ЕВГЕНИЯ ДЖЕН БАРАНОВА

ЛИМОННЫЙ СОК ДЛЯ ПРЕКРАСНОЙ ДАМЫ

***

Легко клевали ласточки бровей
ростовскую прозрачную пшеницу,
и жизнь меня срезала, как хорей,
не смеющий с анапестом сродниться.

Испуганными стеблями вилась,
касался слёз водопроводный иней.
Я с сёстрами утрачивала связь –
такими же цветами водяными.

Сложи меня, пожалуйста, в альбом,
среди пергамента, среди цветного вальса.
Легко клевали ласточки…
Потом
он долго пил и долго сомневался.

***

У меня так много к тебе, так мало,
что порой затапливает корабль,
выбегают шлюхи из пены перьев,
выбегает вышколенный оркестр,
вот лимонный сок для прекрасной дамы,
вот плывут ракушки её корсетов,
как грибные панцири насекомых,
как беззубый маятник темноты.
И скользит дельфином майорский мостик,
и белеет лёд на предплечьях палуб.
– Ты хотела этого?
– Я хотела.
И уносит радио океан.

***

Если ты мне сегодня не снился,
значит, ты снился кому-то другому.
И это совершенно непостижимо,
как летающая тарелка в зубах терьера,
как поцелуй в эсесовской форме,
как водитель маршрутки,
цитирующий Сервантеса.

Если ты мне сегодня не снился,
значит,
какая-то
кто-то
какой-нибудь
или котейка персидской породы
прятались в клетках твоей рубашки,
совершали наглое воровство.

Если ты станешь не сниться дальше,
я удивлюсь / позвоню / привыкну
совсем
навсегда
а может быть, до субботы
(тогда я отправлюсь в парк, где вчера бывали,
и обниму его охлаждённый звук).

КРАСНОЕ И БЕЛОЕ

Плюшечки пальцев гладят твоё лицо,
но фотография выглядит недовольной.
Что-то закончилось.
Мы торопливо ждём –
взяли соседа по продуктовой полке.
Вот он уехал,
белый его живот
бился, как бабочка, в йогурте и сметане.
Мы притаились – прячемся за халвой.
Длинная-длинная очередь треплет кассу.
Если представить…
(лучше не представлять)
Я Коломбина,
маленький мой разведчик.
Пальцы взлетают, ловят тебя, скользят.
Сок, саперави, вишня, брусника, кетчуп.

***

Моя любовь как Пермь Великая
(лексемы с холода блестят):
то заплетает повиликою
тропинку раннего дождя,
то телевизором аукает,
мол, отберёт тебя партком –
так шерстяная сука гукает
над новорожденным щенком,
так я, несмелая, немилая,
Цветаевой обед ношу.
Моя любовь как стирка стылая,
как майский жук.
Тд тп и слово всякое,
и в воздухе глухонемом
икота выбирает Якова,
оно само.

***

Я знаю,
каких художников ты терпишь,
какая форма у твоих ногтей,
как краснеют твои скулы,
когда ты сердишься,
как хрипловат твой голос,
когда мы замираем в соседних креслах,
будто рыбки в аквариуме

но я не знаю тебя

Ты знаешь,
какие я путаю буквы,
как я:
не решаюсь,
стремлюсь,
пьянею,
веду себя резко,
печалюсь,
плачу
или наглею,
когда смущаюсь

но стоит ли знать об этом

как мне идёт оранжевая одежда
как покупают твои дорогие книги
как не покупают
– а, может быть, и не нужно –
как не покупают трагические стихи

весь этот шелест, вся эта оболочка
– шорох брабантских кружев у Гумилёва –
лет через сорок/семьдесят разорвётся
и наконец мы узнаем, узнаем всех.

***

Здравствуй, Слава.
До свиданья, Слава.
Всё-таки пришлось разъединиться.
Жизнь подарит Чехову оправу
и перевернёт через страницу.

Я не помню, для чего мне сердце,
но оно лукавит на дежурстве,
позовите Грина, Грига, Герца,
или, может, Кришну, я не в курсе.

…лещ, жердела, Шолохов, таблетки,
Миллерово, маятник Фуко…
Я уеду по зелёной ветке,
далеко уеду.
Далеко.

Есть такие области Фейсбука –
кафель, хлор, перчатки, шестерни.
До свиданья, Слава. Видишь буквы?
А меня не видно,
извини.

***

Невинно и неотвратимо
лисички небо подожгли.
Там речка пробегала мимо,
цвели шмели,

там яблоком играла спелым
Аксинья – щедрая жена,
там старичок один мадеры
отравленной
хлебнул до дна.

Там на виске девичьем жилка
ручной синицею жила.
Там солнца русского опилки
у Осипа из-под крыла

ныряли в землю.

– Падай, падаль.

Но звук не падал, звук гудел
от лобных пазух Ленинграда
до тонкой клавиши «пробел».

И я не знала, знала, знала,
когда резвилась в поддавки,
что жизнь – влюблённые Шагала
над Витебском сырой строки.