увлечение Толстого футуризмом пройдёт, и он начнёт критиковать его, а затем и высмеивать. Они с Бурлюком останутся на всю жизнь в разных лагерях – поначалу, в период эмиграции, Толстой будет клеймить футуристов как «застрельщиков большевизма»; позже, когда футуристы навсегда утратят свои позиции в «официальном» советском искусстве, а Толстой их, наоборот, обретёт, он будет сатирически отображать их в своих произведениях, Бурлюк же, наоборот, будет сетовать, что истинно «пролетарское» искусство стало маргинальным, а вовремя «перестроившиеся» писатели и художники обласканы властью.

О том, что, находясь в эмиграции, Алексей Толстой «кляузничал» на футуристов, называя их «застрельщиками большевизма», Бурлюк писал и в 1929 году, когда им были уже в основном написаны «Фрагменты из воспоминаний футуриста», и тридцать лет спустя, в письмах тамбовскому коллекционеру Н.А. Никифорову, которого Бурлюк называл своим «духовным сыном». Вот, например, фрагмент из воспоминаний Бурлюка:

«Футуризм был первым любимым оруженосцем победившего пролетариата, блюдшим святая святых искусств в те легендарные первые годы. И А.Н. Толстой в своих тогда не революционных писаниях в 1919 году в Париже открыто „доносил“ о футуристах в белую прессу: „Футуристы были первыми застрельщиками большевизма“. Меня тогда на Дальнем Востоке Розанов¹ чуть на Камчатку не упёк. Писанное А.Н. Толстым было абсолютной правдой».²

А вот что писал он 11 июня 1959 года Никифорову:

«В 1913 г. Маяковский писал: Издатели нас не брали, капиталист<ический> нос чуял в нас динамитчиков. В 1919 г. весна в „Последн<них> Новостях“ в Париже граф А.Н. Толстой доносил: футуристы – это застрельщики большевизма, горластые, с громадн<ыми> челюстями… Царская пресса называла футуристов хулиганами».³

Давид Бурлюк, которого в советские годы вспоминали на родине лишь в связи с Маяковским, чьи находящиеся в музеях работы спрятали в запасники и не напечатали за почти пятьдесят лет ни одного стихотворения, не мог примириться с тем, что футуристы уже к 1921 году утратили свои лидирующие позиции в официальном советском искусстве. Особенно возмущало его то, что вернувшиеся в Советский Союз эмигранты легко стали частью этого самого официоза. Вот фрагмент из письма Н.А. Никифорову от 15 февраля 1958 года:

«В СССР (Больш. Энциклоп.) уже составила историю, выгодную лит. школе М. Горького, Д. Бедного, Полонского, Фриче и т.д.

В октябре 1917 г. Есенин писал свою „Страна негодяев“ – там читай: „А я бы все храмы божии переделал бы в места отхожие…“.

Горький занял выжидательную позицию и скоро смылся в Италию, где сидел до 1929 г. (пока не истощились его средства…).

<…> Эренбург (который потом искупил всё, сделавшись первожурналистом Советов) сотрудничал в буржуазных газетах, уехал до 1929 (?) в Париж. Ал. Толстой уехал в Париж до 23 г. Был там среди белых. <…> … с большевиками в Москве в октябре 1917 г. остались, были на их стороне: футуристы, Бурлюк, Маяковский, Хлебников, В. Каменский, Кручёных, Лившиц и плеяда меньших поэтов – художники: Бурлюк, скульп. Конёнков, Меркулов, Брамирский, Татлин, Лиссицкий, К. Малевич, Лентулов – сиречь футуристы и Бубново валеты.

<…> Большевик слова Ал. Н. Толстой в 1919 г. в Парижск. газетах писал правильно: „Футуристы, эти горластые юноши (Б., М., Х., К.) были глашатаями и застрельщиками большевизма“».⁴

Цитату Ленина из записки к Луначарскому с уничижительной критикой футуристов вспоминает Бурлюк в письме Никифорову от 29 января 1959 года:

«В то время, когда футуристы были заодно с Советами, Горький, Ал. Толстой и Ко упаковывались за границу, а многие, застрявшие на родине, заняли выжидательную позицию – дескать, „большевистская заварушка“ пройдёт, и мы заживём снова крупными помещиками… Теперь обо всём забыто и забито, а нам оно – „футуристов надо сечь“ – памятно».⁵

Ленин сказал не совсем так, но смысл Бурлюком передан правильно. Он помнил это и спустя сорок лет после описываемых событий – разворот контролируемой партией большевиков культуры в сторону реализма был болезненным и бесповоротным.

Вновь и вновь затрагивает он эту тему, неоднократно упоминая при этом об А.Н. Толстом. Например, в письме Никифорову от 21 мая 1957 года:

«Нас очень трогает ваша горячность в защите моего имени. Борьба за него, „за признание Бурлюка“ ведётся под разными ветрами вот уже пятьдесят лет. Затрудняется она тем, что за строем одних противников подымается новый, а эти часто уже совсем мало осведомлены. Это старый вопрос о футуризме. Самого полезного (из футуристов) Маяковского – приняли,… заявляя против его воли, так как он уже мёртв и протестовать не может, что Маяковский не футурист, что он ученик Максима Горького и Блока, игнорируя факт, что за год до смерти 1929 года он перепечатал полностью наш „Манифест“ (мой и его) из „Пощёчины“ 1912 года, что Маяковский и Горький друг друга не любили, были даже во враждебных лагерях. <...> Что же касается Блока, то между ними только несколько случайных встреч „в передней“… Богатенький поэт, описанный А. Толстым в „Хождении по мукам“ с „голубой лампой“, ничего общего с Маяковским не имел».⁶

Описание футуристов в «Хождении по мукам» – ещё одна тема, мимо которой не мог пройти «Отец русского футуризма». Причём факт этот вызывал у Давида Давидовича смешанные чувства. С одной стороны, он с гордостью писал о том, что «в „Хождении по мукам“ А.Н. Толстого цитируется моё знаменитое стихотворение „Утверждение бодрости“: „…Всякий молод, молод“… И в шаржированных (недружелюбных) тонах ясна попытка моего литературного выведения».⁷ Однако же бурю его негодования вызвала первая экранизация романа, осуществлённая режиссёром Григорием Рошалем в 1957 году, в первой серии которой, «Сёстры», футуристы были показаны в совершенно неприглядном виде.

Давид Бурлюк с женой, Марией Никифоровной, увидел фильм в Чехословакии, где он находился осенью того же 1957 года. В Праге тогда жили его сёстры, Людмила и Марианна, а муж Марианны, художник Вацлав Фиала, был крупной фигурой в официальном искусстве Чехословакии (он был в 1956-60 годах председателем Ассоциации чешских графиков «HOLLAR»). Видимо, именно по инициативе Фиалы Министерство культуры ЧССР устроило для Бурлюков закрытый показ фильма. Показанные в фильме футуристы (один из них, толстый, с раскрашенной щекой и в цилиндре, напоминал Бурлюка; другой, совершенно нелепой наружности, взобравшись на стол, громко читал «Каждый молод, молод, молод…») настолько возмутили Марию Никифоровну, что она вышла из зала, хлопнув дверью и воскликнув, что она американская леди и смотреть это непотребство не намерена.

Возмущение Бурлюков экранизацией «Хождения по мукам» отразилась и в переписке с Н.А. Никифоровым. Находясь уже на лайнере «Queen Mary» по дороге из Европы домой и рассказывая Никифорову о фильмах, которые они увидели за время нахождения в Чехословакии, Бурлюки пишут (13 декабря 1957 года): «Мы видели русск. в Карлсбаде и Праге „Урок жизни“ (об инженере, не давш. машины для пикника) и „Сёстры“ с пасквилем А. Толстого на футуризм».⁸

Бурлюк сетовал на то, что в фильме футуристы показаны какими-то попрошайками, приживалами у «богатеньких буржуйчиков». Вот что писал он Никифорову 16 ноября 1957 года, ещё находясь в Праге:

«Дорогой Николай Алексеевич, поэтому вы понимаете те чувства, кои „последний из могикан“ испытывает, держа в руках вами присланную вырезку из „Огонька“ с картинкой „Сборище футуристов“, со словами – „Срамные фигуры, падающие небоскрёбы и т.д. “, „Живопись художника Валета…“. Почему так? До какой вульгарности можно дойти… пасть…

Постановщики фильма, о кот<ором>. идёт речь, покорно держались указки графа А.Н. Толстого, помещика Самарской губ. Они пользовались лит<ературным> документом, написанным А.Н.Т. в условиях белогвардейской эмиграции, в Париже в 1919 и 20 г. (напечатать роман в Париже в 1921 г. не удалось – „чересчур длинно“…) и автор вернулся в „большевистский рай“ – выражение белогвардейских газет. А.Н. Толстого я знал в 1913 г. (мы Б., М., К.) обедали у него – чудесная квартира; наша популярность „интересовала“ А.Н., и он подумывал как-либо „сгруппироваться“ с нами… Футуризм в романе изображён как сборища на квартире инж<енера>. Телегина… Кучка хулиганов, которых прикармливают Катя и ещё какие-то буржуйчики среднего достатка… Если вспомнить размах бурлюковского шума на всю Россию, становится ясно, что написан портрет его (футуризма) вражеской рукой хулителя из враждебного класса и завистника (даже!)…».⁹

Никифоров пытался поддержать Бурлюка, и Бурлюк в письме от 15 октября 1957-го из чехословацкого города Подебрады, где он тогда лечился, в свою очередь пытается Никифорова успокоить:

«Спасибо о сообщении о фильме „Сёстры“ А.Н. Толстого. Читая ваши такие добрые, такие воодушевляющие восторженно повышенные слова – мы боимся только одного, чтобы вам оно – такое отношение не повредило бы! … Спор о футуризме – старый и опасный – ещё при царе кидались на нас, как дикие звери, желая нас растерзать, уничтожить, убить, в жёлтый дом засадить, те, кто остался в живых и их потомки, выученики – ведут… неустанно ту же войну. <…> Дорогой друг, Вы должны помнить, что мы полны самого счастливого нерушимого спокойствия и нас уже ничто не обижает, ничто не удивляет, ничто не обольщает и мечтой призрачной не увлекает».¹⁰

Возмущаясь и критикуя, Давид Давидович всякий раз подчёркивает своё понимание таланта Алексея Николаевича и уважение к нему. В ноябре 1957 года он пишет Никифорову из Карловых Вар: «Когда я пишу так резко о писат<елях>, как Горький, А. Толст<ой>. и т.д., надо помнить, что я не отрицаю их значимости, их высокого имени и талантов, но они столпы старого классического стиля… они выражение своего класса, своего времени, против кот. или из которого вышел футуризм».¹¹

Задолго до этого, 30 октября 1929 года в письме к Эриху Голлербаху Бурлюк писал о Толстом как о «стихийно талантливом человеке».¹² Осенью 1929 года Голлербах прислал Бурлюку в Америку свою монографию об Ал.Н. Толстом. Мария Никифоровна, жена Давида Давидовича, прочла её ему вслух спустя полгода. 12 июля 1930-го Бурлюк писал Голлербаху:

«Милый Эрик Фёдорович!

Уехали на месяц от прелестей летнего Нью-Йорка на берег спокойного залива и захватили сюда с собой перед отъездом полученный „Город муз“ и монографию о А.Н. Толстом. Обе книги Мария Никифоровна прочитала вслух во время работы кистью. <...> Монографию о Толстом мы читали на рыболовной пристани, я писал столбом стоящие в небе вечернем облака и старые лодки, наполняющие древний залив. Мне пришла в голову мысль просить Вас когда-нибудь, если представится удобный случай и возможным для Вас, составить небольшую монографию, посвящённую моему творчеству в области литературной. Я давно уже пишу пером, напечатал большое количество стихотворений, Маяковский упорно называл меня своим учителем и этим неоспоримо признавал во мне некую наличность, вначале влиявшую и оформившую его исключительное дарование, меня многократно бранили, но никогда никто не пытался ещё определить для меня какое-то место в обширном словаре русских писателей…».¹³

Любопытно, что именно прочтение монографии об А.Н. Толстом подвигло Бурлюка попросить Голлербаха написать подобную и о нём самом. Эрих Фёдорович прислушался к просьбе Бурлюка – монография «Поэзия Давида Бурлюка» вышла в Нью-Йорке, в издательстве Марии Никифоровны Бурлюк в 1931 году. За год до этого там же была опубликована монография Голлербаха «Искусство Давида Д. Бурлюка».

Всю свою жизнь Давид Давидович и Мария Никифоровна живо интересовались не только произведениями Алексея Николаевича, но и деталями его биографии. В письме от 12 мая 1959 года Бурлюк просит Никифорова выслать ему мемуары Натальи Васильевны Крандиевской-Толстой:

«Маруся очень хочет иметь мемуары (пьянство из ванной) Крандиевской-Толстой. „Что, у них бочки не нашлось – такое обеднение посудами“ (Маруся). Я обедал у Толстого в 1913 г. в Москве, и А.Т. читал свой рассказ нам: мне, Маяковскому и Каменскому, интересовался сближением с футуристами. С Крандиевской в поезде первым классом я ехал в одном купе в 1917 г. в её (Толст.) имение около Миликесса. Она ехала за Волгу, через Симбирск. Пришлите нам мемуары, вышлем вам „Новое о Маяк.“».¹⁴

Получив мемуары Натальи Васильевны, Давид Бурлюк писал (письмо от 12 мая 1960 года):

«Дорогой милый НАН:

Читаем „Я вспоминаю“ Крандиевской. Я её лично, как и графа, знал. В 1913 году обедал у него (вторая жена – еврейка была) с Маяковским. Т. тогда заискивал „на моменте“ перед популярными футуристами, а потом опять стал их врагом; классово мы никогда не могли быть вместе. Блоки, Белые, Брюсовы, Волошины Ко – принадлежали к крупной буржуазии, которую смела революция октября, но вскоре победители вселились в квартиры буржуазии, завесили стены картинами буржуазных мастеров».¹⁵

Бурлюк словно забывает о том, что и сам в апреле 1918 года уехал из «революционной Москвы» на восток и стремился потом уехать подальше от территории, занятой большевиками; с 1920 года жил в Японии, а с 1922 года – в Америке. Правда, с 1923 по 1940 год он работал в крайне просоветской газете «Русский голос» и всячески демонстрировал поддержку советской власти, а в 1939 году даже написал в музей им. Маяковского письмо с просьбой походатайствовать с решением вопроса о его возвращении в СССР. Письмо осталось «под сукном», и Бурлюки остались в США. Послевоенная риторика его изменилась – всё больше хвалил он Соединённые Штаты, подчёркивая, что он американский гражданин, и всё чаще ругал советские порядки. Вызвано это было, без сомнения, полным замалчиванием его имени на родине.

И тем не менее он был прав – они никогда не могли быть вместе ни классово, ни творчески. Слишком уж разными были.

Как мы видим, почти в каждом письме Давид Давидович вспоминает об обеде, на который его вместе с Маяковским и Каменским пригласил в 1913 году Алексей Николаевич. Бурлюк всегда помнил встречи с известными и интересными людьми, к какому бы политическому лагерю или художественному течению они ни принадлежали. Вот ещё одно воспоминание об этой встрече (из письма Никифорову от мая 1957 года):

«И не только Прокофьев налаживал мост к нам, но и сам Алексей Николаевич Толстой, „желая поближе познакомиться“, пригласил меня и Маяковского на обед и читал вслух одну из своих сказок».¹⁶

Это желание «поближе познакомиться» связано с важной страницей в жизни Алексея Николаевича.

Алексей Николаевич со своей второй женой, Софьей Дымшиц-Толстой, сблизился с кругом художников-кубистов после переезда в Москву осенью 1912 года. Связано это было в первую очередь с творчеством Софии Исааковны. В круг её московских друзей входили Аристарх Лентулов (который был близким другом Давида и Владимира Бурлюков), Георгий Якулов, Павел Кузнецов, Мартирос Сарьян, Николай Милиоти. Ал.Н. Толстой был даже объявлен в числе выступающих на диспуте о современном искусстве участников общества «Бубновый валет» (24 февраля 1913 года), где одним из выступавших был Давид Бурлюк. Толстой тогда опроверг в печати информацию о своём участии, однако в январе 1914 года вместе с поэтами-футуристами Константином Большаковым и Вадимом Шершеневичем встречал в Москве на вокзале лидера итальянских футуристов Филиппо Томмазо Маринетти, а затем и приветствовал его со сцены Политехнического музея.

Елена Толстая приводит в своей книге «Дёготь и мёд» высказывания Толстого о футуризме, опубликованные в «Московской газете» 10 февраля 1914 года:

«В футуризме я вижу чувствование жизни, ощущение радости бытия, поэтому за футуризмом я считаю огромную будущность. Истинные элементы футуризма я нахожу ясно выраженными в творчестве Маринетти, которое меня интересует. Футуризм – искусство будущего. Я провёл два вечера в беседе с Маринетти и нахожу, что выступление его в России сейчас своевременно, именно теперь, когда господствуют идеи застоя и пессимизма, когда мрак идеализации старины застилает нам радости непосредственного бытия. Ощущение бытия выражается в движении, а не в застое. Я за истинное движение, а не призрачное, как у нас, – за оживление не только духа, но и тела. Я прошёл уже школу пессимизма, вижу в будущем торжество начал жизни, и в этом смысле я — футурист».¹⁷

13 февраля 1914-го в Обществе свободной эстетики состоялось последнее выступление Маринетти, в прениях после которого участвовали Бурлюк с Маяковским, и Толстой поддержал их требование вести дебаты на русском, а не только на французском, как хотел того Маринетти. Поддержал ли Толстой футуристов из соображений национальной солидарности или потому, что его французский был так же плох? Кто знает… Несмотря на это, в честь отъезда Маринетти Толстой устроил у себя дома праздник-маскарад.

Футуристом Толстой считал себя недолго. Вскоре наступило охлаждение и отторжение. На то были две причины – личная и мировоззренческая.

В том же 1914 году отношения Софии Дымшиц-Толстой и Алексея Толстого прекращаются. А ведь именно благодаря союзу с ней Толстой попал в среду художников-авангардистов.

«Софья признавала, что разрыв произошёл по её вине», – пишет Елена Толстая. «Возможно, что дело было не просто в Сонином легкомыслии, что оно было лишь ответом на охлаждение мужа? Ведь в это время Наталия Крандиевская уже находилась в центре внимания Толстого.

Гипотетический роман Софьи, вызвавший семейный кризис, видимо, начинался ещё в Москве: в 1914 г. Толстые раньше, чем обычно, в конце марта, уехали в Коктебель, причём Толстой (в отместку?) ухаживал за всеми женщинами и в конце концов не на шутку влюбился в юную М. Кандаурову. Разрыв произошёл там же, в Коктебеле (а может быть, в Анапе, где они две недели гостили у Е.Ю. Кузьминой-Караваевой), уже 21 июля они выехали из Крыма в Москву, и только оттуда уже перед самой войной Софья Исааковна отправилась в Париж. После начала военных действий в августе 1914 г. она возвратилась кружным путём в Россию. После этого они с Толстым окончательно расстались.

В памяти американской ветви отпрысков семьи Дымшиц сохраняется легенда о «побеге пылкой тети Софьи Исааковны в 1914 г. в Париж с человеком, носившим итальянскую фамилию, которая начиналась на М». Легенда связывает этот побег с крушением брака Софьи Исааковны с Толстым. «Человеком с итальянской фамилией на М» скорее всего мог быть давний приятель Софьи художник Николай Милиоти, знаменитый своим головокружительным успехом у женщин. (Впрочем, Милиоти – фамилия греческая)».¹⁸

После расставания с Толстым Софья Дымшиц полностью погружается в профессиональный мир живописи. В 1916 году она участвует в выставке «Магазин», организованной Владимиром Татлиным. Именно с Татлиным будет связана её жизнь с 1917 по 1921 год. Под руководством Татлина в составе группы художников она принимает участие в росписи кафе «Питтореск», работает секретарём Татлина в Московской художественной коллегии Отдела ИЗО Наркомпроса, после переезда в 1919-м с Татлиным в Петроград проектирует вместе с ним убранство Красной площади и фейерверк к празднику 7 ноября, ассистирует в создании «Летатлина».

Всё это, безусловно, не могло быть воспринято Толстым совершенно равнодушно. Более того, как совершенно верно отмечает Елена Толстая, «в годы революции Дымшиц в глазах её бывшего мужа олицетворяла всё, что он считал губительным для России и для искусства».¹⁹ В футуристах Толстой стал видеть не просто провозвестников разрушения старого, привычного и доброго жизненного уклада, но чуть ли не застрельщиков этого самого разрушения. И немалую роль в этом его отношении сыграло то, что именно футуристы первыми из творческой интеллигенции горячо поддержали новую власть и даже сделали попытку взять на себя новую, политическую, роль, попытку монополизировать контроль над искусством. Первое время их активно поддерживал Луначарский – и даже выступил в московском «Кафе поэтов» с заявлением о том, что футуризм – искусство пролетариата (об этом выступлении неоднократно вспоминал Давид Бурлюк, один из организаторов кафе). Роман властей с футуристами длился недолго, до того самого «окрика» Ленина, о котором выше упоминал Бурлюк. «Окрик» этот последовал после того, как Маяковский отправил Ленину «с комфутским приветом» свою новую поэму «150 000 000». Ленин подарка не оценил, пришёл в ярость, направив её на Луначарского: «Как не стыдно голосовать за издание „150.000.000“ Маяковского в 5.000 экз. Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность. По-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экз. для библиотек и чудаков. А Луначарского сечь за футуризм».²⁰

Обо всём этом Алексей Толстой, находившийся сначала в Одессе, а затем в Париже, знать не мог. И отношение своё к футуристам, раз и навсегда сформировавшееся, продолжал выражать в своих произведениях. А отношение было таким – если сначала футуристы представлялись ему клоунами и варварами на содержании у богатых купчиков, как, например, в комедии 1912 года «Спасательный круг эстетизму», то вскоре эти самые варвары стали «зловещими вестниками нависающей катастрофы», которые «сознательно делали своё дело – анархии и разложения», идя «в передовой линии большевизма, были их разведчиками и партизанами».²¹ Это цитаты из его статьи «Торжествующее искусство», опубликованной 7 сентября 1919 года в парижской газете «Общее дело» и перепечатанной 7 ноября в одесской газете «Сын отечества». Толстой пишет даже о «каиновой печати футуро-большевизма». А тогдашнее своё отношение к большевизму он однозначно выразил в опубликованном в 17-м номере газеты «Накануне» (от 14 апреля 1922 года) ответе председателю Комитета помощи писателям Н.В. Чайковскому:

«Я представляю из себя натуральный тип русского эмигранта, то есть человека, проделавшего весь скорбный путь хождения по мукам. В эпоху великой борьбы белых и красных – я был на стороне белых. Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти года погибли два моих родных брата, один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядьёв, восемь человек моих родных умерло от голода и болезней. Я сам с семьёй страдал ужасно. Мне было за что ненавидеть».²²

«Ту же концепцию он развернёт в романе («Хождение по мукам» – прим. автора), пытаясь показать, что именно футуристы с самого начала воплощали новое, бездуховное, чисто коммерческое отношение к культуре, сосредоточившись на материальном и социальном успехе», – пишет Елена Толстая.²³

Безусловно, отношение Алексея Толстого к футуристам как «коммерсантам от культуры» было необъективным. Давид Бурлюк, ежедневно по многу часов работавший «кистью и пером», переживший взлёты и падения, неоднократно находившийся на грани крайней бедности, но продолжавший творить в любых условиях, доказал это самой своей жизнью.

Интересно, что Алексей Толстой мог безбоязненно критиковать футуристов в любой период – и в период разгара гражданской войны, и в советское уже время. За исключением весьма короткого периода, отношение и властей, и обывателя к ним совпадало с установками Толстого – от насмешливо-снисходительного (клоуны) до резко неприязненного (варвары, слишком далеки от народа). Это отношение к авангарду сохранялось до конца 1980 годов. И даже приглашение в 1956 году в СССР Давида Бурлюка, которое смогли пробить в Союзе писателей Лиля Брик, Василий Катанян и Семён Кирсанов, никак этого отношения не изменило. Его воспринимали лишь как соратника Маяковского, но ни о выставках, ни о публикациях нечего было даже и думать.

Собственно, и сам Бурлюк к этому моменту пересмотрел своё отношение к советской власти. Он неоднократно подчёркивал, что едет на родину как американский гражданин, и не переставал хвалить свою новую родину. От просоветского пафоса, присущего Бурлюку в 1920-30-е годы, к середине 1950-х не осталось почти ничего.

В своём письме к Н.А. Никифорову от 19 июня 1957 года, рассказывая о визите в СССР, упоминает он и Ал.Н. Толстого:

«Как раз год назад эти дни мы были снова в Москве, видели её „покинутой жителями“, бежавшими в… Переделкино (Пастернак, Чуковск. Ко, Иванов В.С.) или же Николина Гора (Асеев и его девушки Синяковы; он мой великий друг, а их знаю с 1907 г.). Там же Л.Ю. Брик, Вас. Абг. Катанян, Михалков (были Толстой и Прокофьев)».²⁴

Между первым и вторым визитом в СССР Давид Бурлюк пытался завязать переписку с Натальей Васильевной Крандиевской-Толстой. За день до написания цитируемого в начале статьи письма Никифорову, 11 мая 1960-го, он написал ей письмо, в котором выразил своё восхищение её мемуарами (он пишет о том, что Мария Никифоровна читает ему их вслух в то время, когда он работает), напомнил Наталье Васильевне о том, что ехал с ней в поезде через Самару, когда она ехала в своё имение в Заволжье, попросил её адрес, чтобы выслать комплект издаваемых Бурлюками в США сборников и журналов «Color and Rhyme» и, конечно же, упомянул о том самом обеде, на который он был приглашён Ал.Н. Толстым в 1913 году.

Приехав в СССР во второй – и последний – раз в 1965 году, Давид Бурлюк пытался разыскать Наталью Васильевну. Иван Никитич Толстой вспоминает:

«Летом 1965 года в дверь нашей квартиры позвонили. Я был дома один, и это были времена, когда дверь чужим людям открывали без малейших сомнений. Особенно если учесть, что мне было тогда семь лет.

За дверью оказалось двое высоких серьёзных мужчин в пальто.

– Это квартира Толстых? – спросил один из них.

– Да, – ответил я.

– Можно увидеть Наталью Васильевну?

Я заробел, растерялся и почему-то не сказал, что бабушка несколько лет назад умерла.

– Её нет дома.

– А кто-то из взрослых есть?

– Нет.

– А как можно увидеть Наталью Васильевну? – так же строго спросил мужчина.

И вновь я не сказал о том, что она умерла.

– Поезжайте на Чёрную речку, дом 10, квартира 5, там живёт мой дядя. Он вам скажет.

Адрес дяди в свои семь лет я помнил.

– Ну хорошо, – сказал мужчина. – Передай родителям, что приходил Давид Бурлюк.

Когда через час родители пришли домой, я всё им рассказал. Только имя Бурлюка забыл, перепутал и назвал какое-то другое, забавное, имя. Они рассмеялись и сказали, что такого имени не существует. И очень удивились, почему я не сказал о том, что бабушка умерла.

Через месяц папа спросил у меня:

– Того мужчину, который искал бабушку, случайно звали не Давид Бурлюк?

– Точно. Бурлюк, – ответил я».²⁵

Прожив в Америке более сорока лет, Давид Бурлюк пересмотрел своё отношение и к советской власти, и к критикуемым им ранее «буржуям». Показательно в этом отношении его письмо Н.А. Никифорову от 24 октября 1961 года, где Бурлюк пишет о том, что нужно «вылечиться от болезни левизны» и нормально воспринимать этих самых «буржуев»:

«По секрету только Вам. Заклейте это. Проблема: как нам жить в мире, дружбе, любви, кооперации с капиталистами, „буржуями“ – „врагами рабочего класса – богачами?“

Прежде всего, надо жить в мире, в любви со своим прошлым, с отцами своей Родины. Суворовы, Кутузовы, Гончаровы, Пушкины, Тургеневы, Некрасовы, Толстые, графы князья (Ал. Толстой 1-й, второй) и Ко были „буржуями“, врагами „рабочего класса“ и т.д. и т.п.

„Надо вылечиться от болезни левизны“».²⁶

То, что Алексей Толстой стоит в письме в одном ряду с Пушкиным, Тургеневым и Некрасовым, замечательно характеризует Бурлюка. Талант для него, в конечном счёте, оказался важнее классовой принадлежности и социальной ориентации, а старые обиды не стоили того, чтобы о них вспоминать.
_______
Литература:
¹ Сергей Николаевич Розанов – генерал-лейтенант, деятель Белого движения, с 18 июля 1919 г. по 31 января 1920 г. – главный начальник Приамурского края.
² Давид Бурлюк. Фрагменты из воспоминаний футуриста. «Пушкинский фонд», С-Пб. 1994. С. 16.
³ Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 335
⁴ Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 164-165.
⁵ Там же. С. 283
⁶ Там же. С. 55.
⁷ Давид Бурлюк. Фрагменты из воспоминаний футуриста. «Пушкинский фонд», С-Пб. 1994. С. 21.
⁸ Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 147
⁹ Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 136-137.
¹⁰ Там же. С. 116.
¹¹ Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 127
¹² Давид Бурлюк. Фрагменты из воспоминаний футуриста. «Пушкинский фонд», С-Пб. 1994. С. 170.
¹³ Там же. С. 186-187.
¹⁴ Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 324
¹⁵ Там же. С. 411-412
¹⁶ Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С 47.
¹⁷ Цит. по: Елена Толстая. «Дёготь или мёд». М, Российский государственный гуманитарный университет, 2006. С. 164.
¹⁸ http://sites.utoronto.ca/tsq/24/tolstaya24.shtml
¹⁹ Там же.
²⁰ http://www.famhist.ru/famhist/majakovsky/0001c006.htm
²¹ Цит. по: Елена Толстая. «Дёготь или мёд». М, Российский государственный гуманитарный университет, 2006. С. 333-334.
²² http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer8-mpoljanskaja/
²³ Елена Толстая. «Дёготь или мёд». М, Российский государственный гуманитарный университет, 2006. С. 169.
²⁴ Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 67.
²⁵ Из устного рассказа И.Н. Толстого автору статьи.
²⁶ Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 472.