ГАЛИНА СОКОЛОВА

ИНСТАЛЛЯЦИИ ЦВЕТА МАРЕНГО

МОНОЛОГ В ТЕМПЕ «ПРЕСТО»
повесть

Одной звезды я повторяю имя…
Иннокентий Анненский

Вот и грянул мой час. Не Божий – Верховный американский суд приговорил меня к заключению. Хотя я всего-то оказался в неудачное время в неудачном месте. Я и пьяным за рулём гонял, и сигареты в маркетах тырил (и не только сигареты!), и, бывало, кой-какие аферы прокручивал. А закрыли за то, о чём и не помышлял! А ведь везло-то как вначале!

Тринадцать месяцев назад я ступил на эту грёбаную американскую землю без единого цента. И вот уже два лимона спрятаны в обшивке моего арестованного джипа. Два без тех десяти штук, что я потратил на их адвокатов. И теперь мне не купить их хвалёную юстицию. А значит и не доказать, чего она стоит. Я – двадцатишестилетний парень Юрик, по паспорту гражданин Молдовы, славянин душой и одессит сердцем теперь – американский зэк.

На суде я швырнул прямо в их откормленные рыла: «А я горжусь, что родился в СССР, и что назвали меня не каким-то там Йориком или Сэмом. А Юриком! В честь первого – нашего! – космонавта планеты! А ваша Америка только и умеет, что бабки делать да жрать от пуза!».

Ого, как скривились они после этих слов! Как заклацали, заскрипели их зубы! Они-то полагали, что выносят приговор мне! А вынес его им – я. Ну, теперь времени у меня хоть отбавляй – необратима презумпция вины для двухметрового русского парня. Не надо никуда успевать и не за кем гнаться. И оправдываться теперь не перед кем. Разве что объяснить самому себе, как, добравшись почти до вершины, я заканчиваю жизнь гордым, непокорённым нулём.

СЕКТОР 1. ОДЕССА

И хочется с места
сорваться
в карьер
без царя в голове.

Юрий Панкратов

Глава 1. Бай-бай, Родина!

Волнуя кровь, гомонил и грохотал Шереметьевский аэропорт. Всего-то полтора месяца прошло с 18 августа, когда на Россию навалился финансовый кризис, придавив вместе с нею её хрупкое зарубежье. «Лучший выход из российского кризиса – Шереметьево-2», –шутило тогда Русское радио. Я принял шутку всерьёз, и вот уже улетает вместе со мной на Запад пришпоренное ранними заморозками бабье лето.

– Давай, что ли, прощаться? – взглянув на табло, спросил мой троюродный брат Валера.

– Да на фиг прощаться, – приободрил я братана.– Я всего-то на три недели еду – скоро свидимся.

– А что здесь делать? – хмыкнул Валера. – Вон мой бизнес закрыли – на взятку бабок не хватило. Ты же в курсе.

Я, конечно, был в курсе. И сваливал вовсе не на три недели. Это в посольстве я выдал себя за везучего, обременённого семьёй бизнесмена. Мол, некогда мне по Америкам рассиживаться – раз мой отпуск три недели, то и не задержусь ни днём позже. Это оценили, и визу дали стандартную, на полгода.

– Как жить? Что делать? Даже не знаю, смогу ли я забрать свои деньги в банке, – продолжал наводить тоску Валера. Я попробовал я отшутиться:

– А мне хорошо. У меня ни денег – ни проблем! – хотя, какие шутки, если в кармане даже мелочь не звенит. Ни денег, ни работы, ни дома, ни любви. Только секс, которому я с переменным успехом и предавался до самого отъезда.

– Не понял. Так ты что, без копья летишь? – изумился Валера, разглядывая меня недоверчиво. – Гонишь, что ли? Одолжил бы хоть у кого.

– У тебя что ли? – я рассмеялся. – Я так и понял, когда увидел твой жигулёнок 72-го выпуска.

– Семьдесят третьего! – с достоинством поправил меня братан. Мы пробирались к регистрационной стойке.

– А где твой БМВ? Я так и не видел его – помнишь: ты, когда приезжал ко мне в Одессу на джипе, говорил, что доплачиваешь пять штук и берёшь годовалую БМВ. – Валерка болезненно потряс головой.

– Да кинули меня. Сперва оформили на меня бээмвуху, потом на него – джипан. Всё быстро и красиво. Дали гаишникам на лапу – те подогнали крутые номера… Доплатил пятёрку и – разошлись краями. На радостях загуляли в сауне… А утром от машины только пятно на асфальте. Ни сигнализация не помогла, ни замок на руле. – Валерка уныло опустил голову.

– Молодые люди! Посадка заканчивается! – рявкнула из-за регистрационной стойки толстуха в униформе.

– На хоть десять баксов, – Валерка сунул мне смятую купюру. – Сказал бы раньше, я б для тебя одолжил, – мы обнялись, и он смешался с броуновским движением аэровокзала. Мысленно со всеми прощаясь, я постоял ещё минутку. Я был последним пассажиром.

– Билеты, паспорт, – не глянув на меня, бросил боров-таможенник. «Съестное» – послышалось мне. – А где ваш багаж, господин Арестович? – слегка оживился он, листая мой молдавский паспорт.

– У меня нет багажа, – как можно вежливее сообщил я, смутно подозревая, во что это может обернуться. Последние годы моя фамилия привлекала слишком много нездорового интереса. Боров блеснул заплывшими глазками и вкрадчиво поинтересовался:

– Оружие, золото, российские рубли?

– Только десять долларов, – полез я в карман, но офицер уже поднёс рацию к хищно оскаленному рту – типа, плавали – знаем.

– Макар, тут у меня подозрительный тип из Молдавии. В Америку летит, а ничего, кроме паспорта, не имеет.

– Давай на спецконтроль, Романыч, – раздалось сквозь шипенье и треск рации.

Меня завели в фанерную клетушку, где еле втиснувшийся туда Романыч и не менее упитанный Макар долго ощупывали каждый шов в моих вещах, исследовали подмётки и стельки башмаков, тщательно пальпировали каждый сантиметр моего тела. Ничего, кроме уже предъявленного, не обнаружилось. Правда, где-то в кармане нашлась ещё пачка «Примы», но таможня явно предпочитала другие сигареты. Макар взялся вгонять, что он имеет право задержать меня как гражданина Молдавии и т.д, и т.п. Я понял и демонстративно («Ну и хер с ними!») выложил на стол десять баксов. Гладковыбритая, пахнущая дорогим одеколоном физиономия выразила: «Плохой результат – тоже результат» и, уронив в рацию: «Всё в порядке» – кивнула…

«Ничего, в самолёте кормят, в Сиэтл прилетаю утром, а за день что то придумаю», – успокоил я себя.

Пройдя без вопросов следующие – паспортный и билетный – контроли, я оказался за той линией, которую мечтают пересечь большинство граждан бывшего СССР. Это уже без малого заграница – люди толкуют на разных языках, везде крутые магазинчики, где господа чужестранцы могут разжиться заковыристыми сувенирами. А если не убояться цен, ещё и остограммиться – рубли в пять раз обесценились, а у них – доллары. Чужаки покидают Россию даже с некоторой грустью. Слетясь из своих свободных стран, они тут впервые ощутили себя настоящими «XOMO EMOTIONS» и, забыв об антидепрессантах, научились пить то, что пить действительно стоит. И теперь веселятся, ходят на головах в кабаках и барах во всякое время суток – не надо предоставлять «ксиву», как, например, в полицейской державе США, где без удостоверения личности не дадут ни сигарет, ни шампанского. Ни дансинга не получишь. А это последний сюрприз Москвы, столицы когда-то великого и могучего, а ныне неунывающего и лихого государства, которое спешат раздербанить и свои, и чужие. Только ноты поменялись в гештальте, а целостная структура та же.

Вон Николай Юрьев, ведущий «Вечернего Главпочтамта»! Теперь он буржуй – летит позагорать на Майями-Бич. Он-то меня не помнит, а я его, земляка, помню хорошо. Лет этак тридцать назад он обучался в той же, что и я, школе номер девять в Кишинёве. Я был тогда худенький пионер Юрка, и когда он приезжал навестить свою альма-матер, мы с пионеркой Светкой встречали его хлебом-солью. Позже Светка играла на фоно в его «Главпочтамте». Но в отличие от Юрьева, ей не повезло – она уже лет пять как умерла от передоза…

Ах, Майями-Бич! Я жадно провожаю взглядом счастливцев, улетающих в лето, к пальмам у бирюзового океана и раскалённому солнцу! Бабье лето – блаженная пора отпусков для серьёзных людей. А мой самолёт летит на север.

– Вам плохо, молодой человек?! – я покрылся потом от внезапной боли в животе.

– Нет-нет, просто боюсь самолётов. – Посадочный талон, пожалуйста.

Скорчившись, я поспешил занять своё кресло над левым крылом железной птицы. Внутри снова вспыхнули угли. Неужели ломка?! Последний раз я укололся в полутёмном туалете поезда Одесса-Москва. Это было вчера вечером. Раствор оказался слабым, но, твёрдо решив бросать, я не сделал запас на дорогу. В прошлые разы ломало через двое суток, а сейчас – сутки. Но в прошлый раз я сидел на игле три месяца, да и дозы были поменьше. А в этот раз пару месяцев не дотянул до года.

Глава 2. Начало конца

То был самый ужасный год в моей жизни. Я похоронил двоих друзей. О втором расскажу чуть позже. А первый был мастером приготовления любого вида наркоты. Буквально из ничего. Он употреблял всё, что было под рукой. В крайнем случае, в ход шли клей и бензин. Его могучий организм экс-чемпиона города по плаванью выдержал пытки каких-то четыре года. Полностью парализованный, он две недели пролежал в реанимации, и на 28-м году жизни его сердце остановилось. Он не был моим другом, он был просто знакомым. В памяти остался лишь синий оскал на зелёном лице. И – приоткрытые глаза, которые подглядывали: «Кто следующий?».

– А, Санёк! Привет. Не тяни руку, в подобных случаях за руку не здороваются.

– Аааа! Тьфу, забыл, – Санёк перешёл на шёпот. – Шмаль так нахлобучила, что еле стою. Пацаны в подвале ширево варят, ща ужалятся и помогут тело вынести. Одолжи пять баксов на дозяк, завтра отдам. – он моляще уставил на меня осоловелые глаза.

– Бери. Только знаю – завтра не отдашь, тебя с работы выгнали.

– Обана! Уже вся Одесса знает! – изумился Санёк. – Да найду я, где взять. Отдам. Потом в качестве процентов к Светке-барыге зайдём – готовый купим. И сервис у неё – шприцы новенькие. И уколет сама – класс девка, в любую вену попадёт. Страшненькая только.

– Не, я завязал. Не хочу начинать. Неделю как ломки отпустили.

Из-за воплей родственников никто и внимания не обратил на заплывшие морды наших пацанов. Спотыкаясь и матерясь, они установили гроб возле парадной и, пока подъехавший автобус исполнял свои ритуалы, пошкандыбали, кто за водкой, кто в ларёк за закуской. Поминкам было придумано название «Долой наркоту». Ещё предлагалось что-то типа «Мы тебя, Вася, никогда не забудем!» и «Поминки, вторая серия». Последнее придумал Санёк. Он уже знал своё будущее – от героина нет спасения. Мы дружили с детства. И когда в девяностом я создал бизнес с подпольным швейным цехом, я притащил его из Кишинёва в Одессу. К чему я это всё? Да всё к тому, как начался мой извилистый путь в Сиэтл.

А Васю в тот вечер поминали только во время первого тоста, уже ко второму кто-то сел на телефон насчёт девочек. Дальше я отрубился, а проснулся уже не один.

***

– Как тебя зовут? – барышня двоилась и троилась, не давая себя рассмотреть.

– Во всяком случае, не Ляля! – девица демонстративно натянула чёрные ажурные трусы.– Меня Лия зовут.

– Ляля? …Ляля, Лия – один хрен,– буркнул я. Веки сдавливало, голова раскалывалась, ноги не держали. Кое-как звякнул управляющему, чтобы сегодня не ждали, и влез под душ.

А потом… завалился по новой. Пока над головой не уронили:

– Кофе будешь?

Я приоткрыл один глаз и …влюбился. Любовь с одного глаза, если так можно выразиться! Ей было лет шестнадцать. Или в сумраке мне так показалось? Дело шло к новой ночи, и присутствие голой девки в гипотетических трусиках наполняло происходящее неким новым смыслом. Персиковое личико, обрамлённое чёрными волосами до бёдер, немного раскосые чёрно-смородинные глазки над вздёрнутым носиком – «Ля –Ля, Ля-ля…», – торкнулся в мой висок гештальт цвета маренго. Восхитительная Ля, телесный образ которой я, возможно, больше никогда не увижу.

Это у Ляли глаза цвета маренго и яблочная завязь под ключицами. Забываясь, я на разные лады повторял эти две ноты её имени: Ля…Ля… Я и в Сиэтл лечу, чтобы быть ближе к ней.

И без лишних слов я притянул к себе худенькую девочку. Она так напомнила мне Лялю!..

Она оказалась глупенькой и недалёкой. С грехом-пополам отучилась 7 классов и рано постигла любовную практику. Сравнивать её с Лялей – это как лошадь с пони. У Ляли школа с серебряной медалью и три курса факультета археологии. Она даже написала вышедшую в Киеве книжку про золото скифских курганов. Когда мы встретились, я жутко комплексовал, что рано или поздно она меня раскусит. Хотя в то время я был почти образцовым представителем современного мужского племени.

Глава 3. Там, за облаками…

Тяжёлый лайнер загремел, затрясся и оторвался от земли. Москва исчезла в сером мглистом тумане, и, кроме дрожащих крыльев в иллюминаторе, ничего не осталось.

Я высыпал на ладонь три таблетки анальгина и пять димедрола, предусмотрительно свистнутые из аптечки Валеркиного Жигулёнка, и, получив прохладный пластмассовый стаканчик, залпом их проглотил. Сидевший справа сосед подозрительно сдвинул брежневские брови:

– Ого, восемь!

Я хотел поинтересоваться, не счетовод ли он, но боль помешала.

– Это снотворное, – через силу пояснил я. – Лететь 13 часов, а я боюсь высоты. – Ни высоты, ни самолётов я, конечно, не боялся – за моей спиной три года парашютного спорта.

– В Штаты? – сурово поинтересовался сосед. Я насмешливо посмотрел ему прямо в глаза:

– А самолёт, вроде, дальше не летит.

– Почему? – мужик вернул брови на надлежащее им место. – Вот мы, например, будем добираться до Канады. Мы – беженцы, русские баптисты из Грозного. Нам всё равно возвращаться некуда – все родственники погибли. Наших там, как баранов, резали. Политики – сволочи, они деньги отмывают, а люди… – сосед что-то ещё бубнил. А я… Я думал о Канаде. Где-то там, на вилле, ни сном, ни духом обо мне спит моя сладкая нота Ля… Самая высокая нота на нотном стане.

Я до упора откинул кресло и стал мысленно перебирать каждый проведённый с ней день. От момента знакомства до той роковой развязки, после которой хрупкие подшипники моей памяти разлетелись вдребезги.

Был золотой вечер последней недели августа 92 года. Мы с Саней шли по Дерибасовской. В ту святую пору мы ещё не знали о наркоте. В белых брючках и шёлковых рубашках мы выглядели круто. И карманы были набиты рублями – наш швейный цех уже приносил отличные доходы. Молдова в ту пору вела братоубийственную войну с Приднестровьем, а мы таким макаром ещё и успешно косили от армии. Девяностые – счастливая пора для людей с мозгами!

Надо сказать, смотрелись мы колоритно: я – длинный, под 2 метра, загорелый до черноты брюнет с лихим цыганистым оскалом, и Саня – синеглазый блондин, тоже не кургузый. Оставив свою восьмёрку на Соборке, мы каждый вечер отправлялись искать приключений, с кем бы завеяться на ночное купание в Аркадию. На Дерибасовской можно было запросто наткнуться на знакомого из другого города, а то и на звезду эстрады любой величины. Или встретить девушку своей мечты. А дальше уж как повезёт – она может оказаться чересчур дорогой, и всей зарплаты не хватит, чтобы рассчитаться за один час её внимания. Не исключена, однако, возможность наткнуться и на порядочную, и станешь якшаться с ней просто для души. А потом залетишь и женишься. И народятся детки. И будет послушная жёнушка, а ты у неё – верный муженёк… Но, ёлки-палки, как же это не для меня! Тем паче, что я утром улетал в Бухарест – хотелось напоследок оторваться так, чтобы не зариться на вонюченьких румынок. Что до Сани, то он просто вышел прогуляться.

В общем, потусовались мы в Горсаду, выпили кофе. Потом долго слушали выряженного пиратом остряка, – он развлекал народ приколами и анекдотами, не гнушаясь непечатной лексики. Это тоже было ново, и собирало вокруг толпу зевак до тех пор, пока два молоденьких, стесняющихся самих себя мента, ни взяли его под белы рученьки и не увели. И тут вдруг! Как в стоп-кадре, мир замер: люди, каменные львы, фонтан с застывшими в полёте струями – я смотрел и смотрел на неё, потеряв ощущение времени. В глазах её был чистейший цвет маренго. Она шла и шла, как в замедленной съёмке. Сообразив, что девушка вот-вот проплывёт мимо, я стал судорожно искать причину заговорить.

– Звенить, а который ща час? – оживив Дерибасовскую, свалился гугнявый голос откуда-то сбоку:

– Полвторого, – машинально брякнул я, не сразу врубившись, что вопрос задала её подружка. Обе девушки уходили в марево вечера. Ну да, какие полвторого, если уже шестой час вечера!

– За ними! – поволок я Саньку за собой.

«Сейчас! Сейчас я скажу ей что-то офигительное!» – уверял я себя, ускоряя шаг. Но, поравнявшись, слова застыли в моих сведённых от озноба челюстях. От лихо закрученной фразы осталось лишь глупое:

– Как тебя зовут?

– А ты Рак по гороскопу? – ответила она, с интересом разглядывая мою ошалелую физиономию. – Учти, я назову своё имя только Раку.

Гадая, к какому же созвездию относится дата моего рождения, я лихорадочно ворошил память. Ёлки-палки, а ведь таки-да! 30 июня и есть первая декада Рака. О чём я тут же пафосно и отрапортовал. Впрочем, нет, это сделал не я. Кто-то другой отделился от меня и завис в полутора метрах над нами…

– Оба-на! – присвистнул изумлённый Санёк. То ли о того, что увидел того, второго, то ли потому, что подобных знакомств у нас ещё не случалось.

– А я это сразу угадала, – засмеялась она. – Меня Ляля зовут.

А может, всё и не так было. Настоящие её слова может просто затонули в моей памяти!

У торговки-цветочницы я соорудил два букета (второй мне, конечно, был на фиг ни к чему, но я же, чёрт возьми, воспитанный человек!). Это были две огромные связки самых длинноногих роз с алыми капельками в сердцевине. Потом в Лялином букете я заменил белую розу на чёрную. И она о чём-то засигналила из своей белой кипени. Может, это был знак свыше? Но в тот момент я был слеп и глух ко всему.

О чём мы говорили в тот вечер? Кажется – обо всём на свете. Про её Ленку – мне здорово повезло на них наткнуться – её подруга приехала из Херсона впервые за много лет. А ещё про путешествия. Про какие-то легенды. Про любовь и Тадж-Махал… Я изо всех сил напрягал мозги и, чтобы не попасть впросак, лихо врал что-то про отца-капитана (хотя он с нами давно не жил!) и про сводную сестру Эльку, которая пишет статьи в центральной прессе (хотя знал о ней только со слов матери). А ещё про свои прыжки с парашюта и про чёрный пояс, которого вообще-то и не было никогда. Я развёртывал перед ней мой существующий и несуществующий мир в надежде, что даже то, чего ещё не было, теперь обязательно будет!

Слегка обалдевший Саня оглядывался на меня с виноватой улыбкой – он не знал, как относиться к моему вдохновенью да и не был избалован девчоночьим вниманием. А ошалевшая Лена уже готова была с ним хоть на край света – она сочилась ему за воротник, она смотрела на него влюблёнными глазами. А меня вдруг внезапно охватила паранойя: а что, если… Иногда девочки при виде потенциального мужа начинают строить из себя порядочных. Они пришли на Дерибасовскую, чтобы Ляля познакомила Лену с каким-то своим приятелем. Что за приятель?! То, что Ляля очень начитана, я уже понял. А в остальном? Какая она? Как-то я уже дал маху. Это было на Затоке. Я тогда впервые познакомился с девочкой. Вся, как ягодное мороженое, в розово-лиловом, в фестончиках-рюшечках, с молочным дыханием и глазами кофейного цвета… В ту пору мне было пятнадцать, и я боялся даже прикоснуться к ней. Не позже десяти вечера, когда только-только начинались танцы, я провожал её к самым дверям санатория, где она жила с родителями. А в один распрекрасный вечер ко мне ворвался один кореш и торопливо доложил, что видел Валю в компании двух торговцев апельсинами. С полной сеткой вина и закуски они направлялись в свой домик. Я взмок! Как?! И, сколотив банду из самых отчаянных, бросился спасать её. В руках – монтировки, в карманах – песок. Да ещё у меня длинные боевые ноги. Которыми я, как в кино, мог долбануть хлипкую дверь.

– Ага, козлы драные! – ещё ничего не разглядев, заорал я, маша руками и ногами. – Всех порешу, мрази! Девочку изнасиловали! – и …узрел на полу двух голых мужиков. А между ними… тоже в чём мать родила… Валя! Все трое неодобрительно разглядывали нас.

– Слюшай, малолетка, – забросив в рот дольку мандарина, поднялся с колен носатик лет пятидесяти. – Ты савсэм дурной? – он уставил на меня чёрные зенки и объявил: – Дэвочка сам хотель, мы ей чэтвэртак отвалиль.

Второй насмешливо закурил:

– Назад дэньги давай, дэвочка. Нэхорошо. Толка начали.

Она… достала из сумки мятый четвертак и молча, даже не взглянув на меня, презрительно бросила его на пол. Почёсывая шерстистую грудь, носатик разгладил банкноту и сунул её в карман валявшихся рядом брюк.

– Дэвочка – профэсионал, – просветил он меня вслед хлопнувшей за ней двери.

– Ваше вино, молодой человек,– наклонилась ко мне стюардесса.

Я судорожно вцепился в кресло – мне послышалось: «Ваша вина».

– Может, всё-таки нужна медицинская помощь? – нахмурилась стюардесса.

Поблагодарив её за опеку, я опрокинул в себя двухсотграммовку и вернулся на Дерибасовскую. Вернее, к ЗАГСУ на улице Ласточкина, где мы с Саней уже час сидим на прогретых солнцем каменных львах. Девочки просили подождать минут пятнадцать. Прошёл час – наш ресторан явно откладывался. От нечего делать мы изучали архитектурную кладку восседавшего по соседству оперного театра. Первым догадался Саня:

– А тут случайно нет проходного двора?

Точно! В сумраке пыльной парадной мы обнаружили дверь в зелёный дворик. «Пале-Рояль!» – вспомнил я его название – отсюда было, как минимум, три выхода на разные улицы! Что-то заворочалось в моём солнечном сплетении – это вечно путающий мне карты мерзопакостный червячок. В подобных случаях он всегда просыпается. Он поселился там ещё со времён моего дебюта. Но тут со стороны ступенек, соединявших сквер с улицей Карла Маркса, зацокали каблучки. И я в очередной раз онемел! Она шла в белой пене шёлка, и ворот-«лодочка» открывал её грациозную шейку! Мы с Саней клепали фейковые джинсы с купленными лейблами, так что толк в этом знали: на Ляле – настоящий эксклюзив.

– Звинить, мальчики, мы чуть-чуть задержались, – пробубнила Лена, и Санёк обиженно занудил, что порядочным девушкам надо быть пунктуальнее. Тем более, что вот он (это я!) завтра летит в Бухарест, и нам впустую нет смысла время терять.

– Да? Тогда без нас, нам в девять надо быть дома. – Ляля зацокала к выходу.

– Куда ты, куда?! – кинулся я наперерез, ткнувшись о её твёрдое, как головка сыра, бедро. Кровь моя кипела. «Охолонь! – рыкнул червячок, который был настороже. – Что ты о ней знаешь? Глянь лучше на Лену из Херсона – она сама за себя говорит!» – «Причём здесь Ляля?! И Лена вполне нормальная девчонка, просто Саня ей нравится!» – «Отстань!» – горстью поп-корна я заткнул пасть поганца – как раз мы наткнулись на кинотеатр «Украина», и ни один из нас сто лет как не был в кино. Мой возражатель обиженно крякнул и нехотя свернулся в клубок.

Реакции Ляли совсем не напоминают рефлексы дам древнейшей профессии – в подобных случаях те выдают что-то типа: «А зачем тратиться, отдайте деньги лучше мне». И сообщают, сколько стоит их время. Второй вариант предполагает, что они сами предложат ресторан и будут шумно веселиться, раскручивая на приличные суммы. И если не удастся «кинуть», то прекрасно чувствуют себя в постели. «А всё-таки, какая она в постели?» – тем не менее ещё раз шевельнулся внутри меня мой враг романтики. Впрочем, сам факт того, что ещё целых полтора часа я смогу быть рядом с Лялей, отмёл подозрения.

Вот спросите меня сегодня – о чём был фильм? Я не отвечу. Кажется, что-то про XXVII век. Он мог быть и про XXI-й или даже про трёхсотый, я всё равно ничего не видел. Я не отрывал от Ляли глаз и даже попытался закинуть на её плечо свою руку. Но… она строго посмотрела на меня и – преследовавшая меня паранойя свелась к нулю. Я облегчённо вздохнул и расслабился. И… только тут заметил, что со всех рядов на нас оглядываются и шикают. Я скосил глаза и… чуть с дуба ни рухнул! Слева от меня пыхтели, толкались и подхихикивали Лена с Саней. Змейка на Саниных штанах была расстёгнута, и там белела… Ленкина ладонь!

«Агаааа!» – восторжествовал мой внутренний мерзопакостник. А я подавил в себе вздох зависти и признал поражение. Да, если раньше в Советском союзе секса не было, то теперь он был! Именно здесь, в Одессе, свершилась Великая сексуальная революция. И вся «Украина» смотрела на нас вылезшими из орбит глазами. И Лена – это Ленин! А Саня – крейсер «Аврора». И это его пушка возвестила народу о Великом перевороте. А зрители – наш народ, готовый штурмовать подтаявший «Зимний» и брать всё в свои мозолистые руки! Ура, товарищи, ура!

Глава 4. «Фа-престо»

Три времени существует в нашем русском языке: прошлое, настоящее и будущее. В английском их куда больше. У них прошлое бывает совершенным и несовершенным. Это чтобы компенсировать его примитивизм: раз нет рода, склонений и падежей, раз не бывает фразеологизмов, раз не случается пословиц и поговорок, – то пусть хоть времён будет до отвала. Их бесполый куцый язык предельно лаконичен, в отличие от нашего полноводного, буйноцветного русского. Но… Я больше не различаю языковых времён. Просто «Время обнимать, и время уклоняться от объятий».

И живу я теперь вне времени. Оно остановилось для меня в момент огласки приговора. Больше нет у меня будущего. И потому несовершенное время разделяется у меня лишь на настоящее и прошлое. В совершенном только Ляля – совершенная девочка моего совершенного времени.

В тот вечер ошалелые Саня с Леной рванули на 10-ю Фонтана, где мы снимали домик. А мы с Лялей брели к Пале-Роялю. «Э-эх, ну чего бы всё-таки не взять такси до моря?» – принюхался к пропахшей пылью и автомобильными выхлопами Пушкинской мой искуситель. Я подумал, что, пожалуй, стоило бы пригласить её в «Лето» – с утра у меня маковой росинки во рту не было. Но не успел.

Она остановилась возле парадной, где мы ждали их днём.

– До свидания, Юрик. Мы пришли.

Расставаться не хотелось, и я стал напрашиваться на чай. Она с усмешкой провела на стене несколько штрихов. Клювастый птенец напомнил мне голодную галку.

– Спешка съедает время, – сказала она, взявшись за ручку двери. – Когда-то я читала о французском художнике Фрагонаре. У него был особый стиль «фа-престо» – такие невесомые взмахи кисти по холсту: раз, раз – и образ готов. – Спокойной ночи, Юрик. Я тоже уезжаю – через несколько дней начало учебного года.

Я взмок:

– Как?! Но… Я хочу завтра увидеть тебя!

– А разве ты не улетаешь? – она пристально посмотрела на меня.

– Нет, нет, – забормотал я. – Я никуда не лечу! Завтра в пять! И послезавтра в пять! Я каждый день буду ждать тебя в пять. Даже, если ты выйдешь на пять минут!

– Не надо в темпе «престо», – улыбнулась она и протянула мне твёрдую, как дощечка, ладошку с тонкими музыкальными пальчиками. Глядя вслед её тонущим в газоне, слегка неуверенным каблучкам я вдруг подумал: «А всё-таки… как она относится к Skrewdriver? И вообще к алкоголю?». Но тут же вспомнил про три выхода из сквера и кинулся ловить такси. Мне повезло, и, вывернув так, чтобы были видны соединявшие с Пале-Роялем ступеньки, я влип в затенённое стекло. Вот она повернула в переулок Чайковского… Вот подошла к дому, который хотела скрыть от меня. Вот набрала код парадной…

– Ахчык! – как чёрт из табакерки выскочил откуда-то долговязый тип в бейсболке. – Я целий дэн тебя жду!

«Чёрт бы взял этих жителей юга!» – чертыхнулся я. Она молча рванула дверь и скрылась в сумраке подъезда. Он всадил кулак в дээспэшную преграду и заорал:

– Я выбрал тэбя, и ты будэшь мой! Клянус!

Я напружинил бицепсы. Но тут между двумя облупленными амурами брякнуло окно, и с отборным матом сверху ухнул ушат воды. В три скачка бейсболка скрылась в ближайшей подворотне.

– Подруга? – посмотрел на меня таксист.

– Сестра, – смалодушничал я.

Сверкнув лаковыми боками, чёрный «Мерседес» промчался мимо.

– «Ахчик» по-армянски – девушка, – увидев над бешено крутящимся рулем лицо моего конкурента, объяснил таксист, – Я его знаю. Он рэкетир с Привоза.

А я глянул на окна дома. Они были по-прежнему темны. «Интересно, кто он ей?».

Глава 5. Через тернии

А вечер в кабаке на 10-й станции был в самом разгаре. В краснорожей сутолоке я углядел Саню с Леной. Из-под рукавов её футболки болтались лямки купальника, а с глупо щерившегося Сани чуть не сползали мокрые шорты. «Купите бублички, горячи бублички, гоните рублики скорей сюда…» – грохотал динамик.

С Саней мы были завсегдатаями «Лета». И не только потому, что наш швейный цех располагался всего-то в двухстах метрах. Но ещё и потому, что тут царил дух свободы и безопасности – бандитский сброд сюда не наезжал, а цены были демократичными. Глядя на счастливого Саню, я снова почувствовал укол зависти и задумался: какая же Ляля, когда выпьет. Выпившая женщина всегда понятнее.

– А вот и Юрка! – обрадовался Саня.– А чего ты один?

– Назавтра договорился, – сухо отозвался я, всё ещё прикидывая, как могли бы и мы с Лялей также взмокнуть от непрерывного танца.

– Не понимаю я Ляльку, – вклинилась раскрасневшаяся Лена. – Мы с ней вместе учились до седьмого класса. Была когда-то девчонка как девчонка, а потом мы обменяли нашу коммуналку на квартиру в Херсоне – и вот… фу ты, ну ты, прима-балерина! – глотнув коньяка, она мощным движением транспортировала себе в зоб ломоть хлеба со слоями гарнира, отбивной и красной икры, а я неприязненно подумал: «Где тебе её понять – ты же из Херсона!».

– Когда девушка переходит ручеёк, она снимает туфли. Когда переходит речку – снимает юбочку. Когда купается в море – остаётся в купальнике. Так выпьем за дам, которые бороздят океан! За тебя, Лена! – Саня опрокинул бокал и Лена полезла к нему на колени. После второго бокала я вдруг понял, что Ленка и мне глубоко симпатична – ведь она подруга Ляли! А ещё она так по-детски колупалась в носу, что на правах близкого друга я потребовал:

– А ну колись, Ленка, про Лялиного хачика!

– Про Гагика что ли? – она вылупила голубовато-белёсые глаза и в замешательстве ткнула вилкой мороженое. Её рыжеволосая чёлка зашевелилась над лобными долями.

– Ну да. Про Гагика, – подтвердил я.

– Да никто он ей, – с привычно-гугнявыми нотками сообщила она. – Прицепился и бегает. И никого не подпускает… Держись от него подальше, Юрик, он брат какого-то авторитета. – И резиновым сабриновским бюстом навалилась мне на плечо. – Ой, а я поныряться хочу! Пошли на море, а?

– Чего-то ещё желаете? Кофе, коньяк, шампанское… – меняя нашу целомудренную пепельницу на новую, подошёл к нам официант.

– А хотите анекдот про Штирлица? Борман спросил у Штирлица: «Это ты качался в спортзале рейхстага?» – «Да, я», – гордо ответил Штирлиц. – «Так значит это ты мои качели разломал?».

Саня загоготал и, ущипнув Ленку за бедро, гордо уведомил:

– Старику завтра на Бухарест пилить, а мне – ишачить. Так что, извини, брат, – и, забыв о «поныряться», через пару минут мы были уже дома, где обычно скромный и даже тихий Саня орал дурацкие песни и, как мельница, махал руками. Позже я слушал их с Ленкой визги и стоны. И поздравил себя, что не потащил в «Лето» Лялю.

Очнулся я от громкого храпа Сани и… Надо мной, как на подносе… смутно белели две большие женские груди. Старенькую иконку с изображением Святой Агафьи я видел в детстве у своей бабки. И долго недоумевал, что бы это могла значить. Потому и запомнил. А сейчас… Кровь моя вскипела, и я притянул к себе эти белые дыни. Сделав неожиданное открытие: основа нашей нравственности – вовсе не нравственность, а сам факт, что об этом узнают! И завтра вся эта история станет известно Ляле!

– Тю-у, ты чё? Уже?! – разочарованно протянула Ленка.

– А ну пошла! – под хохоток проснувшегося червя заорал я, сталкивая её с себя.

– Знойная женщина, – насмешливо констатировал Саня, проходя в туалет. А я… Кляня породившую меня природу, я так и не заснул. Я чувствовал себя испачканным в чём-то жидком и зловонном. И думал о Ляле. Что же всё-таки связывает её с Леной?!

– Готов? – как ни в чём не бывало, возник на рассвете Санёк.

– Не-не-не, – замахал я руками. – Я никуда не еду. Отбой! – и решительно накрылся простынью.

– Да ты чо? У нас же ни лейбл, ни заклёпок нет, – опешил тот. Работа для нас всегда была превыше всего. Но я был твёрд:

– Успеется.

Саня махнул рукой и убежал. Своё дело он знал отлично – кадры, швейные машинки, контроль качества готовых изделий – его забота. А я – я занимался всем тем, что не позволяло нашим финансам петь романсы. Это реализация, ткани и фурнитура. А ещё я копировал из закордонных журналов новые модели и подыскивал новые рынки сбыта. Короче, на работе я появлялся как снег на голову – когда захочу. Официально мы являлись филиалом ателье №46, и все бумажки были подогнаны так, чтобы ни ОБХСС, ни бандиты, которые брали в клещи частных торговцев, к нам не цеплялись. Рабочих у нас четверо. Ровно столько, сколько производственных машин 122 класса. Из оборудования – оверлок! И автомат для пришивания пуговиц (гордость цеха – дефицитная импортная машинка). Семён Адамович и Шеля Яковлевна – пожилая супружеская пара – трудились без брака. И две девочки с периферии – Галя и Рая – они только закончили СПТУ и работали тоже прилежно. Но, не уступая друг другу, часто выясняли отношения, пререкаясь даже с начальством. То есть со мной и Саней. Потому на их место то и дело просились наши соседи по домику – молодожёны Федя с Петей. Но менять шило на мыло не хотелось, и я послал их на хер: Федя был больной на голову – ему всюду чудились инопланетяне, а Петя – просто страшная завистница.

– У одной машинки движок полетел, – отрапортовал вернувшийся Санёк, вытаскивая из кармана пачку банкнот нашего дохода. – Завтра заменю. И надо бы тёте Вере на Черёмушки тюк отвезти, – пнул он большой куль у окна. – И ещё на Привоз Синицыным. Пятьдесят сорочек.

Мы забросили заказ на Черёмушки, потом – Синицыной на Привоз, и при расчёте я, как бы между прочим, спросил её о рэкетирах.

– Это же Привоз, – устало пожала она плечами. – Их тут целая банда. За главного Гагик какой-то. Тут жаловаться некому. Наш сосед, торговец ремнями, пожаловался ментам – и уже месяц в больнице…

Я обречённо проводил глазами тачку с яблоками. Вокруг шёл оживлённый торг перекупщиков.

Глава 6. «Никто, кроме нас!»¹

Весь день я следил за часовой стрелкой. Время тянулось, как резиновое. Я смотался в одно местечко, где можно было достать массандровское вино Красного камня, и к четырём рванул к Пале-Роялю. Протоптавшись возле ЗАГСа до шести, я уже собрался отчалить, как вдруг по Ласточкина зацокали её каблучки. Ощутив переливающийся через макушку восторг, я тут же забыл о часе ожидания и метнулся за угол, чтобы вдобавок к золотым, притащить ей ещё и бордовых роз. А потом мы шли мимо оперного, мимо пушки и Пушкина, мимо Грота, вниз по каменным ступенькам…

Как я понял потом, она просто мастерски обходила места, по которым мог пролечь маршрут мерседеса. Но тогда я об этом не думал. Я шёл и был неимоверно горд. А между нами висела золотая луна (хотя… какая луна в этот час?!).

Она пила мало. Припасённый мной мускат Красного камня пришлось пить одному. Но зато это чудо с медовыми тонами альпийских трав и чайной розы я пил стоя. Глядя в её глаза. Которые казались мне звёздами.

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя… –

сам не знаю как вырвалось из меня на неожиданно-высокой ноте:

Не потому, чтоб я Её любил,
А потому, что я томлюсь с другими…

Уж не знаю, из какой памяти вынырнули эти строки – я, вообще-то, не певец, да и в стихах не разбираюсь, но…

– Анненский?! Иннокентий Анненский! – изумилась она, глядя на меня глазами цвета сияющего маренго. – Ты любишь классику? – и голос её взвился серебряным колокольчиком:

Смычок всё понял, он затих,
А в скрипке эхо всё держалось…
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось…

– Вот и по астрологическим расчётам у нас с тобой отличная совместимость, – бросила она, купая меня в волнах маренго. Это заинтриговало («чёрт бы его взял!») притаившегося во мне червячка: «Значит и в постели она…» – радостно забил он хвостом. – Вылив на него глоток оставшегося вина, я брякнул:

– Я тоже понял, что ты – девушка, которая разобьёт мне сердце.

– Но… я совсем не та девушка, – осадила она, нахмурившись. – Завтра я уезжаю в Киев.

– Как?! Обожди!.. Мне никогда… – обмер я, затыкая пасть недоплющенному первичноротому. – Мне никогда, слышишь! – «Неужели ей уже всё известно?!» – Мне никогда и никто ещё так не нравился!

– До завтра, Юрик, – она поднялась с места. И ушла. Я прислушался к своему червю. Но в этот раз подлое беспозвоночное смущённо юркнуло в какую-то артерию. Всё-таки и черви способны что-то соображать.

Прокатившись на такси вглубь переулка, я опять подглядел, как, чуть не задев нашу рыжую жигу (я, естественно, бухнулся на дно!), она направилась к своей парадной. Вот подошла. Вот протянула руку… И в ту же секунду рядом со свистом тормознул мерседес. Значит, мой враг таился где-то неподалёку. Выхватив из её рук мои розы, он бросил их наземь.

– Др-рянь! С-сука! Завалю! – топча золотые и бордовые головки, рычал он. И колотил ногами неподдающуюся ДСП, за которой она скрылась. Его пыл остановил лишь здоровенный помидор, катапультировавшийся из вчерашнего проёма с амурами. Взрыкнув, мерседес умчал в сторону моря.

– Гони! – выхватил я из-за пазухи стольник водителю.

Вот не знаю, с какой целью я погнался за ним – всё равно ведь ни слова не понял из того, о чём говорил он со своими соплеменниками в том ресторанишке «Мидия»! Ну не о рецептах же приготовления моллюсков! И не о розах, конечно! И тогда я взмолился к многонациональным одесским богам: «Господи! Ну должен же хоть кто-то в украинском городе Одессе говорить по-русски?!». И вдруг услышал:

– Так это же та коза, что к нам в ментуру вашего Карена сдала!

Ага! Значит, речь не о Ляле. То-то тётенька Синицына говорила, что наши менты с ними заодно!

– Тада бэри Карэна и ломайте суке руки-ноги, – переходя на русский, скомандовал Гагик. – И чтоб бэз шороха!

Я бесшумно спустился на ночной пляж и утопил свой энтузиазм в море…

К потехе Сани и перекочевавшей к нам Лены (ко мне она больше не подъезжала), весь следующий день я то и дело поглядывал на часы. И к пяти, сломя голову, мотанул на место встречи. До назначенного часа оставалось минут двадцать, и я решил объехать её переулок. И… обалдел! Возле Лялиного дома грудились милицейские машины и скорая. Что-то с Лялей?! Бросив « восьмёрку» и расталкивая зевак, я помчался к её дому: «Ляля! Лялюшка!».

– Несчастный случай… – указала она на уже знакомое мне окно. – Моя соседка… Ударилась головой о ванну…

– О ванну?!

«Это Гагик! – стучало у меня в висках. – Гагик, Гагик!.. Может, всё рассказать ментам?! – „А зачем ему?“ – спросят у меня. И что? Я отвечу, что это была его месть за ушат воды? И за ту помидорину?!». Раскалённые винтики в моей голове цеплялись за  такие же жаркие гаечки, складываясь в совершенные несуразицы, и не давали думать.

– Ты меня не слушаешь, – затормошила меня Ляля.

В Горсаду мы помянули соседку.

– Хорошо, что я уезжаю, – произнесла она потухшим голосом. – Мне теперь тут будет страшно…

Я молча проводил её до парадной – дверь уже болталась на одной петле (значит, подготовка ведётся!). И, слушая, как булькает в моих венах «Бычья кровь», я вынес решение: «Надо кончать!».

Наверное, в старые времена на парадном входе жил хозяин дома – весь первый этаж был украшен нишами для цветов и облупленными купидонами. Я высчитал квартиру несчастной, постоял возле неё в раздумье, и, подождав ещё с полчаса после ухода Ляли, обследовал остальные этажи. Мне надо было знать, где подловить моего врага. Мои обострённые нервы не ощутили присутствия Ляли ни на первом, ни на втором этажах. И лишь на третьем – две двери, одна напротив другой. Правая – ободранная, с вылезшими пучками серого поролона. Над звонком – «Топотун». Левая – номер семь, оббитая синим дерматином. На старинной, зеркального напыления табличке – гравированные буквы «Л.Ю. и Б.И. Белозёрские». Я легко разгадал этот кроссворд: «Л.Ю.» – её мама, «Б.И.» – папа (или наоборот!)…

Ляля Белозёрская – какое красивое имя!

Я прождал до одиннадцати. Я применил к нему самый простой приём десантника – «снятие часового». Сделав шаг за его спину, я нагнулся, и внезапно схватил за ноги в районе щиколоток. Не успев выставить перед собой руки, он рухнул ничком. И тогда с высоты собственного роста я прыгнул ему на спину коленом…

Через несколько секунд моя «восьмёрка» мчала меня прочь. И темнота улиц стала моим союзником…

Глава 7. По закону кармы

Страшно не было. Наоборот. Явилось ощущение, будто я избавил Одессу от бешеного животного. «Спи, Лялюшка, – говорил я себе. – И вы, старики Синицыны спите, никто теперь ваше заработанное у вас не отнимет. – Улетай в свой Киев, Лялюшка, а когда всё устаканится, я разыщу тебя».

Осознание содеянного придёт ко мне позже. В те свои девятнадцать я ни сном, ни духом не ведал, что такое организованная преступность. Мне думалось, что это она и есть. И не пройдёт недели, как я, полный гордости за избавление города от дракона, рвану разыскивать свою Лялю. Ах, если бы этим всё и кончилось! Но наутро Гагиковы головорезы вломились к своим конкурентам – они не сомневались, что это дело их рук (вернее, ног). Уже с полгода между двумя группировками шёл передел Привоза. Но, в отличие от « этих», «те» были вооружены и очень опасны, и в общей перестрелке полегло немало бойцов с обеих сторон. Победа осталась за «теми». Хотя, зализав раны, «эти» ещё покажут себя. Ну а пока все подступы к «Привозу» были перекрыты и оба лагеря зорко следили за всеми, кто казался им подозрительным. Вскоре Гагикова палача (не меня!) доблестные правоохранители заключат в тюрьму. О чём я с удивлением прочту в «Вечёрке», где был выложен убедительный отчёт о колоссальной работе бравых одесских следаков. Обо мне там и речи не было. Из чего я сделал революционный для себя вывод: нет никаких Добра и Зла – есть просто случай и причинно-следственные связи.

И, боясь выдать себя и навести тень на Лялю, я то и дело летал в командировки и занимался бизнесом. Ни в центре города, ни в Киеве появиться я не отважился – ведь не пойди тот киношный Раскольников на место убийства старухи-процентщицы, кто бы его замёл?

Глава 8. От Анахаты к Муладхаре

Рассекая атмосферу, Ил-96 продолжал свой полёт. Только на какое-то мгновенье глазам моим являлась Атлантика. Но это там, внизу. А вверху самолёт уносил меня из моего совершенного времени навсегда. И накидывал саван пустоты на мою память. Но Ляля всё ещё всхлипывала: «Я боюсь…Мне страшно…», и я обнимал её и целовал, целовал. А потом стал рассказывать всякие истории про чёрную руку и домовых. И ещё про дракона, у которого взамен отрубленной одной вырастают три головы. Я даже изобразил из себя двухметрового лягуша-монстра… Что же случилось, девочка моя? Отчего мы потеряли друг друга? Уйди Ляля, уйди! И забери с собой моё совершенное время. Сгинь! Исчезни! Не было тебя! Не было!

– Эй, браток, проснись! – кто-то настойчиво тряс меня за плечо. Вереницы кресел и рокот реактивных двигателей вернули меня в реальность

– Обед разносят! – будил меня сердитый беженец.

– Да-да, спасибо, – разлепил я глаза.

– Вы можете выбрать себе курицу или лазанью,– бодро предложила мне бортпроводница. На её тележке возвышались две стопки фольговых подносов.

– Что за лазань? – покосился на меня сосед.

– Это итальянское блюдо из теста и мяса, – объяснил я.

– Как запеканка или торт, что ли? – оживилась его жена.

– Примерно, – похождения по кабакам соцлагеря, Кипра и Турции не прошли впустую – я уже знал вкус многих разносолов и был очень недоволен, если в блюде оказывались не те ингредиенты или оно вообще не отвечало названию. Как-то в Стамбуле я набрёл на Берего-Слоново-Костный (а как ещё сказать?) ресторан. К моей радости, в его меню значился… наш родной салат оливье. За две недели мой желудок основательно оголодал по более привычной для себя еде, и я сделал заказ. Когда же мне доставили нечто из бородавчатой травы без картошки и горошка, я понял, общее между Турцией и Берегом Слоновой Кости – это их тонкий намёк нам, европейцам, не совать носа в чужое просо, поскольку всякая птица своим носом сыта. Впрочем, при моём росте (метр девяносто!) для меня важным было всегда вкусно поесть, и до 97-ого года я морил червячка, не жалея денег. Но Ляля уехала, а я залёг на глубокое дно. Так что поневоле приходилось считаться с обстоятельствами. Мои доходы хирели, сбережения таяли, и весь год я судорожно менял профили работ. А бессонными ночами меня доставал хруст костей и милицейские сирены. Я накрывался с головой и всеми силами старался заснуть. Чтобы всё забыть. Я даже Саню не посвятил в свою историю. И в результате, высохший на четырнадцать килограммов, спасаюсь ностальгическими воспоминаниями, от которых мне только хуже.

Дотянувшись до тележки, я достал ещё три бутылочки – вино при ломках помогает. Я знал одного дружка, который таким манером постоянно спрыгивал с иглы. Правда, месяца через три-пять возвращался в исходное положение. Но всё-таки спрыгивал. А в моём случае ломка шла на удивление вяло. Это давало надежду – всё-таки далековаты от земли мои метр девяносто. А может и таблетки помогали. Переступив через ноги своих беженцев, я пошёл размяться – с детства на одном месте не могу долго сидеть. И, нырнув за ширму, отделявшую наш салон от первого класса, опустился в свободное кресло возле иллюминатора.

– Разрешите представиться. Член-корреспондент Академии наук Смирнов. Александр Альбертович, – с соседнего кресла протянул мне руку человек лет пятидесяти.

– Юрий, бизнесмен, – пожал я руку, с интересом оглядывая его. Не доводилось мне видеть живых академиков. Билет в первый класс превосходит обычный втрое. А этот человек совсем обыденный. Такого в своём подъезде встретишь – и не запомнишь.

– Очень приятно, – слегка поклонившись, кивнул головой академик. – Похоже, я наблюдаю утечку мозгов из нашего великого, могучего? Я не ошибся? Вы впервые в Америку? – я расплылся в улыбке – чувствовать себя уплывающими мозгами было приятно.

Наверное, и у академика болела душа – он извлёк из себя чуть ли не всю свою подноготную. И про то, что наука в стране дышит на ладан, и что учёные получают зарплату не каждый квартал, отчего забили на открытия и половину физического НИИ сдали бизнесу под офис. И что на родине его труды по торсионным полям никому не нужны. А вот американцы наоборот, позвали его сначала на месяц, потом на два. Потом на три. А теперь уже дали дом, лабораторию и хорошую зарплату с кучей всяких бенефитов. И вот летит. Поскольку одинок и терять ему нечего.

– Родину я люблю, но… – Академик грустно улыбнулся и кашлянул в кулак: – Кхм… теперь от неё только имя осталось, – он покраснел и смущённо отвёл глаза…

– Молодой человек, перейдите на своё место во втором классе! – нависла надо мной длинноносая стюардесса. Я рискнул пленить её цыганистой улыбкой, но безуспешно. Александр Альбертович тоже попробовал вступиться, но аргумент «Не положено!» поставил точку и на его усилиях. Нагло прихватив пару бутылок и внимая музыке наушников, я брякнулся на своё место. Именно под эту песню Булановой я и покинул позавчера дом Лии. Просто вышел за сигаретами и не вернулся. Я – сволочь. Я не сказал ей, что уезжаю, и даже не оставил денег, хотя прожил с ней целый год. Год – это триста шестьдесят пять дней. За это время я беззастенчиво продавал её за дозу ширки. Впрочем, ширка была для нас обоих. Я знал, что рано или поздно (а это уж одному ему известно) Бог всё равно накажет меня.

Нелады со своим мужским естеством я почувствовал уже на третий день.

– Ой, расслабься, Юрик, – поджала она намазанные синюшной помадой губки. – Две недели назад как проверялась.

– Хочешь сказать, что у тебя за это время никого не было? – не отступал я.

– А ты мне не муж и не отец. Тебе какая разница?

Я растерялся. А потом вспомнил её тело, такое восхитительное, когда не видно этой безмозглой головки, и плюнул. Кто-то же должен быть рядом!

– Ладно. Я люблю постоянство. И ты мне нравишься. Только я хотел бы, чтобы ты была моим постоянным партнёром, – как можно твёрже изложил я свой концепт. И добавил: – Только я должен быть у тебя один. Это моё условие.

– Да я в жизни ещё не была с одним, – не покривила она душой, хихикнув.

– Я прошу не об одолжении! – произнёс я каждое слово раздельно. – И не об эксперименте. Я говорю об осознанном решении, – и посмотрел на неё очень строго.

– Нууу… можно попробовать, – тряхнула она чёлкой. – Трахаешься ты – класс, мне нравится.

Я отступил – всё равно ведь Ляля в Киеве…

В общем, вылечить себя и Лийку мне влетело в копеечку. Доктор Пал Палыч только за анализ брал сто баксов. Вы-то знаете, сколько это было в 90-е! Нет, если анализ нормальный, то пятнадцать (но кто ходит к нему, когда нет проблем?!). А тут ещё и случай оказался редкий – не какой-то там банальный трепак или гонорея!). Да она ещё и новенькое учудила: съякшалась с каким-то иностранцем из « Свалякии». Это так она Словакию назвала!

– У меня теперь свой бизнес! – похвасталась она, притащив домой тридцать баксов. И вытаращилась: – Ты чё? Это же за один раз!!!

Через десяток визитов к доктору мы уже постоянно ошивались в магазинишке у Славика, где… (а что делать – пить доктор запретил).

– Давай распаровозим, – весело предложил Славик. – Распаровозить папироску означало установить её в рот угольком внутрь, задувая дым прямо в рот тому, кто курит. Так травка лучше догоняла. То есть вставляла по шарам. Самым главным было не обжечь язык. Славик поджёг папиросу (взорвал косяк), и мы по очереди затянулись. А вот когда кончается папироска, наступает счастье! У всех – улыбка до ушей, и глаза, как у куклы Барби. Лийку цепляло больше всех. Она от смеха прямо тряслась в конвульсиях. Да и мы хохотали, как сумасшедшие. Зато уже после второй и возник вопрос: «А где взять много денег, если работы нет?». И пришли к выводу, что не зря самые богатые люди – владельцы порноканалов, продавцы оружия и наркотиков. Славику с его водочным магазином до них далеко, конечно. Но говорят, голодный чёрт и мух жрёт! Дьяволу чувство вкуса чуждо. Тем паче, что он подобен мыши на складе, на неё все недостачи списывают. В общем, где наша не пропадала!

Славик и предложил стопроцентно-выигрышное дело. На пять тысяч баксов. Ни у Сани, ни у меня выбора тогда не было. Мы уже давно сидели на мели. А он выложил на стол кулёк с пакетиками граммов то ли по одному, то ли по два – я не понял.

– Речь о героине, – разложил он фольгу и достал зажигалку. – Если хочешь, покури и определись, возьмёшься ли. – Он отрезал ножницами кусок антенны и сделал трубку. – Я тут договорился с одним румыном купить по дешёвке кило горы за двадцать штук. Хотел под это дело дом заложить. Небольшой риск, конечно, есть. Но через месячишко-другой всё бы втрое окупилось. Но зачем? Румын – птаха залётная, к ментам не побежит – у него у самого рыльце в пушку. А ты – пацан нормальный, я по базару вижу. Да и Лийка за тебя ручается – мы с ней ещё до тебя были знакомы. И дерёшься ты здорово, мне рассказывали. Если что, сумеешь вырубить. Да и машина у тебя быстроубегающая, – он насыпал какого-то кремового порошка на фольгу и поджёг зажигалкой. Порошок мгновенно приобрёл вид спёкшейся массы похожей на стекло. – Пробуй, Юрок. Должен же ты знать, с чем дело имеешь. Тут даже колоться не надо: пара затяжек – и никакой усталости. А если две – ещё и сны цветные. Мультики любишь?

– Ой! Я люблю, я! – хватая косяк, встряла Лийка. – Можно мне?

– Валяй.

– Вот и всё. И никаких скупленных душ. Всё по собственному желанию.

Накурившись, мы там и остались до утра. И я набросился на Лийку, и трахал, трахал её без остановки. И… срал я на ту Лялю вместе с её Киевом! Мне доложили, что она замуж вышла. Наверное, и её кто-то сейчас так же трахает!

Глава 9. Другие времена – другие песни

Поначалу мне казалось, если я перетрахаю всех красоток – забуду её. Но, проделав это достаточно раз, разубедился. Если правду сказать, я был бы рад амнезии, склерозу, да чему угодно, что пригасило бы мою настойчивую память!

– Значит так, – объявил Славик, когда насмотревшись цветных снов, я вышел к полудню на кухню. – Румынец хочет встретиться по дороге в аэропорт, – он пошевелил усами, напомнив мне кошака. Но не игривого. С таким видом коты наблюдают за резвящимися в луже голубями. – С румынцем наверняка будет кто-то ещё, свою задницу он подстрахует – речь о сорока тысячах зелени.

– Как «сорока»? – не понял Саня. – Ты вчера говорил про двадцать.

– Ну так наши деньги плюс его товар – вот и сорок. По розничной цене это больше сотки. Сделаем «куклу». Он очкарик, ничего не заподозрит. Отпечатаем на ксероксе 200 бумажек по 100 баксов на засветку и не дадим в руки, пока не предъявит товар. А там… В общем так, Юрик, – повернулся он ко мне, – давай-ка поехали на место. – Вот – светофор. Прямо – толчок. А налево около километра до аэропорта. Потом тупик и только один перекрёсток – это оно и есть. – Славик принял командный тон. – Становись на обочине – на всякий пожарный обследуем план отступления.

Мы досконально изучили местность и пришли к выводу, что Румыну нужно сказать следующее: «Ждём с товаром в половине второго ночи».

– Главное, чтоб он согласился. А твой Опель будет стоять между светофором и перекрёстком на обочине в сторону города.

Потом мы подыскали местечко, где можно беспрепятственно съехать с дороги в лесополосу. Там две преграды – ручей и бетонный столбик на выезде. Столбик тот на следующий день Саня раздолбал кувалдой, а ручей с камышом нам был даже на руку – перекинем через него два швеллера по ширине колёс машины. В последний момент мы ещё и два деревца вкопали. Чтобы не промахнуться. Я-то опытный водила, между ними проеду запросто. У Сани нашлись немецкие номера – мы их пришурупили. Дело, конечно, не на 100 процентов. Но, по моим расчётам, вполне возможное: если заранее не знать, как маневрировать между деревьями. Это ведь только я изучил здесь каждый сантиметр. Кроме того, Саня – мастер спорта по пулевой стрельбе. Хоть и среди юниоров, но были времена, когда он даже мотался на соревнования за границу. Так что его можно в кустах с мелкашкой усадить. На всякий пожарный.

Впереди светили новые горизонты!

– Выкатывайся! Мне нужна подруга, а не проститутка, – заявил я Лийке на другое утро.

– Ой, ты что? Я никуда не пойду, я люблю тебя, – заканючила она. – И никакая я не проститутка. Деньги мне только тот сваляк и один турок дал. Он самый первый был – Джалун звали, – она заплакала.

У меня руки зачесались врезать в это наглое красивое личико. Но…

Я молча вынес её подушку и одеяло в другую комнату и демонстративно закрыл за собой дверь. Все последующие дни мы с Саней отрывались в жутких оргиях. Лийка не базарила. Она просто подавала на стол. В конце концов мы остановились на двух красотках: я – на Кате, оккупировавшей мою спальню, а Саня – на Оле, с которой осваивал мою гостиную. Эту четырёхкомнатную квартиру на Вузовском мы сняли, когда я залёг на дно. В районе, конечно, потеряли, но зато платить дешевле. Как говорила моя бабушка: дважды в год лета не бывает. Нет Ляли – и прошлой жизни нет. Как говорится, она вышла замуж, как в другую комнату. А я… Я вышел в окно.

Глава 10. Сделка

К полуночи ветер прекратился, зато пошло моросить. Такое в наши планы не входило… – Ладно, – поразмыслив, приступил я к обязанностям руководителя операции. В дождь по лесополосе ездить труднее. Но тут у нас было преимущество.

– Валяй с мелкашкой в кусты. И как увидишь нашу машину, – бегом к ручью, мы тебя подхватим, – скомандовал я Сане.

– А на какой тачке будет румын? – нехотя вылез он из кабины.

– Синяя Тойота «Терсел», – бросил Славик, вглядываясь в зыбкую тьму.

– Смотри, смотри, – вдруг возбудился он, тыча в ползущую мимо машину. Двое, сидевших в ней, внимательно разглядывали нас. Я покосился в сторону лесополосы – Сани уже не было видно.

– Это разведчики, – шепнул Славик.

Отступать было некуда – уже час ночи. Машина развернулась.

– Румынец! – обомлел Славик. – Только на другой машине! Странно…

Я быстро прикинул наш потенциал: Саня в кустах с «Макаровым», Славик на заднем сиденье с «куклой». Рядом в тряпке – пара гранат РГД-5 (как-то ночью солдатик выменял на 10 бутылок водки) и пугач – пистолет, похожий на настоящий. Так что, мы были во всеоружии. Разве что без опыта кидал.

Ровно в половине второго нас обогнала « терселка» и припарковалась у обочины прямо перед нами до упора. В салоне было двое, один вышел.

– Деньги! – протянул он руку вышедшему из салона Славику. Тот вернулся в машину и, развернув газету, пожонглировал двумя пачками.

– Э-э, – запротестовал он, когда тот хотел их выхватить. – Я своё показал? Теперь покажи товар ты. Покажешь – раз-два, и разъехались.

– Рассчитываемся в моей машине, – наглел румын.

– Ну нет, мне так не нравится – ты то тачки меняешь, то гроши тебе подержать дай. А теперь ещё и иди-ка я с ними в чужую тачку! Так дела не делаются – будь здоров.

Я Славику подыграл и завёл мотор.

– Подожди, я сейчас с товаром приду, – обломался румын и через минуту сидел на заднем сиденье. – Товар – высший сорт! – развернул он увесистый свёрток. И в ту же минуту в зеркале заднего вида вспыхнул свет приближающихся фар. И хотя ещё тлела надежда, мотор я не заглушил. На всякий случай. Но тут уазик вдруг заблокировал нам выезд, и румын приставил дуло к виску Славика.

– Деньги и товар! Бизтро! – и, потроша на ходу пачку, он мгновенно выскочил.

– Гони! – тихо скомандовал Славик, и я надавил газ. Я рассчитывал пробить путь через припаркованную впереди тойоту, но мой подвох был замечен. И дальше было, как в кино: первый хлопок – звон высаженного стекла. Второй – расшвырял какую-то массу в пене (мозги Славика!). Третий – промах (направлен на меня!). Четвёртый выстрел был Санин. Зажимая кровяной каскад и пробормотав: «Рурарурауу, Нистру – чемпион!», румын рухнул на землю. Подхватив пакеты и пистолет, Саня кинулся к машине. Но тут кто-то с силой влепил его в дверцу. Я бросил гранату. Взвихрились сучья, грязь… и, вмяв педаль в пол, я понесся по бездорожью. Успешно высаживая остатки нашего стекла, не пострадавший уазик следовал за нами. Саня метнул последнюю гранату. Ещё взрыв! Ура! Мы прорвались. Присыпанный грудами каких-то строений, уазик нырнул в слякоть.

Саня молчал, кажется, он был в беспамятстве.

– Саня, нам срочно нужен врач, – растерялся я, обнаружив его в крови. До моего гаража было недалеко. Но где взять деньги?! Лихорадочно заработала мысль. – О! – хлопнул я себя по лбу. – У нас же есть четыреста долларов – мы ими «куклу» обматывали. – В скорой скажу, что тебя машина сбила, – не надеясь на ответ, сообщил я ему, радуясь, что ещё раннее утро, и никто нас не видит.

Я переодел его в найденную в гараже старую куртку, запихнул в карманы баксы, вымыл лицо и руки и, взгромоздив Саню на плечи, побежал на дорогу. На углу улицы Космонавтов, напротив автомагазина, я уложил его на брезент и вызвал Скорую. Усталого вида фельдшер окинул нас подозрительным взглядом:

– Нас преследуют рэкетиры, – лихо соврал я, глядя в скрытые очками провалы его глаз. – Мы не хотим объясняться с милицией – менты с ними заодно, а мы – простые продавцы.

– В кабину. Быстро,– скомандовал тот, незаметным движением отправляя деньги в карман. – И молчок!

Пока медсестра возилась с Саней, приехала милиция, но наш спаситель сурово отмахнулся: «Всё потом. Носилки!» – и мы погнали. Уже на Французском бульваре в военном госпитале, куда он отвёз Саню к своему другу-хирургу, я осознал происшедшее: мы влезли в самый настоящий вооружённый конфликт: погиб Славик, ранен Саня – пуля прошила среднюю часть его грудной полости – потеряно много крови. Мне повезло, я невредим. Не считать же пару ссадин на лице за что-то серьёзное. А вот за операцию придётся доплатить. Где взять ещё тысячу баксов?

– Утро доброе! – увидел я над собой человека в белом халате.

– Жить будет?!

Он улыбнулся:

– Пока всё хорошо. Два литра жидкости откачали из лёгких, – покачал он головой. – Недельки две-три полежит, – и взглянул на меня озабоченно. – Но только с наркотой придётся завязать. Обязательно…

А я крутил в голове, где же взять штуку зелени.

– А это… когда деньги принести? – уклоняясь от его глаз, выдавил я.

– Сынок, – теребя в руках маску, вздохнул хирург.– Дело-то не в деньгах. Я ему жизнь спас, – он потоптался и пошёл к выходу. Но остановился. И как-то потерянно достал  портсигар… – Его вот спас, а моего сына – не спасли. Пока я оперировал ребят в Афгане… его в Одессе… какие-то подонки… – и, щёлкнув затвором, обдал меня запахом табака. – Если бы Скорая вовремя да врач бы не туп… – он махнул рукой и, сунув портсигар в карман, натянул маску до самых глаз. – Вместо денег я возьму с твоего друга слово, что он никогда, слышишь – больше никогда не прикоснётся к наркотикам. – Возле двери обернулся и добавил: – Завтра к шести. Навещать будешь только в мою смену.

***

– Алё, Юрик! – услышал я в телефонной трубке взволнованный голос Гены. – Я из «Загребая».

Гена – это ещё один мой партнёр по бизнесу. Именно с ним мы когда-то создали свой магазин с прикольным названием « Загребай».

– В общем, Юр… Тут тебя милиция ищет.

– Тогда закрывай магазин и быстро дуй ко мне. Только хвост не привези.

– Понятненько, Юр. Буду через час.

Но… ни через час, ни через два и даже через пять он не явился. И в магазине не отвечали. А тут ещё дура-Лийка с расспросами – где был да откуда фингал. В последние дни она опять обрела права: Катя с Олей поцапались, и обе на недельку свалили. До того мы вполне мирно занимались любовью втроём – довольно прикольненько, когда семнадцатилетняя брюнеточка и блондинка-полудевственница стараются перещеголять друг друга. Полудевственницей я считаю Катю потому, что до меня у неё был всего один, да и тот ушёл в армию. Она была свежа и неопытна, Лийка блистала познаниями, это она предложила такой вариант. Такое со мной было впервые, – вместе они доводили меня до экстаза.

– Отвяжись! – рявкнул я Лийке, кидаясь к зазвонившему телефону. Но это была Катя. И, снова проснувшись меж двух девиц, прежде чем выйти из дома, я попросил Катюшу прогуляться по округе с собачкой. У неё была маленькая кудрявая собачка-папильон, и она возила её с собой в папиной шестёрке. В качестве моей девушки её здесь никто ещё не знал. Ничего не докладывая об истинной цели, я попросил её просто прогуляться и глянуть, нет ли поблизости чего подозрительного. Катюше можно верить – она не Лийка. Она закончила школу Столярского, учится в музыкальном училище, и когда поёт высоким, немного дрожащим сопрано, я невольно вспоминал Лялю и наш с ней дуэт со стихами неизвестного мне поэта Анненского. И уныло твердил бабкины слова: «Вот только-только испьёшь глоток счастья, а следом и горе бежит»…

Когда я навестил Саню, ему уже было лучше. Правда, доктор прописал уколы – начались ломки.

***

На общественном транспорте я не ездил уже много лет, так что никому бы в голову не пришло искать меня тут. Но именно тут я и столкнулся с Геной.

– Юрик! Мы в такое дерьмо вляпались,– кинулся он ко мне. – Всё! Нет твоего «Загребая». Спалили! Ещё вчера вечером.

Я еле устоял на ногах. Может, ошибка? Может, что-то перепутали? Магазин – это всё что у меня оставалось.

– Ага. И потому меня так разукрасили? – он показал на свои ссадины. – Тут в другом дело: Славика нашли. И его жена сказала, что вчера он с тобой куда-то ездил. Выясняли, где тебя искать, – он потрогал ссадину на лбу. – Хорошо хоть, отпустили…

– Молодец, не выдал,– хлопнул я его по плечу. – Сколько хоть оборотных средств-то осталось?

– Да не знаю, дома где-то с тыщу лежит, а в магазине – мелочи. Вёдра, кастрюли… – Гена угрюмо посмотрелся в зеркало пудреницы – такие у нас в магазине девки себе покупали.

– Так это… – я собирался с нечёткими мыслями. – Значит, так: чиним мою машину и – на фиг. Валим из Одессы.

– Куда? – Гена с опаской выпялился на Катю, открывшую нам дверь.

– Да хотя бы в Кишинёв. У меня там друзья. И мать. Или… в Киев, – я посмотрел на Катю. Она испуганно уставилась на нас. – Но… лучше в Кишинёв. – В Киев мне было уже не надо… Катя молча протянула записку: «Пашла крадительям зкора приду». Я схватился за голову – одно шло к одному. – Зачем отпустила?! Вдруг нас пасут?! – Давай, Гена срочно в гараж, у Катьки машина – пистолет заберём на всякий пожарный. И глянем на тачку – можно ли её на колёса поставить.

Гена вытаращился на прижавшуюся к двери Катю.

– Прям счас, чо ли?!

– Будем выяснять?! Или шкуры свои спасать?! – вызверился я.

Договорились, что Катя отвезёт нас на угол Чапаевской дивизии и рванёт домой – машина её папе понадобится рано утром, а она заедет за нами часа через два. На такси. Вопросов умная девочка Катя не задавала. И слава Богу. Что делать дальше, я не знал.

История приобретения магазина

Помните, я говорил про свой швейный цех на улице Красных зорь? По тем временам он приносил очень неплохой доход. Так вот, открытие границ и заполнение рынка польским, турецким и китайским ширпотребом быстро удовлетворило спрос населения, и создало такую конкуренцию отечественным швейникам, что к следующему году нашему брату пришлось туго. Одна за другой закрывались «штопальные» лавчонки. И мы с Сеней закрылись. Но ненадолго. Меня осенила идея, что большие бабки можно делать и на дешёвом штучном товаре. И первое, что мы сотворили, была сахарная вата. Вот уж когда пришла весёлая пора! После недели экспериментов мы ничуть не стеснялись торговать своим товаром возле школ, кинотеатров и на остановках. Брали нарасхват. Однако подступало лето: всю ночь производить и весь день реализовать стало накладно, и мы переориентировались на мороженое. Смысл бизнеса состоял в том, что мы раскошеливались на одесское « Эскимо», перезаворачивали его в упаковку московского и путём этой нехитрой операции повышали стоимость в 2-3 раза. Собрав на этом кое-какие бабки, мы организовали собственный цех.

Размах и масштаб деятельности увеличивались в геометрической прогрессии, и к исходу лета мы уже экспортировали своё Эскимо в районы Одесской области и в Молдавию, энергично запасаясь на зиму новым товаром – от копеечного слайсера и вакуумно-упаковочного аппарата до «Надежды» – машины для производства поп-корна, и тысячедолларовой хот-дожной тележки. Развернув зимнее наступление по этим горячим направлениям, за следующие полгода мы приобрели по новой машине ВАЗ-2109 (тогда, не считая подержанных иномарок, это была самая крутая тачка!). Я уж не говорю про видики, телеки, музыкальные центры, микроволновки и прочие модные в то время «мелочи». К следующему лету количество работающих на нас перевалило за двадцать, и мы все стали одеваться исключительно в «сК», швыряя деньги направо-налево.

А вот когда они у нас появились, и «рэкетиры» явились. Правда, я с ними быстро и красиво договорился на условиях, устраивавших обе стороны. К тому же, нам и самим не мешало уже заручиться защитой. Одним из авторитетов нашей «крыши» стал мастер спорта по боксу Лёша по кличке «Борода» – на подбородке его был всегда покрытый щетиной шрам. Лёша курировал несколько крупнейших фирм и магазинов Одессы, свободно владел несколькими языками (окончил романо-германский факультет ОГУ), у Леши было всё: ум, эрудиция, одесский юмор, да и недостатка в деньгах, роскоши и власти не было. Потому он завеивался то на Лазурный берег, то на Канары, а то и на острова Зелёного мыса. Как-то так вышло, что мы с ним легко сдружились, и он предложил мне поработать на его фирме менеджером. Так что в дальнейшем за «крышу» я уже не платил. Саня с Геной занимались продажами, а я – ассортиментом и менеджерством у Лёши. У него была одна из самых прочных крыш города, и когда кто-то интересовался, от кого я работаю, я всего лишь называл Лёшино имя – и вопросов не оставалось. Но время шло. Лёша предложил мне сбыт конфискованного товара (а может и ворованного – это дело не моё!), и я согласился. Мне был подарен небольшой магазин. Он находился на бойком месте: возле «Привоза», с той стороны, откуда по области отправляются междугородные автобусы. Если для портового города море – сердце, то «Привоз» был его желудком. Тут кипело всегда, как в чайнике. И если группа цыганок, гадая напропалую, ухитрялась ещё и уплетать арбуз, то замороченный каруселью машин и тележек, приезжий люд скупал на «Привозе» всё подряд: рыбу, персики, мыло, пирожки, иголки… Я окрестил свой магазинчик «Налетай – загребай!», и покупатели выгребали у нас в дорогу всё подчистую: водку, сигареты, продукты, всяческую аппаратуру. Но, как говорится, всё когда-то кончается. После того, как Леша-Борода сел на зону, а оставшиеся залегли на дно, забота об ассортименте упала на мои незащищённые плечи. Вот тогда за нас с Геной и взялись все кому не лень. Налететь и загрести жаждали все. Хоть представители мэрии, хоть санэпидстанция или пожарники – все требовали ежемесячной мзды. А когда расходы превысили доходы, явились новые: менты, кэгэбисты, китобои… Впрочем, им ничего и не досталось – кто сжёг « Загребай», приходилось только гадать. Скорее всего, дело заварилось с момента выхода рэкета и ментуры (или это одно лицо?) на Славикову жену. Она и навела их на наш с Геной «Загребай»…

***

Вернулись мы около полуночи. В гараже оставили опись того, что понадобится для реставрации машины. По прикидке – запчасти и ремонт с покраской обойдутся почти в штуку баксов, то есть уйдёт весь оставшийся нал. Гена созвонился со своим дядей-подмастерьем и договорился, что тот будет работать прямо в моём гараже. Нас обоих трясло, как бельё в стиральной машине. Но на Вузовском всё было спокойно, даже Лийка ещё не вернулась. Суточное напряжение решили занюхать. Благо было чем. До меня, кроме травки, Катя ничего не пробовала. Я отыскал крышку от кефира, вытащив пасту и, отломав её кончик, сделал из прозрачной шариковой ручки трубку.

– А к этому привыкают? – осторожно спросила Катя. – Тогда и я хочу, – застенчиво опустила она глазки. После пары затяжек недавнюю истерику сняло как рукой, а явившаяся через полчаса Лия ещё и молча достала свёрток с баксами.

– Откуда?! – изумился я, пересчитывая зелёные банкноты.

– У родителей стащила, – спокойно пояснила она. – Я тоже в Кишинёв хочу. Я не такая дура. Я сразу поняла, что у тебя проблемы. Они и к моим родителям приходили. Но папа уже звякнул, кому следует, чтобы нас оставили в покое. А ходила долго, потому что следила, нет ли наружки за домом. Вот!

Я было собрался её отчитать, но мой воспитательный пыл разбился о рассудительность Гены:

– Молодец, Лия! Деньги нам сейчас нужны. Как найдём, кому геру продать, тут же все девятьсот вернём. А пока насыпай! Покурим.

– Можно и вынюхать, – блеснула познаниями осчастливленная Лия и достала из сумочки зеркальце. Насыпала на него чуть-чуть порошка и, постучав телефонной карточкой по кучке, разделила её на четыре полоски. – Всем по одной! – засунула она в носик долларовую трубочку и вдохнула. Мы последовали её примеру. – Это мой дружок из Турции так делал. Только вместо телефонной у него была тридиторная карточка.

– Кредитная,– борясь со спазмами, сумрачно поправил я. Полоски для перворазников оказались слишком большими, и в течение часа мы умащали раковины и пол серыми рвотными массами. Мозг то включался, то выключался, и между восхитительными полётами в космос, нас уносило в леденящую муть, от которой пугающе останавливалось сердце. А потом… Потом я присосался к Лие – она была ближе. Катя вцепилась в Гену – между его ногами мне была видна только её голова. А к куриным бёдрышкам Кати истово тянулась языком Лия. Потом всё поменялось – не помню, как я оказался на диване валетом с Катей, но краем глаза усёк, что Лия уже на Гене. Мы не заметили, как пролетело три дня – я даже про Саню забыл. Впрочем, ему уже было лучше, и первое, что он сказал, увидев наши помятые морды:

– Ага, с герой уже подружились!

Мы сообщили, что машина будет готова к моменту его выписки.

– А дальше дуем в Кишинёв! – обрадовал я его.

Задерживаться в Одессе было уже опасно – нас искали. За полторы недели до Саниной выписки удалось узнать, что Беркуты сделали сотрясение мозгов и жене Славика. Правда, адрес, который она им сообщила, давно устарел – мы уже полгода жили на Вузовском, о чём она не догадывалась. Но задерживаться в Одессе было уже смерти подобно. Тем более что за торговлю ширевом и её обложили оброком. Соответственно, она удвоила цену за свой уже разбавленный водой товар и, похоронив мужа, продолжила торговлю остатками героина, работая в паре со Светкой-барыгой – той менты тоже настучали по голове. Мне оставалось лишь радоваться, что никто не в курсе о моём молдавском гражданстве. Здесь я жил по купленному украинскому паспорту. Фамилия моя в нём была хохлее, не Арестович, а Арещук, и я надеялся ещё с пару недель отсидеться. Но тут, как назло, возбудились нарики и стали названивать – кто-то пустил слух, что я собрался торговать герой. Я орал, что ничего не знаю, бросал трубку, но они звонили и звонили. Пока в один прекрасный вечер кто-то молча послушал мой голос и так же молча положил трубку. Не бросил, а именно положил – я сразу понял: капец! Мы накидали в спортивную сумку всё необходимое, не забыв пистолет и геру, и выскочили во двор.

– Давай в тот подъезд пока, – потянул я Гену за рукав, нырнув в соседнюю пятиэтажку – меня насторожило мерцание фар в арке. И как раз вовремя! С последнего этажа тёмной лестницы мы разглядели, как из въехавшей машины кто-то посветил фонариком на номер нашего дома. Моя квартира – номер 10, ясно, что подъезд первый, – уазик к нему и подполз. Три молодца заскочили в парадную, потом один вернулся и стал обходить дом.

– Вовремя смотались, – прижалась ко мне Лия. Катю тоже трясло.

– Смотри, смотри, а один сюда собрался, – заметил Гена коротко стриженого человека в чёрной кожанке и вынул пугач, в котором всё равно не было патронов. – Это он приходил в магазин, – сообщил Гена шёпотом. Я с ним тоже был уже знаком – это он и был в уазике, когда пристрелили Славика. Значит, одновременно держали крышу и Славику, и Румыну. И ни тот, ни другой не спросили друг у друга, кто от кого работает, – соображал Гена. Спорить не приходилось: вероятно, Румын взял на сделку людей от крыши, чтобы кинуть того, у кого в кармане двадцать тысяч. Потом поделились бы. А неопытный в таких делах Славик не стал ставить в известность ментов-рэкетиров – он был уверен, что Румын работает честно. Да и с нами делиться будет дешевле. Но понятие «честность» уходило в прошлое и – Румын пристрелил Славика, мы – Румына и ещё одного… В общем, вляпались по полной.

– Только зачем тогда Румын притащил настоящий товар? – соображал Гена.– Значит, надеялся играть честно, это уж потом его надоумили смухлевать.

– Ага. Может, пойдём у них спросим? – съязвил я.

– Мальчики, у них, как минимум, четыре причины нас прикончить,– послышался тихий голосок Кати. – Первая: вы убили их человека, вторая – вы завалили их клиента. И третья – вы увели товар. А четвёртое – они думают, что у вас большие деньги!

– Я спохватился – надо же! Разговорились при девчонках! Стоп!

В этот момент этажом ниже распахнулась дверь, и под грохот ударника на площадку вывалилось человек пятнадцать. Забыв о лифте, они потопали вниз. Мы не стали упускать шанс и, съехав до четвёртого этажа, внедрились в их гущу, после чего, прошествовали мимо беседки, где покуривали наши враги. Один из гуляк даже стрельнул у них сигаретку. А мы поймали тачку и рванули на Черёмушки. Пронесло!

***

Мой опель смотрелся как новенький, разве что всё ещё вонял краской. Мы отодрали клеёнку со стёкол, и, хотя задние сиденья, по причине запятнанности кровью, отсутствовали, мы прекрасно обошлись передними – кто среди ночи просечёт, что у нас некомплект! И, чуть не забыв поменять немецкие номера на молдавские («Опель» оформлялся в Тирасполе по моему украинскому паспорту), счастливо избежали в Кишинёве преследования! Но это уже потом. А пока…

– У Сани мама при смерти! – убедительно соврал я Владим Владимычу и, поклявшись, что буду лично следить за его поведением, вырвал друга из больничного заключения. На наше цыганское счастье патрулировавшие выезд гаишники вместе с омоновцами были заняты – они потрошили какой-то джип с российскими номерами и не обратили на нас внимания. Километров через десять возле просёлочной дороги мы спрятали героин в воздухофильтр, пистолет – в автопечку, и я, наконец, заклеил скотчем разбитую фару. Дальше дорога была без приключений, и я пешочком, чтобы не нарываться на границе, пошёл на КПП договариваться.

– Дяденька, извините, а можно спросить? – прикинулся я дурачком, глядя в глаза безусого погранца лет двадцати – он меньше всего напоминал вымогателя.

– Спрашивай, – разрешил он, уставившись на мой фингал.

– Только у меня к вам личный разговор.

Погранец польщённо расплылся в улыбке и отошёл со мной в сторону.

– Понимаете, нас в Одессе побили и ограбили: украли все документы. В общем, дяденька, – ещё раз спедалировал я на выигрышном обращении, – не могли бы вы за двадцать баксов помочь нам переехать украинскую границу?

– А за тридцать – и в приднестровскую? – перебил он меня. Моя история его явно не интересовала. Я протянул паспорт с заложенной купюрой номиналом в двадцать долларов. Не заглянув внутрь, он сунул содержимое в карман. – Если хотите не иметь проблем на приднестровской границе, могу сесть за руль – сам провезу.

– По рукам! – обрадовался я. – С меня ещё десятка!

Так и доехали. Без всяких приключений, если не считать, Саниной ломки – по дороге пришлось открутить крышку воздухоочистителя и достать щепотку геры, от которой мы всей компанией дружно зависли. Да ещё на выезде из Приднестровья я отдал погранцу 15 баксов. Ура! Прощай, Одесса!

СЕКТОР 2. КИШИНЁВ

Глава 1. Назад в прошлое

Мой Кишинёв, примешь ли ты меня в свои объятия? Шесть лет назад я умчался в суматошную Одессу, чтобы начать взрослую жизнь. Давно уже я чувствую себя одесситом: у меня даже пробился одесский говорок, я пропитан здешними ветрами, солнцем и солью. И Чёрное море мне давно родное. Хоть незнание «лимбы молдовеняске» и закрыло нам с Саней многие двери в Кишинёве, тут незнание «мовы» запором не стало. Я даже не вспоминал о своём космополитическом происхождении: первый крик в России, первые слова в Украине, первый букварь в Молдавии. Молдавской крови в моих жилах текло не больше капли. А в Сане её и вовсе не было. Потому нас здесь и принимали за своих. Одесса дала нам осознание своей ценности не по гражданству, а по сути. Она ведь и сама многонациональна! А гражданство мы оформили по-новой. И главное, что дал мне этот город – Ляля. Я её не забывал. И в чужих объятиях, и бывая в полубеспамятстве, я чувствовал, что она всё равно живёт во мне. Я помнил о ней, даже когда ничего не помнил. Она таилась где-то в моей подкорке и, сопротивляясь моим истовым желаниям забыть себя, тихо ждала меня. А я… Я – сволочь. Я так и не решился ей написать. Хотя адрес знал. Я ведь иногда подкрадывался к её пепельно-серому дому в переулке Чайковского и длинным пинцетом обследовал содержимое почтового ящика №7. И однажды выудил её письмо с обратным адресом. Очень хотелось вскрыть, но я бросил конверт обратно и всю дорогу на все лады повторял: «Vancouver, В.С.». А потом лазил по картам, в разных ракурсах и масштабах, рассматривая этот «Ванкувер Британской Колумбии». И вглядывался в лица прохожих – а вдруг она приехала в гости к родителям?

По прибытии в Кишинёв Саня изъявил желание с недельку-другую поболеть дома.

– Но моя доля – одна треть, – застолбил он свою часть геры и, когда я напомнил ему о своём обещании Владим Владимычу, взглянул на меня как на пришибленного. Пришлось отсыпать грамм двадцать и отвезти его на Ботанику. Так назывался первый район по одесской трассе, где жили его родители. А мы устроились у одной почтенной дамы, одинокой и бездетной. Она сдавала в аренду прекрасную двушку с хорошей мебелью, телефоном и телеком. С того времени наше утро начиналось с пары затяжек – после всех передряг надо было прийти в себя! Одно огорчало – где-то через месяц Гена мотанул к родичам в Таллин. И с тех пор – ни слуху ни духу. Накануне нового 1998 года я звякнул старому корешу.

– Яяяякый Юрик? – еле соображал Денис. – Ааа, Санин друже? – догадался он после долгих выяснений. – Знаю такого.

– Чего это ты мовой балакать начал? – врубил я ему сердитый вопрос.

– А як же, – последовал резонный ответ. – Практикуюсь. Я ж украинэць. Мий тато зараз в Раду балотуется.

– Ясненько. А про Гену ты случаем ничего не слыхал?

– О-о, Юрик, тут такие дела, такие дела… Спочатку меня менты искали. Шукали то есть. Твой магазин кто-то спалил, вот всех и шукали: и тебя, и Гену, и всех, кто вас знал. А Гена вообще что-то намутил. Я точно не в курсах, но он, вроде, свою хату переоформил на каких-то блатарей. А те Славика завалили. Вот он и сховался. Зараз никто и не знает, где он. – Денис помолчал и вдруг оживился. – О! Вот ещё новость: помнишь Светку-барыгу? К ней нарики залётны за ширевом приходили. Хотели на шару, а она ни в какую. Так они ей это…

Я почувствовал как защемило под ложечкой:

– В смысле, Денис? Говори яснее!

– Да харакири сделали. В смысле, жир спустили, – хихикнул Денис. – Зарезали, на фиг. Теперь мак варит и продаёт Славикова вдова. Я, конечно, мастер этого дела, только мне наркотой торговать понятия не дозволяют. У нас кодекс, типа армейского устава. А она продаёт.

В моей голове творилось что то невообразимое.

– А про Гену ты, значит, ничего не знаешь? – прервал его я.

– Не-а. Знаю только, что батьки его в розыск подали. Фотку по телеку видел. Почекай! А сам-то ты где?

– Я торопливо бросил трубку.

– Что слышно-то? – беззаботно справился Саня, занюхивая длинную дорожку.

– Что слышно, что слышно! – двинул я кулаком по зеркалу с парой полосок. – Хорош наркоты! Глянь во что превратились наши девки! – уже месяц Саня трахал Катю, которая за это время успела здорово пострашнеть и потупеть. – Завязываем!

– Да ла-адно, Юрик. Успокойся – бросим. И геру продадим. У нас-всего-то с полкило осталось, – тщательно сгребая рассыпанный порошок, Саня невозмутимо собирал в совок осколки. Я кинулся на него:

– Завязываем! – и тут что-то хряснуло меня по кумполу. Уплывающим сознанием я успел заметить вызверившиеся лицо Катьки. Это за порошок она меня огрела бутылкой шампанского. Меня перебинтовали, я вытащил из лодыжки пару ёлочных сколов, кое-как подлатали Деда Мороза, неприятность занюхали и помирились. На следующее утро без всяких базаров я засунул Катьку в автобус «Кишинёв-Одесса» и эта глава моей биографии закончилась навсегда. Катькиного языка я не опасался: она никого из моих друзей всё равно не знала. Как, впрочем, и моей фамилии. Вот только на обратном пути я не заметил знак «Уступи дорогу», и столкнулся с успевшей притормозить хлебовозкой. Мой Опель сжался в гармошку. Нас с Лией забрала «Скорая», где ей наложили повязку на лоб, а мне гипс на ногу. Вечером мы смели просыпанный порошок, отделили его от ёлочных иголок и отпраздновали Новый год вдвоём. А первого января я обрился наголо и… вздул Лию. Я лупил её кулаками куда попало. И за то, что она до меня знала Славика, из-за которого так изменились наши судьбы. И за то, что перестала быть похожей на Лялю. И потому что из-за неё прошёл ещё один год без надежды на будущее. А потом мы нанюхались до передоза. И наутро я уехал к маме.

Глава 2. На дне

Мне было тринадцать, когда мой отец вернулся к своей первой жене. «Девочке нужен отец», – мотивировал он своё решение. То, что отец нужен и мне, его как-то не смутило. Тем более что и мама вскоре нашла другого. Мы уехали из квартиры на кишиневской улице Ленина, где я вырос, и я стал гонять на летние каникулы в Ирпень, где обретался теперь мой отец, и где у меня была старшая сестра, с которой я так и не встретился – она училась в Киевском университете и жила в общежитии. Будь мы знакомы, я и с Лялей бы встретился раньше, и после всей той истории не потерял бы её. Но… случилось как случилось.

***

Дома я протянул недель пять. Закончился героин, и на костыле я поскакал на Зоологическую.

– У тебя что-то осталось? – вместо приветствия бросил я мымре с ввалившимися щеками и сальными лохмами. Лию в ней я уловил с трудом.

– Мне ужасно плохо, – завыла она воем умирающей собаки.

– Тише! Хозяйка услышит!

– Не услышит, она две недели как умерла, – простонала Лия. – Рак у неё был…

Она выла, а мне казалось, что на меня смотрит сама Смерть с косой за плечами…

Оказалось, перед смертью хозяйка подарила эту квартиру Лие. И сейчас, сотрясаясь костлявыми ключицами, Лия плакала и о себе, и о ней. Когда-то я так любил целовать эти ключицы…

***

Главнейший вопрос жизни – смерть. Ответ на него – жизнь. Лабиринт, из которого есть только один выход. Но где он? Если не вколоть себе хотя бы кубический сантиметр ширева, утром не можешь подняться, не можешь встать, не способен ходить. Не в силах жить. Будто сжимается до размера шприца, герметически захлопывая себя в нём. «Истина везде. Истина нигде»… Где дорога из лабиринта?

***

Вскоре к нам с Лийкой стали захаживать нарики. Они варили на кухне разнообразные зелья: от простого молока с коноплёй до мака и солутана. И это было то, что называлось страшным словом «система». Иногда заползал Саня. В его лице не осталось ни кровинки, и когда он тупо пялился на полчища пруссаков, которые гуляли по нашей кухне, он походил на тысячелетнюю мумию. Такого же, только уже без признаков жизни, мы вынесли как-то ночью в подъезд соседнего дома. Вложив в его скрюченные пальцы использованный шприц. Спаси меня, Ляля!

«Среди миров, в мерцании светил одной звезды я повторяю имя…».

СЕКТОР III. СИЭТЛ

Глава 1. Хэлло, Америка!

«Уважаемые пассажиры, займите свои места и пристегнитесь ремнями. Наш самолёт рейса „Москва-Сиэтл-Сан-Франциско“ совершает посадку в аэропорту Ситак города Сиэтл. Температура воздуха в Сиэтле +15», – донеслось до меня сквозь сон. То же самое повторили на английском, с разницей в градусах – температура для американца была +58.

Лайнер покачал крыльями и начал круто разворачиваться то вправо, то влево.

У меня разболелся затылок – терпеть не могу посадку! Ещё с тех пор, когда занимался парашютным спортом. Наш инструктор финтил на простом кукурузнике как на МИГ-29. Его списали оттуда по состоянию здоровья, и он показывал нам высший пилотаж, забывая, что это всего лишь АН-2. С километровой высоты за пару минут он долетал до земли носом, и потом, едва касаясь травы пропеллером, запрокидывался вверх и набирал высоту снова. О, видели бы лица сидящих в самолёте! Впрочем, тогда мне это было по кайфу. Сколько раз я взлетал и сколько своим ходом приземлялся! А вот когда тебе не дают окунуться в ощущения, чтобы вкусить свободное паденье, это ужас! Будто летишь в бездну своего внезапного, первого в жизни одиночества! Будто замер на пороге первой потери! Мне тогда стукнуло пятнадцать, а моей возлюбленной Ирочке – шестнадцать. Я пригласил её в наш в клуб, и она стала отличной парашютисткой. Клубом руководили бывшие афганцы. Мы лазали по горам, прыгали с парашютом, ходили в походы на десять километров и занимались рукопашным боем. Но в одно февральское утро – в то утро, когда у цветочниц в руках охапки подснежников – она объявила, что выходит замуж за афганца Федю… Я долго шёл по городу – он был завален подснежниками – и плакал. Я возненавидел подснежники. Я бросил клуб и яростно топтал память о ней. Но… потом мы с ней виделись. Иногда. Она жаловалась на финансовые трудности, а я… Я появлялся на новеньких машинах, дорого одетый и с кучей денег. Я давал ей деньги, внутренне потешаясь над ней. Давал для того, чтобы она поняла, кого бросила, коза тупорылая. Я даже иногда трахал её назло тому Феде. Не слышал её намёков и не хотел, чтоб она ко мне возвращалась! Неисповедимы пути Господни!

Облака исчезли, и нашему Илу-96 осталось лишь метров пятьдесят до поверхности. Вот уже посадочная полоса. Шасси коснулось бетона. Реверс двигателя. Тормоз. Самолёт мягко покатил к стеклянному зданию. Я жадно вглядываюсь в разукрашенные щиты реклам, глазел на рабочих в оранжевых спецовках и самолёты. Двигатель заглох, к дверям прижался коридор, ведущий в Америку!

Прости меня, Родина, что я приехал в этот волчий мир, ставший для меня вечным. И ты, мама, прости. Ты уже не сможешь меня навестить!

С замершим сердцем я вошёл в ярко освещённое здание. По нервам ударил запах другого континента, другой стороны планеты. Запах чужой незнакомой жизни. И – баб! Неописуемо жирных, супержирных, ультражирных баб любых возрастов и цветов кожи. Такого тотального ожирения я не мог себе представить! Даже Турция, которая славилась обилием тучных одалисок, позади. Слоноподобные существа с карнизами в районе груди и задницы двигались, осознавая собственное величие и превосходство над окружающими. Я прошёл в отстойник, где переводчики сортировали прибывших на граждан Америки («ситизэнов»), беженцев (так называемых «верующих») и таких каких, как я – туристов, бизнесменов, студентов. «Ситизэны» предъявляли паспорта и беспрепятственно шли на выход. «Верующих» с первого же шага целовали чуть ли не в задницу, предоставляя им на шару и пособие, и жильё, и всё, всё, всё. Вон, моих грозненских какие-то каменнолицые дяди, троекратно расцеловав, и уже ведут в новую жизнь. А с такими, как я, ещё длительные беседы с вопросиками, типа, как, мол, долго я намерен тут пробыть. И не собираюсь ли просить убежище. Как я потом узнал, именно с этого этажа легко угодить в иммиграционную тюрьму. А то и вовсе, если ты чем-то не понравишься, обратным рейсом назад.

– С какой целью вы приехали в Америку и как надолго? – на сносном русском вопросила суровая леди, изучая мою липовую бумагу о наличии на моём кишинёвском счету пятнадцати тысяч долларов.

– На три недели, – уверенно соврал я. – Бизнес-партнёр – мой школьный товарищ пригласил меня на презентацию нашей новой фирмы. Ещё мне хотелось бы увидеть водопад из фильма «Твин пикс» в Сиэтле и слетать в Юту на Гран Каньон. А потом сразу домой – у меня работа, – произнёс я с умным видом, не отводя зрачков от её пронзительных глаз.

– У вас есть, где остановиться? – уже доброжелательнее спросила она, созерцая мой солидный костюмчик, купленный перед самым вылетом за пару копеек в гуманитарке.

– Мой школьный друг живёт в Сиэтле на Первой авеню, – оттарабанил я без запинки. И назвал адрес, подогнанный мне людьми, которые и состряпали мне банковские и брачные бумаги. Адрес в Сиэтле – тоже их работа.

Услышав улицу, пограничница преисполнилась уважения и с некоторым даже удивлением вернула мне мои документы. Я тогда ещё не знал, что сообщённый мной адрес принадлежит фешенебельным апартаментам в самом сердце Сиэтла. С видом на синие горы и залив. С зеркальными верандами, краснокирпичными каминами, подземными гаражами, бассейнами олимпийского размера, с солярием и сауной, а также с вышколенными горничными и 3-тысячным ежемесячным рентом.

В это время закончили проверять мою визу, и со словами «Добро пожаловать в Америку» страж границы вручила мне паспорт, который я не замедлил взять. И уже на выходе меня догнал её слегка насмешливый голос:

– Только не летите в Юту, молодой человек! Там пока нет Гран Каньон!

Пара русскоязычных заржали, и она, довольная собой, отвернулась к следующему. Озадаченно бросив ей «Фэнька иуу», я вышел.

Успешно пройдя багаж-контроль (багажа у меня не было, потому и вопросов не возникло), я очутился в зале, где сразу нарвался на тупик: сплошную длинную стену с дверями, похожими на лифтовые. Надписи на английском и ещё на каком-то и какие-то схемы мне ничего мне не говорили. Повертев головой, я заметил среди встречающих того дяденьку-учёного из первого класса – его тоже встречали.

– Александр Альбертович! – заорал я радостно. – Извините, я по-английски ни бум-бум. Как попасть в Сиэтл?

– Так и я еду туда, – засуетился мой единственный знакомый. Он заговорил с двумя джентльменами, которые его встречали и, мельком на меня взглянув, один из них произнёс на ломаном русском:

– Ноу проблем, сэр, есть сидеть, пожалуста.

Тут все лифты распахнулись. Мы вошли в первый слева вагон – двери захлопнулись – машина поехала. Только не наверх, а вперёд. Оказалось, мы в метро. Поезд следовал по слабоосвещённому бетонному туннелю – в лобовом стекле замелькали высвеченные фарами рельсы. Вероятно, поезд управлялся откуда-то снаружи: машинист, как и место для него, отсутствовали. Мне это было непонятным и странным. А люди пялились на маячившие кольца туннеля – им и в голову не приходило удивляться. Через две станции мы вышли и, попетляв по каким-то коридорам, спустились в паркинг, где в море машин мои учёные свой мини-вэн едва разыскали. В серпантин дороги мы съехали по огромному шурупу-дорожке. А я запомнил, что четырёхполосная скоростная дорога в одном направлении называется незнакомым словом «фривей». Минут через пятнадцать сквозь облака нарисовались пронзённые солнцем небоскрёбы.

– Александр Альбертович, а вы видели Гран-Каньон? – спросил я.

– Довелось, – ответил он извиняющимся тоном. – Времени было в обрез – всего-то и успел посмотреть Ниагарский водопад да Гран-Каньон.

– Значит, вы успели побывать в нескольких штатах? – задал я тот же вопрос в несколько изменённом виде. «Дался мне этот Гран-Каньон», – помянул я недобрым словом пограничницу.

– Ну да, Вашингтон, Нью-Йорк, – стал загибать он пальцы. – Аризона и… Орегон ещё – четыре. «Ага! Стало быть, Каньон в Аризоне!» – смекнул я, радуясь, что не засветился. Тётенька-пограничница за столь несовершенный мой интеллект запросто могла меня отправить назад.

– А в Юте что интересного? – решил я просветиться.

– О! В Юте темпл, храм мормонов. Слышал про мормонов?

– Я не слышал, и академик мне рассказал, что мормоны – это такая американская религиозная секта, бежавшие от преследований в пустыню христиане. Он и ещё что-то говорил, но я всё тут же забыл – и как это физик может выдавать такие историко-географические изыски? Мне бы в жизнь не осилить.

На въезде в город облака исчезли, и зеркальные стёкла высоток отражали только небо.

– Где вас высадить? – сбавляя скорость, поинтересовался седобородый джентльмен.

– А где здесь русский ресторан? – с уверенностью афериста спросил я.

– Один на Первой авеню, второй – на Бродвее. Оба в центре, – разглядывая меня с интересом, сказал джентльмен.

– Тогда прямо тут, – лихо ответил я, и мой учёный протянул мне визитную карточку. – Если понадобится помощь, обращайтесь, молодой человек. Я пока не знаю, где буду, но, если что, приходите на физматовскую кафедру юдаба и спрашивайте Смирнова. Буду рад.

Что за «юдаб», мне оставалось только гадать.

«Нас так долго учили любить твои запретные плоды», – приамериканился в голове «Наутилус». Да, я был по ту сторону Земли. Я физически ощущал это. И хотя сейчас по европейскому времени было около полуночи – плюс-минус час, я испытывал в себе невероятную бодрость, хотя до дрожи в ногах предчувствовал близкую атаку ломки. Но всё равно! ДОБРОЕ УТРО, АМЕРИКА! Я приехал тебя покорять!

Глава 2. Ну и Америка!

Итак, для начала – перекур. У меня осталась почти полная пачка «Примы». Опершись о фасад двухсотметрового здания, я присел на карточки и закурил.

Через минуту ко мне подкатил американский бомж. Внешне он совсем не отличался от наших, советских. Такой же вонючий, грязный, пьяный. Он попросил у меня сигаретку знаками. «А точно ли я в Америке – самой богатой стране мира?» – высветился в голове вопрос.

– Вот вэ фак из виз? (Это что за херня?) – раскашлялся он.

– Рашен сигаретс (Русские сигареты!) – гордо бросил я.

– Рилли?! Ю фром Раша?! (Охереть!!! Ты из Россиии?!) – он повернул ко мне заросшее сизое лицо.

– Ес, ай нот спик инглиш (Да, я не говорю по английски.)

– Гив ми 25 сенс (Дай-ка мне 25 центов!), – между прочим, это очень скромно, в СНГ у иностранцев требуют не меньше доллара).

– Но мани. Вэрэ из фёст авеню? (Нет у меня денег. А где тут первое авеню?)

– Айл шоу ю! (Идём, я покажу).

Мы прошли пару кварталов. Он пытался разговаривать со мной, но запас инглиша не позволил мне понять, что именно его интересовало. Зато я понял, что Первая авеню проходит перпендикулярно, и, заприметив указатель «I avenue – Pike», стал выяснять про русский ресторан. Мой провожатый меня не понял. Немного посоображав, я решил идти налево – туда легче, там спуск. И сразу наткнулся на «свой» адрес: это было высоченное здание на углу Мэдисон. Задрав голову, я попробовал пересчитать этажи, но сбившись на двадцатом, плюнул и двинулся дальше. В надежде услышать родную речь я заглядывал в каждую кафешку. Но счастье решительно отказывалось улыбаться. Кроме доллара, который попался мне возле парка. Это был первый доллар из моего будущего несчастливого миллиона. Но об этом позже. Сейчас я всё ещё иду. Уже на полуспущенных. В конце концов, я каким-то образом опять оказался на улице Pike, где снова наткнулся на уже знакомого представителя этой страны. Он сидел с каким-то черномазым дружком на обочине и просил центы у прохожих. Вот они-то мне и разулыбались на все тридцать два. Хотя тут вообще все улыбаются. Правда, что-то в их улыбках, мне кажется, не так. Но я всё равно кивнул и пошёл дальше. По пути заглянул в пару секс-шопов. У нас их тоже навалом, но мельче и не такие приколистые. А тут – смотри – не хочу: всевозможных размеров и цветов члены, невероятно толстые губы, надувные красотки с грудями, как у симментальских коров. Была даже одна очень фигуристая жопа, возле которой я на пару секунд задержался – такой я ещё не видел. Дальше попалось сразу несколько оружейных магазинов. Любись сколько хочешь, стреляй в кого хочешь – свобода! Но я-то не это искал. И ткнулся в двери какого-то заведения «Kalinka». Чесночный запах отечественного красного борща и привычно-красные скатерти с матрёшками тут же усладили мою душу.

– Гуд ивнинг, – подскочил ко мне улыбающийся официант.

– Здравствуйте, – сказал я как можно бодрее. – Кто-то говорит по-русски?

– Эскьюз ми? – не понял меня служитель сего ароматного заведения.

– Энибади, хир спик рашен? – снова воззвал я к сидящим. Пара человек подняли на меня головы и безучастно отвернулись.

– Сори, инглиш онли, – бросил официант и протянул меню с английской и русской распечаткой. У меня в кармане был целый доллар, и я тут же брякнулся за ближайший стол. «Ни фига себе! Пиво „Тверское“ – 3.50. Пиво „Останкинское“ – 4$», – ахнул я, уже готовый дать дёру: из еды дешевле борща за 2,50 тут ничего не было. Но в эту минуту какой-то грузный янки вместе со своей толстозадой миссис вывалились из-за соседнего столика и потопали к выходу. Я посмотрел на их стол. Среди окусков и недоедков мне улыбались непочатый пирожок и – раз, два, три, ЧЕТЫРЕ (!) доллара чаевых, которые я тут же сгрёб – официант как раз куда-то удалился. Потом, чуть помешкав, я отправил в карман и пирожок.

– Смолл борщ, плиз, – заказал я вернувшемуся официанту. И вместе с тарелкой борща получил целую корзинку горячего чёрного хлеба с маслом! Радуясь, что у меня останется ещё целых 50 центов, которые, так уж и быть, пойдут на чаевые, я сожрал всё подчистую! Но радость оказалась преждевременной – при расчёте официант указал на словечко «такс»– наценка, и пришлось выложить всё, что у меня было. Я бросил три доллара и ретировался. И двинул вниз по первому авеню, примечая тёплый подъезд, где на крайняк можно бы переночевать. Но – увы! Все они были закодированы и отовсюду мерцали огоньки видеокамер.

– Эй, мэн! Гив, май френд, рашен сигарет! – послышалось сзади, и ко мне кинулся мой собрат с одноруким старым негром – он тоже хотел попробовать русских сигарет. Я засунул окурок ему в зубы и поднёс огоньку.

– Гуд, – одобрил он, затянувшись. И, указывая на пустой рукав, залопотал: – Ветнам, Ветнам!.. Матрушка. Горбачов. Перестрока, вотка, вотка! – являл он мне свою эрудицию, а тем временем Джейк (мой первый френд) выволакивал из куртки поллитровку. И это было то, что нужно! Я осушил её наполовину. А они выкидывали большие пальцы, смеясь, повторяли: – Гуд! Гуд, рашен! – Мол, хорошо русские пить умеют! Вспомнив про пирожок, я выволок его из кармана, и мы аккуратно поделили его на три части. Трофей оказался с говядиной, вкусный и поджаристый. – Гуд, гуд рашен пирожок! – хлопали меня по плечу мои новые друзья. И вскоре я был гостем в их заброшенном доме в Чайна-тауне, где, включая одну старую китаянку, жило ещё с десяток таких же. Правда, поначалу китаянке всё чудилось, что я из полиции, но этот вопрос был снят как-то сам собой. Чего-чего, а пива и колбасы тут было достаточно. И бычков хватало – их целыми днями собирали по улицам. Накурившись и выжрав банок восемь пива, я сунул под голову пиджак и завалился спать прямо в клозете на коврике – на Родине было почти шесть утра.

А пару часов спустя на меня навалилось… то самое позорище, что миновало меня в самолёте. Несколько суток я обливался потом в три ручья, ноги не держали, голова отваливалась, а требуха горела адским пламенем. Не говоря о поносе и галлюцинациях, которые меня добивали. Быстро смекнув причину, новые друзья приносили мне еду и питьё, добывали какие-то таблетки. Я уже почти вышел из ломок, когда однажды утром проснулся от криков и брани. Прильнув к щели незапертой двери клозета, я запеленговал здоровенных копов. Пинками они выбрасывали моих спасителей из их гнезда. Найди они меня, и я был бы тихо и мирно депортирован. Но судьба уготовала другое. И когда они с бранью удалились, из зеркала на меня глянул взъерошенный тип с лихорадочным блеском в глазах, чем снова напомнил беднягу Раскольникова. Тогда я выудил из куч тряпья болоньевый пуховик с капюшоном и двинул искать приключений в своём отчаянном никуда.

…На улице шёл мерзкий моросящий дождь. Я брёл куда глаза глядят, мимо каких-то лабазов и старых заброшенных фабрик, за которыми развязывался гигантский бан дорог. Наверное, это был основной сортирующий движение перекрёсток перед огромным городом. Соединяясь дорожками, эстакады над моей головой закручивались в шесть этажей. И, свистя колёсами на крутых поворотах, машины переезжали с одного этажа на другой. «Что я здесь делаю, ничтожный?!» – шарахнулось во мне сердце во внезапной панике. Но мой гнусненький червь вдруг высунулся из солнечного сплетения и с противненьким смешком спросил: «А что? Слабо?!» – и, окаченный набежавшим ливнем, я рванул под мост. Когда глаза привыкли к охватившей меня темноте, я заметил что-то вроде вертикальной норы, стены которой были  выложены старыми досками и кусками картона. Заглянув внутрь, я различил нечто похожее на скамью из скейтборда и двух пластиковых ящиков. Под ней ветхий спальный мешок и выложенное из кирпича место для костра. Судя по слою пыли, задутому внутрь, жилище было заброшено. Выбирать было не из чего – дождь периодически переходил в град, и, учитывая надвигающиеся сумерки, мне ничего не оставалось, как собирать растопку для костра. И спать! Спать!

И только сейчас я осознаю чудовищную нелепость своей затеи. Никто меня в этой стране не ждёт, никому я не нужен и, скорее всего, помыкавшись с недельку-другую, я также бесцельно почапаю восвояси. Только ведь и в моей стране меня подстерегает Костлявая. Что я хочу? Зачем?

Где-то я слышал, что всё, что говорится и делается, лишь проекция чьих-то снов. Отчего же они такие мутные у меня? И, чувствуя себя погребённым заживо в чьём-то прокопченном сновидении, я долго смотрел в небо, из которого виднелись большая полная луна. И звёзды.

Среди миров в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя…

***

Пробудился я по нескольким причинам: было холодно, голодно и над головой сигналили машины. То есть я был жив, и было утро. И люди ехали на работу в Большой Сиэтл. Мир уже не казался таким беспросветным.

Я хотел было разыскать своих друзей – наверняка они где-то тут, на Первой авеню. Но набрёл лишь на старую китаянку. Она бросилась ко мне с какими-то разговорами. Я ничего не понял, кроме «Хангри?» (голодный?). Усиленно показывая на рот, я радостно затряс головой – «Йес, йес!» – и она привела меня на пятачок возле церкви, где топталось много народу. Бомжи, панки, наркоманы – кого там только не было. Все чего-то ждали. Ну и я среди них. Чуть позже подъехал микроавтобус. Это служители культа привезли благотворительный завтрак! Я выхлебал свою порцию и собрался просить добавки, но тут всех желающих (а желающими были все!) одарили ещё и пакетами с булочками, сосисками и йогуртом. Свой кулёк я отдал китаянке. Та припрятала в лохмотья и свой, и мой, и смиренно встала за моей спиной за третьим. Новая очередь была наполовину из старой. Заметив на церкви огромный плакат с сегодняшней датой (дата благотворительной акции), я осознал, что, провалявшись несколько дней в бреду, я пропустил день Саниного ухода. Было  это всего-то три месяца назад. Ох, время-то как летит! Совсем недавно мы с тобой вышивали по Дерибасовской – и вот уже три месяца, как тебя нет. Тебя нет. А я – есть. Что-то не сработало в Небесной канцелярии. Мой друг, я помню тебя! Помню и тех, кто остался по ту сторону Земли. Вот только Лию забыл. Слишком стремительно понеслась моя новая жизнь.

Минут через двадцать на пятачок подскочил забитый тряпками вэн. Благотворители расстелили на асфальте клеёнку и выложили на неё одежду и обувь – берите, сколько хотите, сколько унесёте! Из разноцветной кучи тряпья я извлёк пару джинсов и почти новые кроссовки «Адидас». Нехилую тёплую куртку «Найк». И джинсы. И тут же натянул на себя. Теперь я почти не отличался от местных. Распрощавшись с бабкой, я приступил к изучению города. Я в жизни не видел такого количества машин. Они шли, будто в ванной все вентили открыли. А эти безразмерные американские супермаркеты, где впору заблудиться! А бесконечные обжираловки с несъедаемым количеством дешёвой еды! Я спустился на Пайк-плэйс-маркет (рынок), дивясь пирамидам аккуратной, будто искусственной зелени, среди разноцвета яблок, апельсинов и вмороженных в лёд исполинских крабов. Куда нашему «Привозу» до этих пошевеливавшихся в ёмкостях коралловых рыбин среди радуги омаров и лобстеров! И тут: – «Заходьте до нас ще!» – родная речь. Чуть не свергнув крабов с их пьедесталов, я рванул! Вот она – вывеска «Блiны»! Я влетел в крохотное помещение – два моих шага в длину – и радостно гаркнул:

– Здравствуйте! Как поживаете?

Курносая баба с глазами навыкате испуганно вылупилась на меня и перекрестилась. Вторая, такая же, только помоложе (наверное, дочка), мелко крестясь, кинулась в боковую дверь. Удивившись, я спросил уже тише:

– А вы давно из России?

– Не розумiю, – отрезала баба, отодвигая с прилавка тарелку с образцами блинов.

– Как? – изумился я. – Разве вы по-русски не говорите?!

– Руськi? – зловеще переспросила баба. – Зараз я покажу тобi «руськи»! Ярына, а ну дзвоны до полыциi! Бог усе бачыть, як вы нас зi свiту сжывалы! – она потянулась за бутылкой сзади себя, не спуская с меня ненавидящих глаз. Я скоренько ретировался – первый блин комом!

На следующий день на Шестой авеню, где тоже раздавали бесплатную еду, я наткнулся на Джейка и однорукого. Они обрадовались мне и потащили в ночлежку, где наконец удалось побриться и даже принять горячий душ. Правда, выстоял длиннющую очередь – сравнить её можно разве что с московскими очередями в Макдональдс, и то в 88-м, когда Макдональдс был в новинку. Но всё-таки это было ни с чем несравнимое наслаждение, и получил я его исключительно благодаря бездомному братству. Они смеялись, хлопали друг друга по плечу и травили анекдоты. Они превосходно себя чувствовали здесь. Хоть я так и не понял, кто из них баба, кто – мужик. Скорее всего,  были педиками.

Однако, как нет худа без добра, так нет и добра без худа. Здесь, в этом восьмиэтажном курятнике, мы теснились наподобие хохлаток. Только не на жёрдочках, а на брошенных прямо на бетонный пол матрацах со свёртками предметов первой необходимости (одеяло, простыня, зубная щётка, мыло, безопасная бритва и резиновые тапочки). Всё это устилало даже пол в туалете, оставив свободными лишь пару полосок размером с мою ступню. А вокруг храпели и пердели отмытые разноцветные туши, которым завтра снова искать пристанище и завтрак.

Глава 3. Первая штучка!

Утром мне в руки попала карта города, и оказалось, что Бродвей совсем рядом. Не прошло и часа, как я ввалился в кафешку с милым сердцу названием «My lovely piroshky».

– Здравствуйте, – хоть и громко, но осторожно произнёс я.

– Привет, – буркнуло нечто из-за стойки. Глаз на меня оно не выпучило, креститься не стало. Карнавальность здешней жизни меня уже не смущала – в представителях местного лингвосообщества пол определяется не сразу. Но, судя по груди, оно было, скорее всего, дамой. – Что будем брать? – всё также равнодушно справилось оно, посмотрев на меня, как на придурка.

– У меня нет денег, – доверительно сообщил я. – Не подскажете, где можно найти работу?

– Нет у нас работы, – не меняя тон, сообщило оно.

– Тогда извините, – уныло бросил я, развёртываясь.

– А если зайдёшь часам к четырём, может, что-то тебе и подскажут, – продолжило оно всё так же индифферентно. От радости я чуть не пустился вприсядку – до четырёх была куча времени, и теперь, когда забрезжила надежда, я уже мог спокойнее наблюдать за этой разношёрстной жизнью, прямо-таки нашпигованной магазинами для озабоченного голубого населения Сиэтла. По Бродвею гуляли влюблённые друг в друга мужики. Они целовались в дёсна и смачно лапали друг друга. Они делились на несколько чётко обозначенных подвида. Первые были ярко накрашены и с ног до головы в коже. Кепка, куртка, штаны – всё в заклёпках– с таким не дай Бог встретиться в узком месте! Вторые почти не отличались от баб. В длинных париках с толстым слоем штукатурки на лицах и в вульгарном ширпотребе. Большинство щеголяло в имплантированной груди. Были ещё и третьи – обычные мужики, только предпочитающие свой пол. И ещё масса индивидов, стремящихся как-то выделиться. Кто штанами с голым задом, кто килограммами колец и шариков в бровях, носу и щеках. Любопытства ради, я стал слоняться по магазинам. Вот уж где было на что посмотреть: со стен свисали наручники, плети, кожаные прикиды. С потолка – мешочки для яиц и мужские бюстгальтеры. А какие туфельки на шпильках от 40 до 47 размера! Поначалу я даже думал, что всё это для приколов. Но когда в примерочную попёрли мужики с юбками и босоножками… Особенно развеселило, когда, втискиваясь в красные лосины, бородатый дядька в кожаном лифчике стал выяснять у костлявого продавца в длинном рыжем парике, идёт ли ему сей наряд. И тот вполне авторитетно заверил, что – да, он и сам встретил свою мечту в таком… Я не выдержал и  заржал – ни хера себе, Америка! Кому скажу – не поверит.

***

– Я – Никита. Хай. Пельмени будешь? – лучезарно ощерился мне юнец из-за стойки, когда я вернулся.

– Да нет у меня денег, – хмуро признался я.

– Это за счёт заведения, – поставил он передо мной тарелку, набирая на айфоне чей-то номер. – Тут, Виталь, пацан один. Работу ищет. Может, подскочишь? – и минут через пять в дверях появился среднего роста субъект, в котором я как-то сразу угадал своего соотечественника.

– Привет, я – Виталь, вотсап! – сунул он мне руку. Я сообщил, что зовут меня Юрик, что я из Одессы и что готов вкалывать за еду и ночлег. Переглянувшись с Никитой, он заржал: – Ну, ты даёшь! Если ещё кому-то такое скажешь – будешь пахать на шару! Понял? А рыпнешься – депортируют. Никогда не соглашайся работать меньше, чем за шесть долларов в час. И никогда не говори о бедственном положении. Таких не уважают. И выучи язык. А пока старайся болтать поменьше. С америкосами – вообще, а с бабами – в частности. Здесь терпеть не могут русских. Русский для них враг ещё со времён холодной войны. А русские все, кто из бывшего СССР. Потому – враг. Точка. Впрочем, они и иностранцев не жалуют.

Я невольно вспомнил однорукого и старую китаянку. Мне не хотелось повторить их судьбу.

– Третье, – продолжал мой неожиданный спасатель.– Пока не встанешь на ноги, забудь обо всём, кроме работы. Работа – дом – работа. Шаг в сторону – проблемы. Тут через труд можно многого добиться. Заруби на носу! Зарубил?

«Да что может случиться со мной в АМЕ-РИ-КЕ! – мысленно хмыкнул я. – В крайнем разе улечу домой».

– А ещё не воруй в супермаркетах. Я за это два месяца отсидел. Тут все тюрьмы нашими полны.

– Да я работать хочу! – возмутился я.

– Правильно, – одобрил Виталь. – Я бы дал тебе один номерок телефона, только кто ж с тобой дело будет иметь, если тебе жить негде. Айди есть? Удостоверение личности. Или права?

– Девять лет за рулём, – похвастался я. Он кинул мне на колени потрёпанную книжонку на русском языке. – Здешние правила от наших отличаются мало. Завтра сдашь устный тест на вождение. В десять утра подскочи сюда, у меня как раз дела в лайсенс-департаменте. Заодно и твой вопрос решим, – он с сомнением оглядел мою долгую фигуру. И, чуть помешкав, спросил: – В машине спать умеешь?.. Я бы тебя к себе взял, да жена – ведьма, не поймёт. Она американка. А я грин-карту жду – мне до неё два месяца. Тут не там, тут бабы привыкли, чтобы всё было по-ихнему. А бабы здесь на вес золота, – он ещё раз осмотрел меня с ног до головы и махнул рукой. – А впрочем, где наша ни пропадала. Едем.

– Едем! – обрадовался я.

Так я второй раз увидел город из окна машины. И любовался аквамарином залива Пьюджет-Саунд, где, будто инопланетный корабль, отовсюду виднелась ажурная башня Спейс-Нидл с зависшей над ней гигантской тарелкой. Кажется, я действительно был на другой планете!

Мы уже приканчивали вторую бутылку, когда явилась его «ведьма» – четырехугольная бабища в сопровождении своей сестрицы, такой же приземистой и крепко сбитой бабёнки с пуговками глаз цвета хаки. Я усмехнулся. Обе были втиснуты в джинсовые комбинезоны, у обеих изо всех швов выпирала обильная, многослойная плоть. Разве что «ведьма» была постарше, и складки на её животе резонировали с оттопыренной, как у верблюдицы, нижней губой. А у сестрицы складок чуть меньше и губы, как слоёный пирожок. Я хотел улизнуть, но они обе решительно перегородили мне путь. Келли (так звали «ведьму») выставила на стол пузырь виски и взгромоздилась напротив. А Элизабет (Лиз, сокращённо), не сводя с меня горящих, как желток на сковороде, глаз, тут же взялась навёрстывать своё отставание в весе – она была меньше Келли килограммов на десять. Как я понял, сестрицы работали где-то рядом с офисами Майкрософта, именно там и закадрили Виталя – Келли нравились русские компьютерщики («I love russian penises», – хихикнула она, отправляя в рот пирожное). Виталь смущённо объяснил, что у американцев принято выражаться прямо. Наклюкались мы быстро, и, выложив серию анекдотов о русско-американской семейной жизни, Виталь со своей половиной отбыли в спальню, а Лиз повела меня на второй этаж в гостевую комнату. Памятуя наставления, я шёл от неё на почтительном расстоянии. Но, едва открыв дверь в клетушку с огромным, как плато, лежбищем, она  опытным движением самбистки опрокинула меня на плато и…

– Стоп, плиз! Лиз, Лиз! – задыхаясь под её тушей, взмолился я. – Стоп!

– Ты прав, бэби, – взглянув на меня многообещающе, согласилась она: – Позже. – После чего, подхватив с ляжек джинсы, хлопнула дверью.

М-да… Всего дважды за жизни я был изнасилован женщиной: шесть лет назад Леной из Херсона. И вот теперь. Американкой Элизабет…

***

Я проснулся на развороченной постели, ногами на подушке и головой на куче покрывал. Как относиться к случившемуся, я не знал. Я лежал в глубоких раздумьях, пока в открытую дверь не хлынули запахи гренок с ветчиной.

– Здоров! – окинул меня Виталь ироничным взглядом. – Сколько ты в Америке? Десять дней? И уже трахнул американку? Везёт тебе! А я – ровно через девяносто три! – и, заметив мой конфуз, рассмеялся: – Да плюнь, веди себя естественно. Она уж и забыла. Здешние бабы любят трахать мужиков. Причём, во всех смыслах.

– Хай! – чмокнула меня на лестнице Келли и протянула стакан воды со льдом.

– Хелло! – в обе щёки расцеловала и Лиз. В яичных её глазах не было ничего, указывающего на произошедшее ночью. Я обескураженно разглядывал жировые складки на её обтягивающих белых рейтузах и самому себе удивлялся.

Завтрак состоял из худосочного омлета с прозрачной полоской ветчины, пресной булочки и жиденького кофе. Это я к тому, что в той ночлежке еды было на десять порядков больше: сосиски, колбаса, куриные ножки, пицца. Таков американский парадокс: неимущие жрут от пуза, а имущие считают каждую крошку.

– Бай! – через пару минут Келли бросила вилку на стол – она опаздывала на работу. А мы… Мы отправились в лайсенс-департамент, высадив Лиз через два квартала. Она спешила к своему бойфренду. Я даже ощутил укол обиды…

Устный экзамен в лайсенсе (что-то вроде нашего ГАИ) прошёл без проблем. Компьютер мне выдал учебное айди без права самостоятельного вождения.

– А вождение сможешь сдать? –спросил Виталь. – Тебе с ближайшей же зарплаты надо тачку купить – в Америке без машины нечего делать. На сегодняшний день два варианта – у одного негра в боди-шопе и…

– Что за боди-шоп?! – я представил себя в роли продавца искусственных членов. Заметив мой испуг, Виталь расхохотался.

– Боди-шоп – это автосервис у одного ниггера на Медисон-стрит. Впрочем, может тебе больше подойдёт резка овощей у чукчи в Кенте. Ниггер платит больше, и работы у него немного. Но нужно знать английский. Попросишь Лизку – она научит. И смотри, не упускай её – у Лизки бойфрендов пруд пруди!

Я вспомнил потные складки своей первой американки и сплюнул.

– Ты чё, сдурел?! – уставился на меня Виталь.– Мою Кельку знаешь, как пасут! – он мрачно махнул рукой. А я подумал: пожалуй, что-то не всё хорошо в этой стране, если страдающую ожирением бабу пасёт целый табун жеребцов.

– А чукча – что? – перевёл я разговор на более насущное. Виталь посмотрел на меня скучающе. Ему хотелось поговорить о дамах. – У чукчи-то? Там придётся повкалывать. Правда, с языком без проблем. Он чукча в третьем поколении. Тунгус из зоны падения метеорита. В смысле – стукнутый немного. У него все новички работают. И не задерживаются.

Не задержался и я, хотя столковались мы быстро. Кызылыч, как его все называли, никаким чукчей, не был. И тунгусом не был. Он был обычным сибиряком с довольно занудным характером. Сутками считал и пересчитывал количество отработанных нами часов и через неделю выдал мне шестьдесят долларов в счёт будущей зарплаты. Причём, с такой невыразимой болью, будто отдирал от своей перевитой жилами шеи куски собственного мяса. Он вообще часть денег привык зажуливать – постоянно торчал в цеху и самолично за всем следил, нависая над каждым при малейшей паузе в работе. Стоило на минуту присесть на мешок, который я перетаскивал из подсобки в резочный цех, как он, будто чёрт из табакерки, появлялся и делал пометку в своём блокнотике, чтобы вычесть это время из жалованья. Этот блокнотик я ненавидел даже больше его самого. В конце концов, перетаскивание мешков стало считаться за производственную гимнастику. Я вкалывал без выходных и спал на огромных коробках в подсобке среди до рвоты вонючих мешков с картошкой и луком. И так ни разу и не отошёл от проклятого завода дальше, чем на сто метров – ехать мне было не на чем. Теперь вчерашнее моё житьё в Одессе казалось сказочным – и чего не хватало мне в собственной стране?!

Через две недели, бросив Кызылычу мой так и не полученный заработок, я оказался на Мэдисон-авеню.

Это была крохотная автомастерская с двумя подъёмниками. Примыкавшая к ней двухэтажка с офисом была размером со стандартный гараж. Зато вся она блистала на солнце чёрным стеклом, а табличка на двери многозначительно оглашала имя хозяина: «M Cheater’s Bodyshop».

– Забыл сказать, – выключив мотор, спохватился Виталь. – В Америке негров неграми не называй – это расизм и политическая некорректность. Ты с этим столкнёшься много раз, – повторил он назидательным тоном Кызылыча, и совсем, как тот, покачал перед моим носом указательным пальцем. – Негров тут называют афро-американцами – запомни.

– Да понял я, понял, – буркнул я, пялясь на позолоченные ручки, пушистые ковры и белый мрамор пола.

Напротив двери журчал фонтан из разноцветных камней, а в овальной клетке копошился большой попугай, которого кормила высокая мулатка в коротенькой юбочке. Попугай нехотя сосал краснобокое яблоко здоровенным когтистым клювом. При виде нас он вяло оторвался от своего занятия и, вскинув реденький жёлтый гребень, что-то забормотал. Призывно глянув, мулатка повела нас в кабинет. «Секретарь», – догадался я, не отрывая глаз от её точёных ног и медной шапки волос, венчающих изящную головку. За обширным столом красного дерева восседал чернокожий негр лет под сто. В зелёном костюме и весь в золоте. Шевеля толстыми губами, он водил по строчкам унизанным перстнями пальцем и что-то читал. «Ни фига себе!», – сравнивая его с Кызылычем, подумал я. В своём обтрёпанном комбинезоне с потёртым блокнотиком тот против ниггера выглядел сущим замарашкой.

– Вотсап, нига! – гаркнул ему в ухо Виталь, и я замер. Мне казалось, что дед сейчас сдаст нас в полицию. Но тот лишь поднял своё эбеновое лицо.

– Водус мэ? Хауюду, май бра? – оголив поразительно белые бивни, осведомился он на малопонятном мне негритянском наречии.

– Хай, Майк! – расплылся Виталь и потряс его руку. – Вот, привёл к тебе друга. Устрой его, напои-накорми и будь с ним поласковей. И пусть Таня покажет мою комнату, лады?

Я оглянулся в поисках русской Тани. Но кроме мулатки в кабинете никого не было. Ослепив меня вспышкой таких же крепких, как у старого пердуна, зубов, она по-американски энергично сжала мою руку. Через сверкающий пластиком коридор, возле ангара с подъёмником обнаружился бокс. Она звякнула золотым браслетом и отворила дверь. Незатейливая кушетка со сложенными на ней белыми простынями, чёрно-белый телевизор и маленькая, очень чистенькая раковина – всё как в нормальных гостиницах среднего пошиба в Одессе. Памятуя Элизабет, я на всякий случай отошёл на приличное расстояние. Но, озарив меня ещё одной улыбкой, она лишь сообщила, что Виталь ещё вчера звонил и предупредил, что приведёт меня. Именно здесь он жил и работал, когда приехал в Америку. С тех пор они с шефом друзья. Майк помогает Виту с грин-картой, а Вит ему с клиентурой. Вручив мне ключ, она повела меня на экскурсию.

– Вот здесь ангар, – остановилась она напротив подъёмника с машинами, под которыми копошились рабочие. – Твоя задача, чтобы был порядок, – и указала глазами в сторону площадки с разобранными автомобилями. – Здесь тоже должно быть чисто. И ещё в двух душевых кабинах на выходе, – и развернулась в сторону офиса.

Я поспешил за её узкими бёдрами, приятно удивлённый условиями жизни и несложностью работы – наконец-то я заживу, как человек! В офисе Таня представила мне попугая. Это был желтоголовый азиатский какаду по имени Клинтон. Всякий раз, даже если это имя звучало с экрана телевизора, он расправлял свой гребень и что-то невнятно, но жарко бормотал, выметая хвостом из клетки остатки яблок, бананов и всевозможных зёрнышек. Уборка после его трапезы входила в мои обязанности тоже. А Дед и Виталь, сидя на столе верхом, с улыбкой наблюдали за мной. Я лишь диву дался той короткой ноге русского эмигранта с владельцем роскошного американского бизнеса. Я бы так точно не смог!

Потом мы съездили к ненужному уже Кызылычу, выбили мою честно заработанную штуку, и с одобрения чернокожего дедушки я завалился отсыпаться. Было это двадцатого октября.

Глава 4. Терпенье и труд всё сотрут

Так и началась моя настоящая трудовая – не рабская – жизнь в Америке. Овощная каторга была забыта. Каждое утро я просыпался в шесть и до дыр драил полы ангара и стеклянные стены офиса высотой примерно в тринадцать футов. Дед Майк платил без проволочек. И уже через три недели мои семь долларов в час помогли прибрести на аукционе десятилетний «Форд Темпо». Оформление и ремонт обошлись в какие-то триста баксов, а вместо обязательной страховки мне, как начинающему водителю, предложили совершенно невозможный полис – тысяча зелёных за полугодие. Даже полицейский штраф, который я мог бы схлопотать за езду без карго, составил бы не больше пятьсот.

– Эх, где наша не пропадала, – решил я, как все русские и обошёлся без него!

Кстати, с согласия хозяина я обучил Клинтона русскому мату, и он выдавал его на чистом одесском наречии. Талантливая птица произносила матерные фразы с безупречными интонациями и всегда к месту. Так что все бодишоповцы брали уроки русского из клинтоновского клюва. И чуть что, превосходно орали: «Пошёл на…». Я тут был не причём – Клинтон просто соответствовал своей фамилии (Cleanton – чистый звук). Ему было пятнадцать лет, и назвали его так задолго до появления в Америке тёзки-президента.

Кроме Тани, здесь работало четверо законных американцев (ситизенов) и семь нелегалов: два беглых негра (они приплыли в контейнере из Африки) и два поджарых мекса (оба – Родригесы). А ещё бельмоглазый китаец Цуй, который приобрёл своё бельмо на борту контейнера, где в полной темноте провёл четыре месяца. И плюс один странный тип из Гондураса, утверждавший, что он вовсе не гватемалец, а уругваец. Принципиальной разницы в этом я не видел, как и не понимал, почему престарелый иранец Бабек не любит признаваться в своём иранстве. Он делал это лишь, если кто-то принимал его за араба. Чем араб или гватемалец хуже иранца или уругвайца, было понятно лишь им самим. Но и законные ситизены по внешнему виду особо не отличались, и я различал их как Крис-первый, Крис-второй и Оу-Джей. Да вот ещё растрюханная баба-приёмщица по имени Балу представляла собой какую-то бурую помесь европейки с индейцами. Лет ей было под сорок, и мне она казалась старухой. Впрочем, её английский я не понимал. И чтобы не вызывать к себе её бурного внимания (не дай Бог, ещё и в папы позовут!), я накупил себе учебников, кассет и таблиц по произношению, штудируя их в полном одиночестве. Это было несложно. К шести вечера всех как ветром сметало – все где-то снимали углы, койки, комнаты, и только я, как король, засыпал и просыпался в собственной постели. Но… Вот же несовершенство человеческой природы – как и королю в своём холодном замке, мне было страшно одиноко. Моя полная сил молодая плоть тосковала о женской ласке, а у Тани всегда находились какие-то свои дела, и я в них не вписывался.

О, это вселенское одиночество! Бездонное и тупое, в котором только заунывный дождь да бормотанье телевизора – давно изжившего себя старика-оратора. Его монотонные монологи сводили меня с ума. Так и тянуло запустить тапками!

Взрослая жизнь – это постепенная утрата возможностей. Я невольно вспомнил, как непритворно радовалась мне глупенькая Лия, сворачиваясь под моим боком. Идиот, и чего я не ценил те минуты?!

***

Однажды, когда я тщетно втемяшивал в свою дурную голову английские спряжения, за окном послышался писк, и в булькающей пузырями луже я увидел комочек слипшейся жёлтой шерсти. Насквозь промокший котёнок таращил на мир испуганные глаза и пытался понять, почему в нём так холодно и мокро? Вместе со своим дрожащим хвостишкой зверёк поместился в моей ладони. Свернувшийся в клубок, он напомнил мне вынутый из духовки крендель.

– Бублик, Бублик, – позвал я его, сбегав в ближайший «Сэвен-Элэвен» за «Фрискасом». С этого вечера я уже был ни один. Со мной урчал и гонял по простыне Бублик.

А Таня оставалась моей тайной. В Америке служебные романы порицаются, и мы встречались так, чтобы не вызывать подозрений. В отличие от белых, цветным женщинам найти себе пару в Америке непросто – как и белые мужики, цветные мужики хотят белых баб. Так что оставалось ждать любителей экзотики. Я им и оказался. Хотя это никак не зачёркивало моей платонической любви к Ляле. Несмотря на все скалистые ущелья на пути, Ляля оставалась моей Джомолунгмой. Я держал её в мыслях и предавался мечтам о ней, когда оставался с собой наедине. Я перебирал воспоминания, как скупой рыцарь свои монеты. Я любовался её профилем в лунных бликах окна и, как в ту последнюю нашу встречу, повторял и повторял волшебные строки:

Среди миров в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя
Не потому что я её любил,
А потому что мне темно с другими…

Глава 5. Тень Джомолунгмы

Практикуясь с рабочими и заказчиками, я здорово поднаторел в английском. Хотя во избежание эмиграционных и налоговых проблем, мне по-прежнему разрешалось общаться исключительно с постоянной клиентурой. С остальными я был глух и нем. Это касалось и всех прочих наших нелегалов. Но я работал в паре с одним из Родригесов – он ремонтировал машины, а я подавал ему ключи, попутно трепясь на разные темы. Однако стоило ему получить грин-карту, мои уроки стали хромать – Родригес исчезал на уикенды. Деда это не огорчало – автошоп всё равно работал без выходных. А вот мой процесс обучения замедлился.

– Ты куда исчезаешь? – не выдержал я. И узнал, что мой наставник каждую неделю мотается в Ванкувер к своей невесте. Свадьба запланирована после Рождества – на неё ещё предстояло копить деньги.

– И моя девушка в Ванкувере, – созрела у меня идея. – Не отвезёшь ей письмо?

– Конечно! – тут же согласился мексиканец. – Я там два дня буду. Дискотеки и всякие боулинги-бильярды Марии надоели, вот и поедем искать твою девушку – хоть какое-то приключение.

В семейно-клановых отношениях его народ очень строго блюдёт мораль, и свою невесту до свадьбы жених может лишь выгуливать по общественным местам.

Звёзды складывались в масть!

– Как её зовут? – спросил Родригес.

– Линда, – назвал я Лялино полное имя, которое когда-то прочитал на конверте.

– «Линда» по-испански означает «красивая», – констатировал Родригес. – Она красивая?

– Ага! Блондинка с синими глазами, – закивал я. Шанс найти Лялю стал таким близким и реальным, что захватило дух, как перед прыжком с парашюта. С того дня, как я нашёл работу и послал в её адрес два письма, прошло много времени. Наверное, их перехватил её муж. Хотя… Я ведь написал ей Эзоповым языком, чтобы о смысле догадаться могла только она. Да и обратный адрес указал Виталя. Но ответ так и не пришёл.

Я достал из внутреннего кармана блокнот с адресом и на обратной стороне листа написал экспромт:

Любимая Ля, без тебя не могу,
Я в луже слёз без тебя утону.
За океаном нашёл тебя,
Чтобы сказать «я люблю тебя!».

Бросив взгляд на адрес, Родригес заметил, что примерно знает, где это, и спросил Лялину фамилию. Я вспомнил, что Ленка из Херсона новую фамилию Ляли не говорила и написал старую: Belozerskaya.

***

Мой посыльный вернулся ни с чем. Он сжал моё плечо и грустно сообщил, что Линда, русская девушка с зелёными глазами и пепельными волосами, больше не живёт по этому адресу. Съехала больше года тому назад, куда – неизвестно.

– Видишь, друг, – сочувственно заглянул он мне в глаза, – наверное, теперь у неё другая фамилия. Может, твоя девушка вышла замуж…

Я поник. Но всё ещё на что-то надеясь, схватился за соломинку:

– А роста, какого роста была Линда, не узнал?! Может, это не она?

– Узнал, узнал всё, что мог. Примерно 5 футов 6 дюймов. Она?

– Она, – я совсем упал духом. Я опоздал. Я благоговел над кусочком бумаги, а он стёрся. Улетучился. Развеялся, как дым.

«Пространство человеческой души прямо пропорционально её географическому положению». Это я слышал от моего бати-капитана сухогруза, когда он уходил к своей новой пассии. И, чтобы ухватить смысл сказанного, я зарубил его слова на носу. Сегодня, расширяясь и пульсируя во мне, континент, куда Колумб телят пригнал далеко не первым, великодушно оставлял щёлочку, куда я должен был проскользнуть, чтобы открыть свою terra incognita. Свою планету Ля, что светила мне из тёмных пелен моих снов. Я ведь мог прошерстить ещё и все телефонные справочники Канады, чтобы найти её!

***

Приближался Кристмас. Опутав город сияющей сетью огней, десант Санта-Клаусов накрыл улицы, и новогодняя песенка «Джингл бэлз»: «Jingle bells, Jingle bells, Jingle all fhe way!» – быстро набила оскомину. Я здорово прибарахлился на рождественских сейлах. На пару с Таней я даже свистнул несколько брендовых вещей. Она показала мне недорогие магазины с качественными шмотками Ross, Nordstram Rael, TJ Max. Но в один из таких удачных дней моя мулатка вдруг объявила, что к ней вернулся её понтиачный негр (не иначе как брошенный его белой бабой), и, так как в отличие от меня, тот постоянно говорил ей «I Love you», она решила к нему вернуться. Пожелав ей счастливого праздника, я побрёл шоппинговать в одиночестве. Впрочем, всё, что купил, тут же было выпрошено двумя бездомными перуанцами, которых Дед подселил в мою комнату. Погоревав о своём нелепом житье-бытье, я оставил на них и Бублика и решил искать квартиру. Денежки у меня уже водились. Учитывая, что и Виталь наконец ушёл от своей колоды, за пятьсот долларов на двоих (за меньшее в районе Пьюджет-Саунд не найдёшь!) мы могли бы поселиться в качестве руммейтов. Но тут произошло событие, из-за которого всё пошло не так.

Глава 6. Великий шанс

За неделю до Кристмаса, утром 18 декабря (я запомнил эту дату навсегда, это была пятница!) в одиннадцать часов, злой и всклокоченный от бессонной ночи, я выполз на работу. Ниггеры-автослесари только что выкатили из ангара белый «Линкольн Навигатор» и велели мне отчистить его до блеска – владелец был специальным клиентом нашего босса. Под неистребимый «Джингл-бэлз» я приступил к своим обязанностям. За эти два месяца я подметил, что наш Дед, чёрный, как его «Крайслер», не так уж и прост. К вечеру, когда большинство его рабочих расходились, к нему на дорогих машинах съезжались спецклиенты. Молча приносили какие-то свёртки, чемоданы, кейсы и о чём-то часами гутарили за закрытыми дверями. Как-то раз в сквозную щель, соединявшую мой умывальник с Дедовым, я уловил речь, напоминавшую немецкий язык. Впрочем, мало ли диалектов у ниггеров! Я и ухом тогда не повёл. Тем паче, что общаться с ними мне было строжайше запрещено – если кто-то из них ко мне обращался сам, я притворялся глухонемым.

Итак, я надраивал «Навигатор», когда ко мне причалили двое: один репоголовый в кожаной куртке, другой сухой, как жердь, в оранжевом галстуке набекрень. На жутчайшем английском они осведомились, долго ли им ещё ждать. Смекнув, что они и есть «спецклиент», я продолжал невозмутимо натирать бока машины. Тогда первый ткнул меня в бок и, глядя угрожающе, повторил вопрос. Я промычал: «уаыуаы». Недовольные, они уселись в машину и включили что-то вроде нашей «Коррозии металла». Спецклиенты моего босса говорили по-русски!

– С-с-соглашаться надо. Они же вы-вытянут гы-гы-гораздо больше», – вымучил из себя галстучник.

– Тише ты, идиот! – раздражённо кивнул в мою сторону репоголовый.

– Сы-сы-с-сам идиот, – возмутился второй.

– Ви-видишь же – это мме-ме –мекс глухонем-мой.

– «Сам ты ме-ме-мекс» – мысленно хохотнул я, бесстрастно переходя к обработке двери.

– Глухонемой? Щас проверим! – воодушевился репоголовый. – Эй, морда мексиканская! Мазерфакер щитхэд, козёл драный! – он орал и орал всякие непотребства по-русски и по-английски, а я, внутренне усмехаясь, как ни в чём ни бывало надраивал машину. Суля по манере речи, он был откуда-то из России. Оторжавшись, они забыли обо мне и говорили, уже не таясь.

– Сколько даёт, столько и возьмём, наличка как-никак. Сам прикинь – сколько мы с Батяней знаем здесь коллекционеров? И ни один не берёт. А повези её назад в Европу! Тот фашист, небось, уже всех на ноги поднял.

Чтобы лучше слышать, я стал натирать водительскую дверцу – стекло на ней было чуть спущено.

– Ды-ды-давай хоть ещё семьсот-восемьсот вымутим, – продолжал своё дигиль в зелёном галстуке.

– Да торговался, – зло оборвала его клыкастая репа. – Он и так не в восторге, берёт на всякий случай – может, когда шумиха утихнет, подпольному коллекционеру сбросит. «Семьсот, восемьсот…» – передразнил он галстучника и зло взглянул на моё непроницаемое лицо. – Мы ещё и за тачку не расплатились. Говорил – давай подешевле возьмём, а ты:– «Навигатор-Навигатор!» – Нифигатор! – рассвирепел он окончательно. – А т-ты х-хочешь, как последний лох, на М-ме ме-рине ездить?

– Сам ты лох! – Клыкастик дёрнулся так, что джип закачался. – Достал ты меня, козёл! Интеллигент вонючий! – кажется он ткнул заику пистолетом в подбородок.

– С-спрячь пушку, д-дурак, – огрызнулся тот. – Он немой, а не сы-сы-слепой.

Мне понадобилось немало воли, чтобы не драпануть от машины. Тем более, что она уже сияла, как новенькая. Промычав своё фирменное «уаыуаы», я помахал им тряпкой, типа, всё готово. Из окна вылетела двадцатка и, обдав меня водой асфальта, джип умчался. «Ага-а! Вот какими бабульками крутит ниггер…» – озадаченно смотрел я им вслед.

Перепутав средство для наружной очистки двигателя с нитроэмалью, я на ватных ногах взялся за «Ролл-Ройс». Выползший из своего кабинета дед лишь снисходительно похлопал меня по плечу и выразил витиевато-длинную мысль о том, что все мы в молодости от кого-то зависим, а по мере того, как приобретаем независимость, теряем молодость. Дед не утруждал себя упрощением языка и мыслей, и выбраться из его хитросплетений заняло всё моё внимание, так что в итоге я перепутал чистящее средство для кресел с тормозной жидкостью – видел бы он те кресла после моей чистки! Но, бросив мне ключи от своего «Крайслера», со словами «Good job!» и вишнёвым кейсом в руках он потелепал в офис. Я впился глазами в его спину – в кейсе, наверное, и был тот нал, про который говорили рязанские парни. Так вот откуда его роскошь! Это был не первый кейс, и не в первый раз. Этот старый башмак скупает ворованное! Бросив тряпку, я нырнул следом. Почти наверняка он должен был положить его в сейф, код которого из спортивного интереса я давно подсмотрел в ту самую щель за умывальником. Увидев меня, Клинтон вскинул гребень и пронзительно заорал. Ниггер оглянулся. И с кейсом под мышкой вопросительно уставился на меня.

– Э-э… Стёкла натереть тем же, что для всех? Или специальными средствами? – брякнул я то, что пришло в голову первым.

– Что за глупый вопрос? У нас все средства одинаковые! – раздражённо вытолкнул меня из кабинета дед, и я подумал, что, наверное, сделка у него предстоит серьёзная – те русские ведь тоже были взвинчены.

Глава 7. Белая лошадь удачи

Плана у меня не было. Я просто плюхнулся в свою машину и, проехав с пару кварталов, притаился возле бензоколонки. Площадка бодишопа отлично просматривалась. Ага, вот «Навигатор». А вот из него и Дед выполз. В руках – чертёжный футляр. Значит, сделка состоялась. Как говорят «мимо каждого проскачет белая лошадь удачи». Моя лошадь скакала передо мной в виде белого джипа с двумя всадниками!

Где-то на третьем перекрёстке выпал шанс встать прямо за ними. А эти двое, как и тогда, едва ли были способны заметить слежку – они гнули пальцы перед носами друг друга и были раскалены до такой степени, что много бы я дал, чтобы услышать, о чём они грызлись.

«Навигатор» спустился в даунтаун и подкатил к безбрежному зданию авиакомпании Alaska Airlines. Хм… Вряд ли там открыто в семь вечера! Оба вышли из машины – кейс был в руках клыкастого. Я уже присматривал место для парковки, как вдруг клыкастый нежданно-негаданно зарядил партнёру ногой в пах. И, бросившись назад в машину, тут же кинулся наутёк. Со всех сторон завопили «Police, рolice!». А я рванул следом – ну да, зачем ждать полицию! Моя белая лошадь чесала по фривею на предельной скорости восемьдесят миль в час, и я лез из кожи, чтобы не отстать. Он съехал на «пятёрку», перестроился на девяностый фривей и драпанул в Белвью – славный город майкрософтщиков. Конечно, с такими деньгами только сюда и надо! В отличие от сексуально озабоченного Сиэтла тут цвело соцветие русских кабаков. Я таких мест сторонился, но мои криминальные соотечественники платили за живую музыку и за аппетитные блюда счета, которые начинались с двухсот долларов. Но, к моему изумлению, он подрулил к… «Бургер-Кингу» – грошовой забегаловке, в которой я едал ещё в бытность мою у Кызылыча. «Рязанщина!», – снисходительно усмехнулся я и незаметной тенью проследовал за ним. Даже если бы он не был так упоён своей удачей, всё равно бы он не заметил меня. Это было время ужина, и американцы останавливались здесь, чтобы перекусить по пути с работы – многие работали далеко от своих бездушных жилищ.

Опустив поднос с бургером на свободный столик, с дипломатом под мышкой клыкастый двинул в туалет.

– Привет, старик, – заскочил я следом. – Нехорошо ты с  подельником поступил, не по товарищески.

Он обернулся и… «Уаыаы…» произнесла его окостеневшая челюсть в ужасе от направленного на себя нагана. У меня в багажнике было много вещей и документов Виталя, он часто уходил от жены и складывал их в мой багажник.

А я рассчитал верно – крик разбойник не поднял. Я же завёл машину и был таков.

Глава 8. Твин Пикс

УРА-А!!! Я оседлал белую лошадь! Я не верил своему везенью: Мили через три до меня дошло, что девяностый фривей, по которому я чешу, уводит меня не из штата, а наоборот, вглубь – об этом мне сообщил указатель: «Посёлок Сноквалми». Вообще-то, стратегически это был правильный ход: если кому-то вздумается меня искать, он сделает это в южном направлении. Ну а куда ещё тикать из отсыревшего Вашингтона? Конечно в Калифорнию! В лето. К морю! И я взял курс на водопад Сноквалми. Я видел его в ленте «Твин Пикс». В своё время это был мой самый любимый сериал. Продвигаясь по петлистой, неярко освещённой дороге, я уже издали слышал грохот падающей воды. И видел завесу водяной пыли среди вековых сосен в краю непуганых птиц.

Под замшелым бревенчатым мостиком я остановился в замешательстве. Никакой дикой природы, которая мне представлялась, вовсе не было. На ярко освещённом асфальтированном паркинге толклись дорогие машины, фланировали люди. А избушка на курьих ножках, к которому вёл мостик, оказалась импозантным отелем – я узнал в нём дом миллионера из телесериала. Из осторожности («а вдруг в кейсе никаких денег нет!») я взял самую дешёвую комнату, предъявив водительские права Виталика. И открыл номер невиданной мной раньше пластиковой карточкой. На родине я, как ключник, бренчал кучей железяк – от машины, от офиса, от гаража, от склада, от квартиры, а тут – вставил карточку в прорезь замка и… Вздумай я среди ночи подышать воздухом, ей же открывалась и наружная дверь! Короче, я вошёл в свой дешёвый номер и обомлел! Если это – самый дешёвый, то какие же здесь дорогие?!

Огромный зал, отделанный красным деревом, камин настоящего кирпича с штабелем дров на кованой подставке. Напротив – плазменник в полстены – лежи себе на гигантской кровати под балдахином и смотри. Сунулся за рифлёное стекло перегородки, и – о-о! – жемчужного цвета джакузи в виде громадного лотоса! Эх, была бы со мной сейчас Ляля!

Нанежившись в джакузи, я включил гидромассаж. И уже в бодром предвкушении потянул к себе дипломат. Но… как я ни крутил цифры, чёртов замок открываться не хотел. Взопрев от возбуждения, я кинулся к окну. Хрен! В этом номере всё оказалось для понтов – пришлось идти в машину за инструментом. Уже на последней ступеньке в вестибюль я услышал осторожный стук в дверь и чей-то тенорок с незнакомым акцентом: «Майк, ар ю хир?». Я замер, вслушиваясь в тишину. Но, с мгновенье потоптавшись, кто-то прошлёпал к лифту. Блямкнув, двери закрылись. Странно. А я-то думал, что я единственный жилец на этаже – в декабре отдыхающих мало. Натянув на себя непроницаемую мину, я вошёл в вестибюль и зорко оглядел холл. Всё было спокойно. Тётушка-дежурная дремала за конторкой. У горящего камина пенсионеры костерили развратника-президента и миньетчицу Монику.

Глава 9. На волю, в пампасы!

Двух ударов молотком по отвёртке оказалось достаточным – тугие банковские пачки разлетелись по полу! Мир мгновенно расширился до безграничности, словно я рывком открыл неприступную прежде дверь. В голове, как тысячевольтный удар счастья, грянул космический Реквием. И… я потерял равновесие. Наверное, лунный хинин меня, забравшегося в звёздные сферы, вернул в тело. И вся моя суть, как к глотку виски, рванула к новому отсчёту времени – ура! Я богат!!! Трясущимися пальцами я разорвал пачки. Я подбросил их к небу! Это теперь моё, моё!!! Я богат!!! Хотелось напиться и позвонить всем, кого помню – и тем, кто там, далеко за океаном, и тем, кто тут – Биллу Гейтсу, Рокфеллеру – всем-всем. И проорать: «Да, суки! Я такой же, как вы, такой же!» – и, выхватив из снэк-бара бутылку виски, я запрыгал с ней по комнате. Пачек оказалось пятьдесят восемь, до круглого счёта двух не хватало: то ли дед русаков наколол, то ли они сами поживиться успели. И уже не слушая взывавшего к осторожности своего червячка, я скакал по комнате и глотал виски прямо из горла. А из ухмыляющейся рожи камина подмигивали мне золотые саламандры, а они, изгибаясь, льнули ко мне, заходили в каждую пору моего тела, и я не заметил, как уснул.

Снился мне огромный трёхметровый человек. По каким-то неосвещённым улицам с неизвестной целью он гнался за мной и отвратительно хохотал. А я, как таракан, забивался в разные щёлки и оттуда с колотящимся сердцем всматривался в его лицо. Но он поворачивался ко мне в состоящий только из носа профиль, который вытягивался, и пытался схватить меня хлопающими ноздрями. Схватить, чтобы засосать в себя, как кремовый порошок. А я, чтобы убежать, дрыгал ногами, хотя ноги дрыгаться не хотели… «Ю ар хир?» – раздувался этот чудовищный ухмыляющийся нос, и вот я наконец узнаю его – это же Гагик! Гагик!!! «Джингл бэлз, джингл бэлз, джингл олл вэ вэйс!» – выводит он тонким голоском и уморительно подпрыгивает. А вместе с ним подпрыгивают и кривляются в окне еловые ветки. И тут вдруг я понимаю, что растут они вовсе не за окном, а меж рогов огромной Гагиковой головы. «Идите-ка, идите-ка, я вам что-то покажу-у- у» – смеётся Гагик. И тут я проваливаюсь в бездну! Стоны, крики, огонь… «Сдавайте валюту, пожалуйста, сдавайте валюту», – размахивая молотами, повторяют головоногие кузнецы и жестами предлагают мне улечься в железный гроб. Вцепившись в вишнёвый кейс, я упираюсь, а они и смеются и… Аааааа!!! Я уже проснулся, но всё ещё кричу, не в силах остановиться…

Голова раскалывалась – ощущение, что меня отстучали молотками. Я подскочил к окну и резко отдёрнул штору. Давно уже был белый день. Я утрамбовал банкноты в кейс, часть рассовал по карманам и носкам. Вторые сутки я не ел по-человечески, и голод уже давал о себе знать. Только раньше, если у меня в кармане было сто долларов, я чувствовал себя уверенней. А теперь, когда сумма и в самом деле зашкаливала, мной владел животный страх. Страх и больше ничего! Надо было что-то быстро решать, думать, во что вложить эти деньги. И искать Лялю. Где и как?! Боже! Да просто нанять детектива!!! Какое простое решение!!! А где его взять? О! Надо найти того мудака, которому, когда я работал у деда Майка, частенько натирал машину. Негропулос, что ли? Этакая сероглазая помесь латиноамериканца с греком. Я познакомился с ним на автосервисе месяца два назад. Не подняв ручник, этот растяпа вздумал собственноручно установить, что стучит возле поддона. При этом он был в наушниках (и зачем ему плеер, если в салоне – «Пионер»?!). Короче, машина покатилась в тот самый момент, когда, лёжа на асфальте, он почему-то смотрел не на колесо, а на пиццерию. Я еле успел оттянуть ручник вверх! Что и спасло ему жизнь. А в благодарность мистер Икака Негропулос вручил мне визитку, где было сказано, что он – адвокат! Потом он каждую неделю приезжал на своём безнадёжно разбитом Комаро. Теряясь в догадках, откуда берутся в таких количествах эти вмятины и царапины, я то и дело гипсовал эти ссадины и царапины. За что загадочный лойер оставлял мне отпадные чаевые. Правда, если клыкастый успел нажаловался на меня Майку, тот тоже может его нанять. Только вряд ли. Скорее всего, тот скажет: «Сам прошляпил, сам ищи!». Дед – человек осторожный.

Я открыл телефонный справочник. Вот он – мистер Икака Аристотель Негропулос! Давясь от смеха, я воскликнул:

– Хай, Икака! – имя детектива всегда вызывало во мне веселье.

– А… кто это? – изменив голос на женский контральто, подстраховался абонент. (Дальнейшее шло на доступном мне английском с использованием не вполне читаемого слэнга – я привожу здесь более-менее приличный вариант.)

– Это Юрик, – твой русский друг из бодишопа! Помнишь меня? – не далее как в понедельник вечером я чистил его многострадальную тачку от какого-то очередного репья.

– Факинг френд! – радостно заорал тот. – Конечно, помню! Если хочешь ещё подзаработать, жди завтра! – И загоготал, как довольный гусь.

– Дудки! – я перешёл  на деловой тон. – На сей раз я сам дам тебе подзаработать! Я решил воспользоваться твоими услугами!

– Йес, факинг рашен! – ещё больше  возбудился Икака. – Я твой с потрохами!!!

– Дело плёвое, май френд, – объявил я после секундной заминки. – Надо разыскать в Канаде одну особу…

– Бабу?! – возликовал лойер.

– Йес, факинг френд!

– Считай – она у тебя в кармане! Или в постели, если тебе так угодно. Дело плёвое!

– Тогда называй любую сумму! Сколько?!

– Че-го? – заморгало в селфоне. – Хэх! Нельзя же так сразу да ещё  утром в субботу! – послышался звук льющейся жидкости. – Обычно я беру двести в час, – объявила трубка через минуту. – И заметь – это дешевле, чем у моих коллег, – снова забулькало. – Спрашиваешь, сколько стоит?…– Икака что-то прикидывал.  – Обычно я беру две штуки вперёд. Но… С тебя… возьму три… Снова шучу, хихт! – он икнул прямо в трубку. – Сочтёмся, короче. Мне людей жалко, факин кэт! Шучу!

– А сколько времени у тебя уйдёт на работу? – возобновил я разговор через добрых минуты две. В трубке зашелестела бумага и защёлкал калькулятор.

– Часа четыре, если не возникнет осложнений! – наконец раздался его радостный вопль. – Первый взнос – пятьсот. Идёт?

– Идёт! – я чуть не  подпрыгнул от счастья – пятьсот баксов у меня на счету были, так что залежи наличных можно было пока не обнаруживать. – А чеком можно?

– Какая мне разница – чек или не чек. Я-то тебя в любом случае найду – я же детектив! Шучу! Хихт! – снова икнул Икака.

– А, ты пьяный? – догадался я.

– Нет. Уже трезвею, – сообщил он после длительной паузы, за время которой я решил, что он заснул, и уже хотел положить трубку. Но его голос прорезался снова. – Ещё пять минут – и факсуй мне чек! – он продиктовал номер. – И ещё, факин рашен! Пришли-ка мне всё, что про ту бабу знаешь – имя, фамилию, место рождения. Хихт. Без пятидесяти грамм я не могу работать. Шучу! Я тебя потому и люблю, что русская водка – лучшая. И опять шучу! Греческая тоже ничего! Хи-хи. Будешь в России, привези мне бутылок пять-шесть вашей водки, – в ухо пошёл отбой.

Кажется, с детективом я лоханулся, но… Делать нечего. А кроме того, мне чем-то нравился этот сын греческого подданного и латиноамериканки. Наверное, напомнил отечественного Бендера. Я поднялся на четвёртый этаж, где к услугам клиентов был и интернет, и факс, и со щемящим сердцем обрисовал Икаке мою слегка подзабытую ноту Ля. Какое счастье, что я богат и уже не наркозависим – последняя ломка была у меня ещё когда я жил у моих друзей-бомжей! «Дорогая сестричка! – отпечатал я по-русски. – Твой братик Юрик хочет тебя увидеть. Напиши мне по такому-то е-мейлу». И, отпринтовав, фоксанул вместе с чеком на пятьсот баксов Икаке. Теперь можно и позавтракать.

Глава 10. Мистер Икака Негропулос

Сверкая на солнце, как глыба стекла, водопад с грохотом падал в ущелье. Я не мог оторвать глаз от облака водяной пыли. В пронизывающую небо ледяную радугу, раскинув большие крылья, ныряли птицы. Я тоже казался себе птицей, только стремительный лёт моих крыльев зависел теперь от Икаки. Съев стейк и запив его коктейлем «Твин Пикс», я спустился в паркинг и на всякий пожарный перепрятал бывшие при мне восемь пачек в аптечку (больше всё равно бы не вместилось). Потом отправился в гостиничный бутик, где приоделся в джинсы, футболку, батник и куртку с изображением Твин Пикса. Поразмышляв, приобрёл ещё и кремовый костюм от Филиппа де Моро. В таком не стыдно и к Ляле!

Но стоило войти в номер, затрезвонил телефон.

– Ах же ты факинг жук! – услышал я весёлый гвалт своего детектива. – Твоя Линда в Америке! Срочно дуй в Кент, на улицу Виллис. Это в миле от твоего овощного завода, знаешь? Там мой филиал возле Азиатского буфета. Увидишь вывеску «Ипподром» – и заходи.

Не помня себя от счастья, я запрыгнул в душ и в натянутом прямо на мокрое тело костюме от Филиппо де Моро полетел в Кент. Меня не насторожило ни то, что с момента разговора с Икакой прошло не более трёх часов, ни то, что он позвонил прямо в номер, ни даже то, что назвал овощной завод Кызылыча – моим.

«Ипподром» мостился за азиан-буфетом в закутке между пиццерией и Сэйфвеем. Я сунул голову в единственную открытую дверь и обнаружил своего детектива. Упёршись ногами в колченогий стул, а локтями в корпус компьютера, он раскачивался в каком-то лишь ему известном ритме, и, кажется, спал. Кроме гигантского карандаша с набалдашником в виде белой лошади на столе ничего не было. Как не было здесь ни кресел, ни шкафов.

– А, это ты, – не открывая глаз, поправил он на себе галстук, украшенный парой пятен кетчупа и горчицы.

– Как ты нашёл меня? – хлопнул я его по плечу. – Я же не говорил тебе, где остановился.

Он слегка отворил веки и хитро посмотрел на меня:

– Я же детектив. Это адвокаты ничего не умеют, а я… Тебе, кстати, скоро понадобятся и адвокаты. Хи-хи! – и потёр две красные планеты вокруг оранжевого солнца на своей удавке.

– Я честный человек! Какие адвокаты?! – невольно напрягся я.

– Да? Никогда не видел честных русских, разве что «Белого» и «Чёрного», –  скаламбурил плут и, подпрыгнув, как мячик, щёлкнул за моей спиной замком двери. – Честными только коммунисты были. Ты коммунист?

– Что-то не понимаю я американский юмор, – с силой впился я лошадиной мордой в ладонь.

– А у меня юмор греческий, хи-хи! – он неожиданно-резким броском выдернул из внутреннего кармана моего пиджака пачку соток. – Не дрейфь, факин кэт, я всё знаю!

Я облился холодным потом.

– Да не бзди, договоримся! Я же не янки какой-то, чтобы сдать тебя копам.

Я судорожно сглотнул слюну.

– Нет, если ты предпочитаешь каталажку, могу и сдать, – Икака бесцеремонно уставился в моё лицо. Потом внезапным рывком оттянул полу моего пиджака и ловко засунул пачку обратно. – Да релакс, расслабься! – рассмеялся он, плеснув в одноразовый стаканчики примерно грамм сто. – Чего вцепился в лошадь? – он с силой вырвал из моей ладони карандаш. – Пей виски, – и потянулся чокаться.

Я хмуро полюбопытствовал, чем запить.

– Кола пойдёт? – деловито осведомился детектив и бросил мне баночку. Я её не поймал, и от удара о пол она вылилась на замызганный ковёр. Я поискал глазами тряпку.

– Да расслабься, – опять раскололся Икака, явно наслаждаясь моей потухшей миной, – с такими деньгами, и – тряпку ищешь! Какой, кстати, идиот бабки в карманах носит?

– Тебе что ли отдать?! – вдруг взъярился я.

– А было бы умно, – ткнул он мне полный стакан. – За наше совместное предприятие! – и, чокнувшись со мной бутылкой, загадочно произнёс: – За Линду!

Чёрт! Я-то совсем забыл, что мы к Ляле собирались!

– А мы сегодня к ней и не успеем, – беспечно известил он. – Я ещё и не искал её. А вот русские друзья и хозяин бодишопа за десять штук уже готовы схряпать твои полмиллиона! Хихт! – упиваясь сменой выражений на моём лице, снова хихикнул грек. – Говорят, ты вор. Только какой же ты вор, если они лохи? Полмиллиона – за десять штук – придумают же! Да ещё, чтоб и копы не узнали! – покатился он со смеху. – Выпьем, чтобы они их вообще не нашли. Хихт! – объявил он, доставая вторую бутылку.

– Какие полмиллиона?! Шутишь?! – всполошился я.

– Ах, да, там чуть меньше, – стукнул себя по лбу проклятый грек и, шаркнув 45-м размером башмака, отвесил мне шутовской поклон.

– Пардон-пардон! Тысяч триста до миллиона не хватает! – я судорожно осушил стакан.

– А ну хватит дурака валять! – внезапно рявкнул Икака. – Если бы я хотел, ты бы ещё вчера сидел за решёткой. Или поджаривался на вертеле. Под хреном или с горчицей – как тебе больше по  вкусу. Но… – он снов хихикнул. – Я человек благородный. Я русскую водку люблю. В общем, пьём за фонари уезжающих вдаль автомобилей и за форы приближающихся поездов! – он ободряюще хлопнул меня по колену.

Ничего не поняв, я выпил.

– Предлагаю одно интересное дельце! – Икака громко икнул. – Пару дней назад мне из моих источников стала известна одна ценная информация. Пока она в зародыше. В зёрнышке, – он плюнул под ноги и растёр. – Зёрнышко – мелочь, а таит оно в себе – что?… – чёртов детектив скосил на меня серый с лиловым кантом глаз. – А таит оно в себе целое лимонное дерево! И если мы вложим в него наши полмиллиона, то буквально через пару месяцев оно нам даст – что?

Я уныло раздумывал над словом «наши».

– Как минимум, восемь! Восемь!!! – озвучил он ответ на свой вопрос. – Причём, заметь – я возьму всего пять! Остальное – твоё! – и, сложив лапищи одну на другую в левой части груди, скромно склонил голову. – Как видишь, мы два сапога – пара, я такой же прохиндей, как ты. Только играю по-честному: у тебя останется ещё целых сто штук. Кроме того, – он выразительно ткнул большим пальцем себе за плечо, – если мы будем друзьями, я помогу тебе красиво залечь на дно. Ты же не хочешь, чтобы тебя депортировали? А здешние иммиграционные службы ещё и обвинят в преступлении. Они это делают на раз – находят лжесвидетелей, и таких как ты на вполне законных основаниях вышвыривают вон. А тебя ещё и свои ищут. Я вообще-то не знаю, может, за тобой делишки и покрупнее водятся? Может, ты политический? Или олигарх в бегах? Надо бы мне тебя пощупать вообще-то.

– А что, для детектива полмиллиона – большие деньги в Америке? – съязвил я, глядя в его неунывающую рожу.

– О, мой друг, – закатил глаза прохиндей. – Я провёл прекрасные дни на Таити с двумя замечательными гречанками. Ты когда-нибудь видел гречанок – натуральных блондинок? А я с ними лето провёл. Так что рассчитываю на консенсус. Тем более что если за тобой есть большие дела, я тебя даже из тюрьмы вытащу – напишу косачку – и воля! Мне это раз плюнуть. Главное, чтобы делёж был честный. Вот такой я прохвост, хихи-с!

Мне стоило выиграть время, и я подумал, что пол-лимона – это всего лишь оплата за то, чтобы он меня не сдал.

– А мы что? Составим контракт или как? – сделал я вид, что готов поддаться.

– Конечно! – оживился негодяй. – Составим, заверим, и заодно ты нотариусу в письменном виде поведаешь, как и у кого ты эти деньги получил. Я привык работать честно! Ты мне – я тебе – и разошлись краями!

Я взмок.

– Но… если мы компаньоны, – я усиленно пытался не потерять нить разговора (выпитое мешало сосредоточиться), – ты должен рассказать, куда мы вкладываемся,

– О! Вот это разговор! – энергично хлопнул он по моему колену ещё раз. – Тебе знаком городок под названием Олимпия?

Я согласно мотнул головой. Это ведь именно в Олимпии когда-то, ещё в 776 году до нашей эры начались олимпийские игры. Про развалины Олимпии я впервые услышал от Ляли. Она там была на археологической практике. И я буквально помешался на Древней Греции, когда она уехала. Я катался по карте маршрутами мифических героев, и пока меня не свалила наркота, даже раза два мотался в Пелопоннес, чтобы увидеть разрушенные Микены. Вот это всё, о чём мне рассказывала Ляля, я и поведал Икаке. По его отвисшей челюсти я, было, решил, что чёртов грек сражён моей эрудицией. Но когда он наконец расхохотался, я озадачился.

– Микены! – кудахтал он. – Хи-хи! Вот же дурья башка! Я что, о развалинах?! Я о высокоиндустриальном сити толкую!

Тут я вспомнил, что, вроде, и правда встречал такое название на полпути к Орегону. Встречал, но не заезжал.

– Это миль семьдесят к югу, – сухо ответил я.

– Семьдесят?! Отлично! Слава Богу, что не меньше! – пританцовывая, завизжал Икака, и я снова подумал, что зря я с ним связался – передо мной не только мошенник, но, кажется, ещё и самый обыкновенный дурак. – Слушай сюда! – возбуждённо зашептал он. – Сиэтл – самый крупный город, да ещё и порт этого мерзкого штатишки.  А Олимпия – его столица! И соединяет их один – единственный фривей. В час «пик» по нему от пункта «А» до пункта « Б» – около двух часов. По моим каналам я получил разработки плана строительства: чертежи и всю информацию о местах!

– Местах чего? – я уже раздумывал, как бы всё-таки избавиться от этого странного субъекта.

– Да местах, где пройдут рельсы, конечно! – загоготал грек. – Железка «Сиэтл – Олимпия»! Где под это дело будут землю скупать! Сейчас это плёвые земли, они гроша ломаного не стоят! – говоря это, он всем корпусом тыкался в моё плечо. – А через пару недель, когда проект утвердят…Тогда ни один идиот за «просто так» землю тебе не отдаст! – он снова взвизгнул от ликования. – Я уже договорился с парочкой лохов за сорок центов квадратный фут! Всё вместе потянет на 600 тысяч баксов! То да сё – отдадут и за 500! Сечёшь?! Один из наделов уже сегодня стоит намного дороже. А одному из них он вообще достался в наследство, цены он не знает, а деньги нужны. Так что, считай, дело в шляпе! Месяца не пройдёт – и мы на коне! Так что сейчас или никогда!

– «Ничего себе!» – подумал я и быстро подсчитал в протрезвевшем уме, чем мне это грозит. Он посмотрел на меня с вызовом. А потом добавил:

– Вообще-то, я мог бы взять кредит в своём банке, но… подпортил по пьянке свою кредитную историю.

– Ты что, больше, чем на лимон замахнулся? – как и положено с пьяными и помешанными, воскликнул я с деланым восторгом. – Да ты гений! Завтра же деньги привезу!

– Ни фи-га! – он выпучил глаза и помахал перед моим носом коротеньким пальцем:

– Едем сейчас! И в залог нашей дружбы я тебе за двадцать тысяч свой «Гранд-Широки» подарю – всё-таки ты Микены видел. Можешь даже пока на моей яхте пожить, у меня искать не будут.

– Хммм, – усомнился я. – А где гарантия, что на яхте меня не цапнут по твоей наводке?

– А я что, депо по выписке гарантий тебе? – возмутился грек. – Если тебя арестуют, то спросят, где деньги. А ты, я уверен, покажешь на меня. Тем более что на днях я куплю землю, и она стоит примерно, сколько и украдено. Мы, факин кэт, – сообщники. И что тебе-то особо грозит? Ну, отсидишь полгодика и полетишь на родину белым лебедем. А меня лишат лицензии, недвижимости, яхты да ещё и отправят в федеральную тюрьму. Надолго, причём. Я, брат, рискую куда больше, – он посмотрел на меня испытующе. – А второй вариант: хотел бы я тебя наколоть (я-то ещё вчера знал, где ты), мог бы и заказчикам накинуть ещё штук десять за срочность. Да ещё, пока ты завтракал-обедал, очистить твой номерок от наличности. Или копов вызвать – они бы за пару банковских пачек и сами бы всё из твоих карманов вытряхнули. И опять: годок в тюрьме – и на родину. Прикинул? Но я человек честный. И я люблю русских. Особенно тех, которые мне жизнь спасают. Если, конечно, они не очень наглеют, конечно. А ещё я люблю сербов и македонцев – я рос среди них. И мексиканцев люблю. И болгар, а ещё индусов и негров. Правда, не всех. А вот поляков и албанцев, хоть режь, не люблю. Такой я политически некорректный человек. Да и фамилия у меня некорректная, с такой в Конгресс не берут! Правда, я бы туда и сам не пошёл – терпеть не люблю политику!

– Так значит, когда я звонил, ты уже знал, где я? – недоверчиво пресёк я его словесный поток.

– Хи-хи, – снова развеселился мистер Негропулос. – Конечно! Твой ограбленный соотечественник наехал на негра, негр нанял меня – он-то ведь тоже боится русской мафии и официальных властей. Но я выбрал тебя –  ты более платёжеспособный! А вот признайся, ты же не узнал меня вчера? – он повернулся ко мне всем корпусом. – Ну, когда я стучал к тебе? А? Хихт!

Я тупо смотрел на его наглую рожу. Ни хера себе! Выходит, я был у него под колпаком всё то время вчера, пока купался в сотках!

– А что тут сложного, я же профессионал! – раскололся он по-новой и подвинул себе под голову принтер. – И что тебя искать? Ты же, как придурок, на собственной машине попёр по первому попавшемуся маршруту. Да ещё и в отеле использовал документы своего Вита, а Вита я знаю – это ещё тот жук! Дело плёвое, короче! В общем, не бойсь. Я тебя кое-чему обучу, и в следующий раз так быстро тебя никто не найдёт. Даже я. Хихт. Шучу!

Через минуту его богатырский храп заполнил комнату. А у меня возникло смутное желание шарахнуть его чем-то тяжёлым. Впрочем, ничего подходящего не было, да и куда бы я от него ушёл.

– Чёрт с тобой, прохвост, – сказал я слегка огорчённо.

– Правильно! – тут же отозвался детектив. И, вытащив из кармана листочки с перефотографированными чертежами, небрежно бросил их в ящик. – Поехали. А девочкой я завтра займусь. И учти – я это делаю бесплатно. Ты ведь Микены видел!

Глава 11. Мы заметаем следы

На сей раз комната уже не светилась, воздух не пел и единственное, что унимало дрожь в руках, – обещание сделать мне Рождественский подарок – найти Лялю. Мой гештальт цвета маренго, который последние годы держал меня на этом свете. Я хмуро отсчитал пройдохе пятьдесят пачек.

Рассовав их по необъятным карманам, он потребовал и ключи от машины и… подозвал такси. Что за странные маневры? Но нервничать уже не было смысла. Ладно, хоть сто тысяч при мне! С ними можно и самому разыскать Лялю, раз она в Америке.

Но тут за окном тормознул джип цвета «мокрый асфальт», из которого мой пройдоха и выскочил.

– Я здесь! – радостно кинулся я ему навстречу.

– Заметаем следы, – грек бросил мне мои ключи и, приказав следовать за его джипом, нажал на газ. – Впе-рёд!!! – и мы рванули в противоположную от Сиэтла сторону – на восток…

***

На этом рукопись обрывается – что было дальше, нам уже не узнать. Фамилия «Арестович» возникнет ещё раз только в мае 2014 года в документах дознания о некоем человеке, не вернувшемся в номер одной из одесских гостиниц. Об этом факте писали газеты, когда в результате столкновения разных политических взглядов в Одессе погибло много случайных и неслучайных лиц. А почему далёкий от политики Юрий Арестович оказался в эпицентре тех событий, установлено так и не было. Как, впрочем, осталось неизвестным и то, была ли его гибель связана с какими-то политическими убеждениями. Найденное в его куртке письмо с одесским адресом гражданки Линды Белозёрской следствию объяснить не удалось. Упомянутая в его записках гражданка недавно вернулась из Канады, где работала по контракту, но вспомнить его не смогла. В связи с недостатком фактов дело было закрыто. И все вещественные доказательства, включая рукопись, так и остались в архиве следствия. Время начиналось смутное, не до разгадок случайных кроссвордов…