СЕРГЕЙ ОСТАШКО

КАК СТАТЬ ТЕРМИНАТОРОМ
исповедь из операционной

ПРЕДЫСТОРИЯ БОЛЕЗНИ

Начиналось всё красиво. Средиземное море. Анатолийское побережье. Прогулочный катер, переодетый яхтой. Танцы под приятную музыку с приятной девушкой на приятной палубе. И вдруг… Резкая боль в районе, как потом мне объяснили, тазобедренного сустава. А тогда я подумал «слева от попы».

– Что с тобой? – спросила приятная девушка.

– Всё в порядке, – ответил я, морщась в районе тазобедренного сустава.

***

– Что со мной? – спросил я через месяц уже в Одессе, когда боль превысила чувство самосохранения, и я пошёл сдаваться докторам.

– Всё в порядке, – ответила районная докторша, морщась при виде рентгеновского снимка моего тазобедренного сустава. – У вас артроз.

К этому времени я уже мог довольно связно изложить, что именно меня беспокоит. Каждый раз, когда я вставал с постели, кресла, из-за компьютера, проклятьем заклеймённый (ненужное вычеркнуть), первые несколько шагов ощущалась резкая боль. Потом боль переходила в тупую и тупо болела до тех пор, пока я вновь не пытался сесть, лечь, поскользнуться или споткнуться, после чего снова на короткое время становилась острой. Аналогичные ощущения появлялись, если я во сне переворачивался с боку на бок или наяву резко уворачивался от вынырнувшего из-за угла автомобиля.

В довершение я начал чувствовать колено. Когда я вставал и распрямлял его, в нём что-то щелкало, и молния боли пробегала по всей ноге.

На языке физики мой анамнез звучал бы так: «Первый экстремум боли – минимум – наблюдается в состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения, Второй экстремум – максимум – под действием линейного или углового ускорения, т.е. при изменении скорости или положения тела, а также ноги относительно тела».

Как звучали бы мои ощущения в медицинском изложении, установить не удалось ввиду полной невозможности расшифровать иероглифические записи в медицинской карточке. Устно же доктор объяснила, что называется это «стартовые боли», которые являются первыми признаками деформирующего остеоартроза, и прописала кучу порошков, уколов, процедур, и даже зачем-то свечей.

Из всего лечения запомнилась тщательно составленный мною график приёма лекарств – что до еды, что после, а что вместо, а также процедура, которую я обозвал «электрический стол». Меня укладывали на него, присоединяли электроды, давали ток и спрашивали: «Не больно?». Я отвечал, что нет, и они добавляли ещё, пока, таки да, не становилось больно.

Наверно, нет необходимости перечислять все медпрепараты, и физпроцедуры, которым я подвергся в течение двух недель. Во-первых, чтобы у человека с аналогичными ощущениями не было искушения заняться самолечением, а во-вторых, потому что, как оказалось, проглоченные пилюли и потраченные деньги на эти самые ощущения никак не повлияли.

То есть, нельзя сказать, что эффекта от лечения не было. Эффект был. С каждым днём становилось всё хуже. Даже доктор через неделю заметила: «Ой, а чего это вы хромаете?». Впрочем, состоянием пациента после пройденного курса она осталась удовлетворена и даже показала объект лечения главврачу, чтобы вместе с ним понаслаждаться, как скрипят его, то есть мои суставы. Напоследок доктор объяснила, что болезнь эта нуждается в длительном лечении и выписала ещё пилюли, одни из которых предстояло принимать два, а другие целых три месяца.

Таким образом, единственным положительным результатом лечения было то, что теперь у меня на руках оказалась целая папка анализов, рентгеновских снимков и других результатов исследований, с которыми можно было начинать поиски другого врача, а то и другого диагноза.

Второй врач, к которому я обратился, был другом семьи. Он отнёсся со всем вниманием и переживанием, тщательно изучил представленные выписки, подтвердил диагноз и правильность лечения, а также разъяснил человеческим языком суть болезни. Оказалось, что это гадость, при которой происходит разрушение суставной ткани. Поэтому первая задача – это снять воспаление и боли, а вторая – начинать штопать суставы. Обезболивающего, сказал врач семьи, я получил достаточно, и надо было сделать перерыв. А в качестве дополнения к двух-трёхмесячным капсулам, он предложил пройди курс магнитолазеротерапии.

Лазер я уже проходил в поликлинике и там он выглядел совсем просто. Меня заводили в кабинку, давали в руку штуковину, нажимали кнопку и инструктировали «каждые 50 секунд прикладывать к новому месту, которое болит».

Сеанс магнитолазеротерапии был более основательным и длился почти час. Семейный друг прикладывал к больному месту лазер, который, как оказалось, был одновременно и магнитом, и поминутно осведомляясь о моих ощущениях: «что чувствуете?», «где болит?», «куда отдает?», обходил все болевые точки.

И впервые за полтора месяца я почувствовал облегчение. После второго сеанса болеть стало меньше, после пятого я уже начал думать, что выздоравливаю, после седьмого стал в этом сомневаться, а после последнего – десятого – всё вернулось на круги своя.

Затем к святому делу моего самочувствия подключились друзья, имевшие отношение к медицине только в качестве пациентов.

«У меня есть прекрасный специалист, рефлексотерапевт, мануальщик, экстрасенс, повивальная бабка (нужное подчеркнуть)! Он поставил ноги, спас от операции, вернул в большой спорт, вытащил из могилы (ненужное зачеркнуть) меня, моего знакомого, коллегу, двоюродную тетю, президента сопредельной державы (можно оставить всех сразу)».

Эту фразу я слышал регулярно. И регулярно же поддавался на уговоры «попробовать свою ногу на Тартаковском».

Ситуация с иглоукалыванием чем-то напомнила лазерную терапию. Доктор, узнав, кто меня к ней направил, заявила, что денег за процедуры брать не будет. Но стоимость лекарств, приобретённых у неё, с лихвой компенсировала эту скидку. И всё же я, умиляясь её бессребрености, после пятого сеанса пошёл к знакомому художнику, чтобы заказать офорт, которым я смогу отблагодарить свою избавительницу от мучений. После седьмого сеанса я притормозил заказ, а после последнего – десятого, когда боль вернулась на круги своя, отменил благодарность.

Ситуация, когда в начале лечения становилось лучше, а к концу снова хуже, потом повторялась неоднократно.

Наиболее безболезненно в смысле денежных потерь она проявилась при лечении у одного заезжего колдуна. «Ничего не говорите, я знаю, как вас лечить», – сказал он при встрече. И действительно, после первого массажа с пришепетываниями я ушёл от него вприпрыжку, а после второго, когда вздулись перемассированные вены, едва мог встать. Кроме того, растирание из куриных яиц, нашатырного спирта и неведомых трав вызвало такое раздражение кожи, что я недели две боялся появиться на пляже, опасаясь, что меня заберут в лепрозорий.

Следующий курс оказался ещё более кратким. Знаете сказочку, как одна палочка и семь дырочек спасли город? А я теперь знаю ещё одну. О том, что одна досочка, одна верёвочка и две ручечки помогут от всех болезней. Болезней этих в центре Евминова (а именно он изобрёл досточку с ручечками) у меня надиагностировали числом до десяти. Из мудрёных названий запомнились сколиоз, варикоз и вентральная грыжа. Из немудрёных – искривление позвоночника, расширение вен, и грыжа по белой линии. Причём дама в белом халате изо всех сил утверждала, что всё это совершенно разные заболевания. Курсу упражнений на доске должно было сопутствовать ношение бандажа, пояса и эластичного чулка, купленных тут же, а также принятие внутрь трёх видов укрепляющих пилюль и биологически активных добавок, которые нельзя приобрести нигде, кроме как здесь. А перед собственно занятиями специально обученный человек должен был подготовить тебя посредством массажа. Цифры, которые написала мне белая дама, вначале не показались мне такими уж заоблачными, и только придя домой, я разглядел, что это в долларах. Таким образом, в сумме за месячный курс физкультуры предстояло заплатить более 1000 очень даже не условных, а своих кровных единиц.

Были в этой череде эскулапов и приличные люди. Один мануальный терапевт, выслушав мои жалобы, направил меня на компьютерную томографию. «Я на 96% уверен, что у вас межпозвонковая грыжа, но хочу убедиться».

Известный нейрохирург, профессор, взглянув на томограмму, установила, что кроме грыжи имеется ещё и остеопороз. «У вас есть время? – спросила она и пригласила студентов. Из прочитанной ею лекции, иллюстрированной моей же томограммой, я узнал много нового и интересного о собственных костях, позвонках, соляных отложениях и возрастных изменениях в них. «Ну а теперь, исходя из ваших уже имеющихся знаний, – обратилась она к будущим гиппократам, – какой курс лечения вы бы рекомендовали?».

Гиппократы оказались на высоте. Выяснилось, что они знают не только традиционные методы лечения, но и самые современные, а следовательно, и самые дорогие препараты. «Всё правильно, – подтвердила профессор, выписывая рецепт. – А к мануальщикам я бы посоветовала вам относиться очень осторожно.

Я с удовольствием прошёл весь прописанный ею курс лечения, а потом всё-таки пошёл к мануальщику. Тот отнёсся ко мне очень осторожно. Сеанс заключался в том, что доктор очень аккуратно прогревал руками спину и поясницу, потом вкалывал два укола, причём один непосредственно в хребет, а затем двумя-тремя резкими, но щадящими движениями пытался вправить грыжу обратно в позвонок. И что удивительно, она вправлялась. Каждый раз я приходил на сеанс на палочке, а уходил практически не хромая. Всё испортили случившиеся перед последним сеансом похороны, а точнее поминки после них. Уже к вечеру, вернувшись домой, я почувствовал ухудшение, а на следующий день едва добрёл до врача.

Доктор, увидев моё состояние, буквально развёл руками, которыми собирался меня «прогревать». «Вы что, не понимаете, что при любом лечении алкоголь недопустим? – ругал он меня резко, но щадяще. – Он затрудняет выход жидкости из организма. Вот ваша грыжа, – нарисовал он на листке бумаги воздушный шарик. – Она заполнилась жидкостью, набухла, вылезла в канал и прижала нерв, который идёт в ногу. А вы выпили и зажали отток этой самой жидкости».

Короче, и на этот раз оба лечения принесли один и тот же, уже неоднократно испытанный результат. И, как это ни печально, пришлось идти на то, что мне уже неоднократно советовали, и что я всяческими методами старался избежать.

РЕПОРТАЖ С НОГОЙ НА ШЕЕ

Вот и сбылась мечта идиота. Если может быть мечтой, хотя бы и идиота, расставание с собственной частью тазобедренной плоти и замена её инородной железякой, пусть даже и изготовленной на лучшем тазобедренном предприятии мира.

Вообще говоря, это довольно странная шиза – вставлять в себя никелированное украшение стоимостью 5800 долларов, которым впоследствии будет невозможно ни перед кем похвастаться. Но что делать, если твой родной тазобедренный сустав упорно болит уже третий год, а твой способ передвижения вызывает у окружающих нездоровые ассоциации с «порно-двигательным аппаратом».

Впервые о необходимости менять сустав врачи заговорили в апреле, но должно было пройти полгода, чтоб этот гипотетический ужас материализовался в реальную хирургическую жуть. Последние судорожные попытки вылечить невылечиваемое, оттянуть неоттягиваемое и избежать неизбежного, и вот я в областной больнице у профессора Александра Николаевича Поливоды. Именно он лет 13 назад первым начинал делать в Одессе операции по эндопротезированию. И теперь у него есть ученики по всей Украине.

Первая встреча была короткой. Один взгляд на рентгеновский снимок – и приговор:

– Будете тянуть с операцией – придётся менять оба сустава.

– А-а-а…

– Вот вам книжечка, почитайте.

Написанную профессором памятку «Жизнь с искусственным суставом» изучали всей семьей. В книге с неиссякаемым оптимизмом излагались леденящие душу подробности операции, а также описывались конструкции искусственных суставов. Оказалось, что самый простой и дешёвый сустав – однополюсный. Это когда тебе меняют только одну часть сочленения. То есть отрезают родную шейку бедра, а вместо неё на длинном металлическом стержне в кость собственно бедра вколачивают (или вцементируют, я так и не понял) тоже шейку, но уже металлическую. Такая операция длится полчаса, начинать нагружать ногу после неё можно чуть ли не на следующий день. А через две недели уже можно вернуться к прежнему уровню физической активности. Во всяком случае, так утверждали мои друзья и знакомые знакомых, которые через это прошли. Гарантия нормальной работы такого сустава – 5-7 лет, поэтому его ставят в основном людям старше 80-ти.

Более надёжный, но и более дорогой способ – замена одновременно обеих частей еле живого тазобедренного шарнира: т.е. не только шейки бедра, но и вертлужной впадины, как мудрено названа в книге та часть таза, в которой двигается шарик. Эта операция длится более полутора часов, а реабилитационный период достигает трёх месяцев. Но зато гарантированный срок – 15-20 лет. Именно такую операцию и порекомендовал мне профессор во время следующей встречи. «Вы же ещё совсем молодой!», – мотивировал он.

Приятно почувствовать себя совсем молодым в 58 лет. Но на окончательное решение повлиял даже не профессорский комплимент, а то, что я надеялся прожить отнюдь не 5 лет, а несколько больше. Как говорится, надежды юношей питают. Даже 58-летних.

Вторая встреча была более продолжительной. Александр Николаевич подробно, ничего не скрывая, рассказал, что мне предстоит пережить. Из всего изложенного меня больше всего напрягла необходимость первые шесть недель спать только на спине. А больше всего обрадовало то, что в больнице имеется отдельная палата на двоих со всеми удобствами, холодильником и даже телевизором. Именно в ней в следующий понедельник мы и поселились вместе с Диночкой, которая захотела быть рядом с мужем в столь ответственный момент.

Палата оказалась маленькой, но на удивление функциональной. «Большое купе», – охарактеризовал её сын, когда приехал меня навестить. У стен стояли две очень умные ортопедические кровати на колесиках. Они умели ездить по палате, становиться выше и ниже, поднимать и опускать изголовье, и, наверное, могли бы готовить кофе, если бы нам кто-то показал, на какой рычажок для этого нужно нажать. В межкроватный промежуток тютелька в тютельку влезало последнее слово тумбочкового дизайна. Оно было тоже на колёсиках, в разные стороны выдвигались ящички, а вверх вытаскивалась доска, которая лёгким движением руки превращалась в элегантный накроватный столик. На столик можно было поставить кофе, приготовленный умной кроватью, или не менее умной женой, которая догадалась захватить из дома электрочайник.

Собственно, ещё с утра понедельника было неясно, когда операция. Всё зависело от результатов назначенного на утро УЗИ вен, которое почему-то называлось дуплексным исследованием. Это было последней каплей многочисленных анализов, флюорографий и прочих кардиограмм, которые предстояло пройти перед операцией.

Исследование оказалось для меня благоприятным – тромбов не зафиксировало, и профессор сказал: «Оформляйтесь». И тут же пригласил анестезиолога Вадима Корнелиевича Горшкова. Именно он и сообщил мне интересную подробность: наркоз будет не общим, а спинальным. Это значит, что мне отключат чувствительность нижней части тела, а верхняя будет все слышать и переживать.

– Ну и что же должен чувствовать человек, который во время операции слышит, как пилят его кость? – поинтересовался я.

– А я дам вам такую анестезию, что это вас волновать абсолютно не будет, – заверил доктор. И оказался прав. Лежа на операционном столе, я только по звуку фиксировал: «Ага, заработала циркулярка, видно, отпиливают шейку бедра. А вот пошла в ход кувалда. Наверное, вколачивают в кость металлический сустав. А это уже шуруповёрт. Очевидно, крепят в ветлужной впадине керамическую чашку нового шарнира». И что самое интересное, все эти действия меня абсолютно не волновали!

Вначале, узнав, что наркоз будет местным, я решил постараться все запомнить, чтобы впоследствии написать репортаж с собственной операции. И действительно, я прекрасно запомнил девушку, побрившую меня во всех местах, запомнил также вечернюю, а затем и утреннюю клизму, дорогу в операционную, которую я преодолел самостоятельно и без палочки.

Помню анекдот, рассказанный при входе в эту стерильную преисподнюю.

Просыпается больной после операции и видит, что у него забинтованы два места. Он зовёт сестру.

– Сестричка, что такое? Мне же должны были всего лишь вырезать аппендицит?

– Вы понимаете, больной, вам просто повезло. Только вам дали наркоз, как в больницу пришёл САМ доктор Кац. Он увидел вас в операционной и изъявил желание лично сделать операцию. Представляете, ЛИЧНО! К нему в очередь записываются за два месяца, а тут сам захотел. А когда оперирует доктор Кац – это же поэма, балет, высокое искусство. И посмотреть на это сбежалась вся больница. И когда медицинское светило наложило последний шов, раздались такие аплодисменты, что доктор Кац на бис сделал вам обрезание…

Помню, как меня подключали к различным капельницам, катетерам и аппаратуре. Помню маску с шипящим кислородом, периодически сжимающий бицепс аппарат для измерения давления и равномерное «пиканье» какого-то другого агрегата (мне некстати вспомнились кадры из многочисленных фильмов, когда это «пиканье» сменяется сплошным сигналом, а зубцы на экране осциллографа – прямой линией).

Помню, как я забеспокоился, когда сестричка в первый раз спросила меня: «Какую ногу будем оперировать?». И как Корнелиевич успокоил, что этот вопрос я услышу ещё не раз. И действительно, с каждым следующим разом я чувствовал растущую уверенность, что вероятность ошибки уменьшается.

Анекдот, рассказанный сестричкам, когда я уже лежал на операционном столе.

– Доктор, посмотрите, у меня нога так болит, так болит, что я на неё не могу наступить.

– Ну что вы хотите, это возраст!

– Доктор, но второй ноге столько же лет, а она не болит!

Помню вопрос, заданный анестезиологом, какую мелодию я предпочитаю – у них принято, чтобы во время операции звучала музыка, а вот её жанр зависит от пожеланий клиента, то бишь больного. Помню ещё один странноватый вопрос, что мне удобнее: свернуться на операционном столе калачиком или сесть и пригнуть голову к коленям. Оказалось, что в одной из этих поз анестезиолог должен ввести обезболивающую отключку в позвоночник.

После укола желание всё запоминать как-то притупилось. Сестрички ещё переговаривались, ворочали меня, но мне это было уже всё равно. На уровне груди поставили загородку-экран, чтобы я ничего не видел, и я закрыл глаза, чтобы видеть ещё меньше. И, очевидно, задремал. Во всяком случае, начало операции, ключевые слова «Скальпель! Тампон! Зажим!» и сам момент разреза выпали из моего внимания, и оно включилось, когда уже что-то активно делали с моей ногой. Слава Богу, именно той, что нужно. «Циркулярка… кувалда… шуруповерт…». Ну, в общем, см. выше.

Боли никакой не было. Но я чётко чувствовал, когда ассистент по команде профессора поднимал мою ногу, поворачивал её. Я немедленно поделился своим открытием с анестезиологом, благо дело, его тень всё время виднелась в районе бокового зрения моей головы. Периодически доктор наклонялся и спрашивал: «Как самочувствие?». В тот момент оно волновало его гораздо больше, чем меня. «Всё правильно, – сказал Корнелиевич. – Существует два вида чувствительности: болевая и тактильная. Болевую я вам отключил, а тактильная осталась, её вы и чувствуете».

На фоне лёгкой музыки, как бы в отдалении, слышался голос профессора. Он что-то говорил ассистентам, наверняка что-то важное, но запоминать даже это важное не хотелось. На следующий день я сказал профессору, что слышал всё, о чём они говорили. Заслуженный эскулап страны, доктор медицинских наук, заведующий Центром эндопротезирования покраснел, как первокурсник, и стал оправдываться, что во время операции не всегда получается выбирать выражения. Оказалось, больше всего он удивился, когда увидел мой сустав не на рентгеновском снимке, а воочию. Даже не сустав, а то, что от него осталось. Собственно, никакого сустава не было. Разрушающаяся кость при ходьбе терлась о разрушающуюся кость, вызывая ещё большие разрушения. «И как он со всем этим ходил?» – всплыла из оперативной, вернее операционной, памяти подслушанная сквозь наркоз фраза. Даже не фраза, а её смысл, потому что слова были другие.

Сама операция заняла часа полтора, но в операционной в общей сложности я провел часа четыре.

– Уже всё, – наклонился ко мне Корнелиевич, – осталось только зашить.

– Ну, и когда уже, наконец, «всё»? – спросил я его минут через 20.

– Остался последний шов.

В реанимацию на второй этаж меня отвёз лично Вадим Корнелиевич.

– Так положено, – отвечал он на мои слабые возражения:

– А может быть, в палату?».

– Здесь постоянно дежурят врач и три сестрички. Если что-то, не дай Бог, пойдёт не так, они знают, что делать.

И мне вспомнился ещё один – послеоперационный – анекдот.

Везёт санитар больного после операции. А тот канючит:

– Санитар, а может быть, всё-таки в реанимацию?

– Больной, не занимайтесь самолечением! Доктор сказал в морг, значит в морг.

Оказалось, что реанимация – это большая зала, перегороженная ширмами и хорошо нашпигованная медицинским оборудованием. С одной стороны лежал я и ещё три послеоперационных страдальца, а с другой еле слышались слабые женские голоса. Очевидно, там лежали страдалицы. Но они на тот момент мне были безразличны.

В реанимацию я приехал на собственной кровати, той самой, на колесиках, на которой меня утром готовили к операции. Нижняя часть тела ещё не обрела чувствительность, но это меня тревожило мало. А вот какой вопрос меня действительно волновал, вы в жизни не догадаетесь. Доехав на послеоперационном ложе до реанимации и окинув мутноватым взором залу, я спросил у персонала: «А книги читать можно?». И, получив изумлённо-утвердительный ответ, тут же попросил Диночку принести мне источник знаний. Даже на всякий случай два. Забегая вперед, скажу, что именно эти две книги и помогли мне скоротать первые послеоперационные сутки. Мне просто повезло – кровать стояла возле стола сестричек, над которым свет не выключался всю ночь.

Спать в первые сутки не хотелось. Тем более, что спать на спине я тогда не умел. Когда глаза начинали слипаться, я откладывал книгу и затихал до того момента, как сестричка приходила в очередной раз меня реанимировать.

В реанимацию я прибыл упакованный, как Рембо. В правом плече торчала кольчуга для подключения капельниц, куда их беспрерывно и подключали. В левом – шприц, заполненный чем-то зелёным. «Это обезболивающее, – объяснил доктор. – Когда заболит, скажете сестричке, и она вам введет». В прооперированной ноге, чуть пониже шва, болтались две гофрированные баночки, в которые через прозрачные трубки дренажа прямо из тела вытекала то ли кровь, то ли сукровица. Из ещё одного места тянулся катетер.

Боли как таковой не было. Когда я ощупывал себя, возникало странное ощущение, что вот, сверху до пояса – это я, а сразу ниже пояса, очень резко, уже не я, а какая-то тепловатая туша. Прооперированная нога лежала в гипсовом сапожке, для фиксации, а между ногами находилась трапециевидная подушка, предотвращающая возможность сведения ног. Вначале такая предосторожность показалась мне излишней, т.к. не то что двинуть или свести ноги, но даже пошевелить их пальцами я не мог. И только много позже, когда ночью во сне я чисто машинально попытался перевернуться на бок, а сапожок мне не дал, я понял всю мудрость этой конструкции.

Но это было уже в палате, где я провел две недели. Где научился не только шевелить ногами, но и делать ими зарядку, стоять на костылях, сидеть на унитазе, лежать за столом и даже спать на спине. А научился я всему этому благодаря неусыпной заботе моей Диночки, под чутким руководством сестричек Светочки, Олечки, Людочки, Леночки, Ирочки и, конечно же, под постоянным вниманием профессора, доктора медицинских наук Александра Николаевича Поливоды, лечащего врача ортопеда-травматолога Игоря Емельяновича Щербины и врача-анестезиолога, кандидата медицинских наук Вадима Корнелиевича Горшкова. Дай им всем Бог здоровья, счастья и успехов в заботе о больных, во веки веков, аминь!

Собрались поохотиться на уток четыре врача: терапевт, психиатр, хирург и патологоанатом.

Вылетает из кустов утка.

Терапевт: – Вот утка. Или не утка? А может, всё-таки утка?

Черт его знает…

Улетела утка. Вылетает вторая.

Психиатр: – Вот утка. Но это я знаю, что это утка. А знает ли утка, что она утка?

Улетела утка. Вылетает третья.

Хирург ба-бах из двух стволов. Кричит патологоанатому:

– Вась, посмотри – там утка была или что?

КАК СТАТЬ ТЕРМИНАТОРОМ

ЧАСТЬ 1. ОН НЕ ОБЕЩАЛ, НО ВЕРНУЛСЯ

– I’ll be back, – любил говорить Арнольд Шварценеггер в роли Терминатора.

И он таки оказался прав. Потому что ситуация с моим коксоартрозом was back через восемь лет. Правда, уже с другой ногой, но тоже с тазобедренным суставом.

Если быть точным, то вернулась она не через восемь, а через шесть лет, осенью 2015-го. Я проснулся ночью оттого, что у меня болело справа так, как когда-то, в 2008-м, слева. Утром я этой новостью напугал свою жену, а потом боль прошла, но через некоторое время возобновилась.

Потом начало болеть колено.

Потом я был вынужден взять палочку.

Короче, все стадии боли, которые я прошёл с левым суставом за три года, в этот раз я пережил за год.

Когда я приехал в больницу, где мне меняли первый сустав, профессор, взглянув на снимок, сказал, что снимок плохой, видно плохо, но раз болит – надо менять. И дал список из 16 обследований, которые я должен пройти «до того как». Я удивился, т.к. в прошлый раз я приносил только анализы и кардиограмму, а всё остальное мне делали уже в больнице перед самой операцией.

Профессор объяснил, что теперь другие требования, и я пошёл сдаваться.

Первым из исследований была гастроэнтероскопия, в просторечии – «глотание кишки», что я не любил ещё с тех пор, как болел язвой.

Помня, что самая тонкая кишка в городе была в детской больнице на Дворянской, я пошёл туда. Доктор оказался общительным, разговорчивым и очень дотошным. Все те полчаса, пока кишка находилась у меня внутри (для сравнения: обычно эта неприятная процедура занимала две-три минуты), он не умолкал. Работая с детьми, он привык заговаривать им зубы, и теперь отрабатывал эти навыки на мне.

Следов язвы доктор не нашёл, зато на 25-й минуте (!!!) издевательства над моей гортанью обнаружил какую-то эрозию и дотошно (я же предупреждал) описал её в заключении.

– Когда вы собираетесь ложиться на операцию? – спросила районная доктор-гастроэнтеролог, разглядывая заключение.

– Да вот, с недели, – ответил я.

– Ни в коем случае, – замахала руками эскулапша. – Я не разрешу, пока вы не пройдёте двухнедельный курс лечения. Вот рецепт.

За эти две недели вынужденной задержки я успел пройти все 16 пунктов обследования и явился к районному травматологу за направлением на эндопротезирование (так мудрёно называется замена сустава).

– Я очень хочу посмотреть ваши снимки, – сказал доктор Владимир Кузьмич с дивной для одесского районного травматолога фамилией Иванов, – но не те, на которых ничего не видно, а свежие и качественные.

А когда я принес свежие и качественные, он сильно удивился:

– А кто вам сказал, что у вас артроз четвёртой степени? У вас еле-еле вторая, а это возрастное. Я вам категорически не рекомендую сейчас менять сустав.

– Так он же болит, – попытался возразить я.

– А мы в него укольчик, – успокоил меня доктор и сел выписывать рецепт.

Доктор явно знал, что говорит. В свои 78 лет он выписывал рецепт безо всяких очков. Чувствовалось, что за его плечами такой опыт, который нынешним и не снится.

И действительно, после первого же укола мне стало легче, а после третьего я отбросил палочку. Но…

Но прошло какое-то время, и боли вернулись.

Я прошел курс магнитотерапии и лазеротерапии.

Принял курс массажа, который мне помогал раньше. («С пенсионеров я денег не беру, это мой принцип», – порадовала меня принципиальная массажистка).

Дважды пережил плазмоферез или плазмотерапию (так и не знаю точно, как называется процедура, когда у тебя из вены забирают кровь, на центрифуге разделяют на фракции, а потом какую-то часть шприцем с длинной иглой вводят внутрь сустава).

А двухмесячное медикаментозное лечение, прописанное мне районным невропатологом! «При чём здесь невропатологи?» – спросите вы. Пару раз я замечал, что после дневного сна встаю с трудом, хотя до сна почти не болело.

«Наверное, мои боли – это результат ущемления каких-то нервов, – решил я (самолечиться мы все умеем). – А раз нервы – значит, невропатолог».

Но и это ничего не дало.

«В улучшении состояния здоровья замечен не был», – как могли бы сказать в IV отделе РСХА.

И наконец, совсем потеряв надежду, я пошёл на консультацию в 11-ю ГКБ к заведующему третьей травматологией Александру Валентиновичу Гуриенко. В своё время он спас мне руку после сложного перелома. Тогда по всем показателям тоже нужно было менять плечевой сустав, но он не стал этого делать, а буквально собрал его из семи разломанных частей.

Доктор внимательно изучил снимки, осмотрел меня, пощупал, насладился моей походкой, которую я назвал порно-двигательный аппарат, и сказал:

– Вы знаете, это очень похоже всё-таки на коксоартроз.

– А как же снимки? – заикнулся было я.

– Снимки показывают только, есть ли суставная щель. А каково состояние у сустава, по ним не видно. Сделайте компьютерную томографию.

И когда через час я принёс ему плёнку, он заметил:

– Вот видите, я был прав, щель есть, но сам сустав сильно изъеден, с лакунами. И тут помочь может только эндопротезирование.

ЧАСТЬ 2. ЖИЗНЬ НА СТОЛЕ

14 февраля, среда

В больницу я лег накануне назначенной операции. Нас с женой положили вдвоём в отдельную палату со всеми удобствами. Так что последние часы Дня всех влюблённых я провёл с любимой и двумя санитарками, которые пришли делать мне клизму.

Перед сном выпил снотворное и спал хорошо – просыпался всего три раза, в отличие от Диночки, которая спала очень плохо, а после первого моего просыпания больше вообще не заснула. Говорила, что ей мешал мой храп, но мне приятнее считать, что причиной её бессонницы было волнение за мужа.

15 февраля, четверг

Утром долго ждать не пришлось. Появились вчерашние две нянечки, слава Богу, без клизмы, а с каталкой – везти меня на операцию.

– Зачем? – удивился я. – Я же вполне могу дойти сам, с палочкой…

– Доктор сказал только на каталке.

И мне не к месту вспомнился старый чёрненький анекдот про то, как два санитара на такой же каталке везли больного после операции в морг. «А может, в реанимацию?» – пытался возразить бедняга. «Доктор сказал “в морг” – значит, в морг!»

На операционный стол я лёг мрачном настроении, причём непонятно почему. Я же знал, что меня ожидает, и сознательно шёл на это.

Действительно, вначале всё было знакомо. Рука, принайтованная к откидывающейся подставке. Введённая в вену игла, к которой, сменяя друг друга, подключались капельницы. Ласковый голос анестезиолога Ярослава Ростиславовича.

– Сядьте, пожалуйста, обхватив колени руками и пригнув голову. Сейчас будет слегка неприятно.

Слегка неприятное ощущение иглы, которая входит тебе в позвоночник.

– Скажете мне, когда в ногу пойдёт тепло.

Но тепло пошло сначала в здоровую, левую ногу, и только когда я лёг, передвинулось в правую, причём почему-то сначала в пальцы.

Знакомы были и вопросы тыкающей в меня иголкой сестрички:

– Что вы ощущаете – уколы или прикосновения?

Я ощущал в основном уколы, причём и выше, и ниже пупка. В какой-то момент Ростиславович заподозрил, что я подсматриваю, велел мне закрыть глаза и начал тыкать сам. С тем же результатом. Онемение поднималось по ноге медленно. Устав ждать, анестезиолог сказал сестричкам загадочную фразу: «Потом расскажете мне, как подействовал мой спинальный наркоз», – и удалился из операционной.

Это меня удивило, так как всю операцию на другой ноге прошлый анестезиолог стоял у меня в изголовье, периодически спрашивая, как я себя чувствую.

Впрочем, вскоре выяснилось, что Ростиславович не ушёл. Он регулярно заглядывал в операционную, проверяя, всё ли в порядке, а задавать сакраментальный вопрос доверил чудной сестричке.

Именно она не отходила от меня ни на шаг, измеряя давление, меняя капельницы и осведомляясь, не надо ли чего. Элегантный зелёный халатик индивидуальной конструкции выгодно отличался от зелёных халатов других сестёр. Шапочка и марлевая повязка оставляли открытыми только чёрные маслинки внимательных глаз.

– Как вас зовут? – решил я не терять времени, пока не началось.

Жена осталась в палате, а о том, успею ли я познакомиться после, думать не хотелось.

– Вика, – ответила девушка.

– Виктория значит Победа, – проявил я эрудицию, – а значит, мы победим.

Потом, устыдившись примитивности своего заезда, спросил, сколько раз на операционном столе ей говорили этот комплимент. Маслинки засмущались и ответили:

– Вы первый.

И тогда я с гордостью усугубил свою примитивность:

– Это потому, что я знаю иностранные языки.

Уже потом, гуляя на костылях по коридору, я всматривался в лица встречных сестёр в надежде угадать те самые маслинки, но все оливки казались мне на одно лицо.

Сама операция отличалась от предыдущей. Тогда я лежал на спине, а сейчас меня общими усилиями (как-никак 103 кг с отключенной нижней частью) положили на бок, и две пары врачей работали с обеих сторон операционного стола. Живот мне подпёрли какой-то загогулиной. Я ещё удивлялся, что же это в меня так впилось чуть повыше паха. Неприятные ощущения прекратилась только после операции, когда загогулину сняли.

В отличие от прошлой операции начало я не проспал, но момент разреза не почувствовал. О том, что уже началось, я понял, когда А.В. скомандовал: «Суши!» Это относилось к крови, сочащейся из разреза.

Кроме ранее знакомых звуков циркулярки, шуруповёрта и молотка – железом по никелированному суставу – появилось нечто новое, щадящее. Я долго не мог идентифицировать это жужжанье, и только потом доктор объяснил, что щадящий звук издавала специальная машинка, что-то вроде шлифовального станка.

– За восемь лет размеры костей изменились, – рассказал он, – и пришлось чашку тазобедренного сустава и шейку бедра ставить большего размера, отшлифовывая при этом образовавшиеся в костях таза лакуны.

Очевидно, с размерами сустава были связаны и загадочные номера, которыми обменивались врачи.

– Я сказал, что надо брать 56.

– Вы же говорили, что 58.

– Я говорил, максимум 58.

Операция длилась дольше предыдущей, и у меня начали болеть правое плечо и шея. Я попросил сестричку помассировать их, и она сделала это настолько профессионально, что я ойкнул. На что вовремя подошедший Ростиславович прокомментировал:

– Ну, теперь вы убедились, что женщины всегда делают нам больно?

Я возразил, что иногда они делают нам и приятно, и тогда анестезиолог рассказал анекдот:

– Знаете, чем отличаются хорошие женщины от плохих? Плохие делают то же самое, что и хорошие, но делают это хорошо.

К концу операции начала появляться чувствительность. То есть я по-прежнему не чувствовал, как вколачивали титановый сустав в кость, но кожа на краю разреза стала чесаться. Я тут же сообщил об этом, на что Валентинович немедленно призвал: «Анестезиологи!», а Ростиславович, взглянув на меня, обнадежил: «Всё в порядке».

Зашивали меня долго, чуть ли не столько же, сколько готовили к операции. А когда шов смазывали какой-то жидкостью, я почувствовал, что в ранке печёт. Но полностью чувствительность вернулась уже в палате, через четыре-пять часов.

Перекладывали на каталку, опять же, всем скопом (вы помните – 103 кг), а когда я сложил руки на животе, Ростиславович сказал:

– Я сейчас буду ругаться, вам рано ещё так руки складывать.

И ещё нагрымал на нянечек:

– Сколько раз говорить, что нельзя вывозить пациента из операционной ногами вперёд!

И ещё одну особенность этой операции хочется отметить: за три часа в операционной прозвучало всего три матюка. Причём третий – когда меня зашивали и один доктор воткнул иглу в палец другому.

ЧАСТЬ 3. ДЕНЬ ЗА ДНЕМ

Свой «Репортаж с ногой на шее» об операции на прошлом суставе я закончил моментом её завершения. Поэтому всё, что происходило после, приходилось напряженно вспоминать, и оно всплывало в памяти отдельными фрагментами. В этот раз я решил хоть основные постоперационные этапы записать сразу.

Итак…

15 февраля, вечер
СВЕТ МОЙ, ЗЕРКАЛЬЦЕ, СКАЖИ…

Когда меня привезли в палату, я представлял собой феерическое зрелище. В вену на запястье был подключен маленький аппаратик, куда во время операции втыкались капельницы. Из зашитого разреза на ноге торчали два прозрачных шланга-катетера, через которые в два гофрированных сосуда стекала кроваво-розовая субстанция. Каждый раз, пытаясь поудобнее устроиться на кровати, я боялся выдернуть эти шланги. Обе ноги, коричнево-желтые от дезинфицирующего раствора, были туго перебинтованы эластичными, извините за тавтологию, бинтами. А выше на прооперированной ноге место разреза было накрыто марлевой нашлепкой, приклеенной лейкопластырем. Сукровица постепенно проступала сквозь нашлёпку, и когда сестричка её меняла, обнажались аккуратные узелки послеоперационных швов.

Забегая вперед, замечу, что вся эта красота исчезала постепенно. Первым – после последней капельницы на третий день вынули из вены на запястье маленький аппаратик. На следующий день из ноги достали шланги-катетеры. На пятый день разрешили не бинтовать на ночь ногу. На восьмой – вместо того, чтобы наматывать эластичный бинт, позволили надевать эластичные чулки, что занимает гораздо меньше времени и не разматывается. Динка вздохнула с облегчением.

16 февраля, пятница, 1-й день после операции
ЕДА ДА НЕ ТА

Выяснилось, что в больнице кормят. Еду готовят где-то на стороне и привозят три раза в день, плюс на five-o’clock ещё и кефир с булочкой. Питание оплачивает горсовет, 1-й стол – для диетчиков-желудочников. Паровые котлеты и тефтели с кашей, иногда макароны. В обед ещё и какой-то странный салат, невкусный, не солёный, но, очевидно, очень полезный. В общем, выжить можно, что я с успехом и сделал.

Несколько раз я хотел попросить, чтобы меня перевели на не столь драконовскую диету, но всё время забывал. А потом, гуляя по коридору, я встретил нянечку-кормилицу, развозящую еду в судочках двух разных цветов.

– Это что, разные диеты? – спросил я.

– Щас! – с чисто одесской интонацией ответила нянечка. – Так вам и разбежались каждому готовить по заказу. Хорошо, что хоть это дают.

И мне вспомнилось, как в 73-м году, когда мне удаляли вены, я лежал в палате на двенадцать человек: одиннадцать желудочников и один я. У меня операция чистая, кушать можно всё что угодно, а этим бедолагам как раз всего, чего им угодно, нельзя. А мне нельзя вставать. И моя мамочка в первый же вечер принесла жареную картошечку с котлетками. И потом каждый день приносила что-то такое же вкусное, пахнущее на всю больницу. Как меня тогда ненавидели соседи по палате!..

17 февраля, суббота, 2-й день после операции
КОГДА ДОКТОР ГОВОРИТ САДИТЕСЬ…

С утра меня научили правильно садиться. Сделал это ещё один доктор – Анатолий Моисеевич, реаниматолог, массажист, задачей которого было научить меня послеоперационному хождению.

– Здоровой ногой снизу поддерживаете больную и ме-е-едленно спускаете обе ноги вниз. И держитесь за меня.

Я выполнил всё, что велено, и от неожиданности сел.

– Вот так и сидите, – добавил доктор и ушёл, даже не ответив на мой незаданный вопрос о том, сколько сидеть.

Через полчаса он заглянул в палату, увидел, что я ещё сижу, и сказал:

– Хорошо, можете ложиться. Помните, здоровой ногой поддерживаем больную и ме-е-едленно поднимаем обе ноги наверх. А я потом ещё загляну, и опять посидим.

В следующий раз доктор заглянул, когда я обедал, так что вторая «отсидка» прошла под бдительным наблюдением Диночки.

18 февраля, воскресенье, 3-й день после операции
МЫ С ТАМАРОЙ

Сегодня в палату пришла новая чернявая и смешливая сестричка – Настя. Через какое-то время после Насти в палате появлялась ещё одна – рыженькая и серьёзная. Она как бы контролировала, всё ли Настя сделала правильно. Рыженькая выглядела настолько сосредоточенной на своей ответственности, что я сразу не рискнул узнавать её имя. И только при третьем её появлении осведомился, не Томой ли её зовут, имея в виду фразу «Мы с Тамарой ходим парой». Оказалось, что девушку зовут Ирой. Я рассыпался в комплиментах, сказал, что это моё любимое имя, что у меня много знакомых Ир и процитировал своё любимое оправдание перед женой за опоздание: «Встретил Иру, зашли за Ирой, позвонили Ирке и пошли к Ирише». И тут выяснилось, что и эта Ира, как и все остальные мои знакомые, тоже смешливая, да ещё и умненькая:

– А жену тоже зовут Ира? – спросила она и дала мне очередную таблетку.

19 февраля, понедельник, 4-й день после операции
ТУПИ-ТУПИ

Сегодня в моей послеоперационной жизни произошло знаменательное событие – меня поставили на ходунки. В моей прошлой жизни, т.е. ноге, такого не было.

– Всё очень просто, – объяснил доктор. – Встали (вы помните, здоровой ногой снизу поддерживаете больную и ме-е-едленно…), руками передвинули ходунки вперёд – и тупи-тупи вперед разными ножками.

Когда я попытался сделать загадочное тупи-тупи, прыгая на здоровой ноге, Моисеевич чуть не рассмеялся:

– Нет-нет, становитесь на обе ноги, просто прооперированную не нужно сильно нагружать.

Это меня удивило. По методичке прошлого сустава, нагружать ногу разрешалось только через три месяца. Но времена меняются. Изменился и подход к реабилитации.

– Всё правильно, – подтвердил доктор, – теперь такие требования. А завтра будем ставить вас на костыли.

Вечером, осуществляя хождение по палате с Диночкой, я понял смысл шагов тупи-тупи. Когда на ходунках шагаешь широко, то делаешь два шага, а с тупи-тупи – целых пять.

20 февраля, вторник, 5-й день после операции
ДОКТОР СЛАВА

 Утро началось с лечащего доктора.

Ах да, я совсем забыл сказать, что кроме главного доктора, зав. отделением Александра Валентиновича, есть ещё молодой лечащий врач – Вячеслав Николаевич. Доктор Слава, как мы с Диночкой называем его за глаза. Именно на него легла вся рутинная забота о моём выздоровлении. Это он настоял отложить операцию на неделю из-за обнаруженной у меня в желудке эрозии. Это он зашивал меня на операционном столе и пострадал от укола иглой своего коллеги. Это он кардинально решил вопрос, когда я пожаловался на свой затрудненный стул: «Два дня запора – и клизма» (слава Богу, обошлось).

За Николаевичем пришёл Моисеевич, тупи-тупи, поставил меня на костыли и пресёк попытку прыгать на здоровой ноге.

– Прооперированную ногу нужно нагружать, но без фанатизма! – веско изрёк он.

И вот так, без фанатизма нагружая ногу, мы с доктором прошли весь коридор, до кабинета Валентиновича. Дина у палаты осталась далеко-далеко.

21 февраля, среда, 6-й день после операции
ОДА КРОВАТИ

Я с детства не могу спать на спине. Поэтому главным послеоперационным мучением при прошлом эндопротезировании был сон. Какие только позы я только не принимал, чтобы заснуть. Камасутра отдыхает. Описание того, как я, стараясь не побеспокоить прооперированную ногу, пытался угнездиться то на одной лопатке, то на другой, чтобы в промежутке хоть немного задремать, – ещё ждёт своего описателя.

И как тогда намучалась Диночка вручную (вернее вножную) то поднимая, то опуская изголовье моей кровати при каждом моём «перевороте».

В этот раз всё прошло немного легче. Я по-прежнему ворочался первые ночи, а жена, игнорируя мои постанывания, спала как сурок. А всё дело в том, что в этот раз я лежал на электрифицированной кровати с кнопками (не путать с электрическим стулом!). Нажал одну кнопочку – сидишь-читаешь, начали слипаться глаза – нажал другую кнопочку, и изголовье откинулось в удобное для сна положение. Отлежал одну лопатку, нажал кнопочку, слегка поднялся и сменил позу № 13 на позу № 28.

Классное изобретение. Как этих кнопочек мне будет не хватать дома!

Послабление спинномозгового режима сна (сон на спине, от которого пухнут мозги) пришло уже на седьмой день после операции. Доктор разрешил мне ложиться на левый, здоровый бок.

– Только между ногами нужно прокладывать подушку, чтобы ноги не скрещивались, – предупредил он.

И уже следующей ночью я разработал собственную схему левостороннего спанья:

Этап 1. Сплю, подушка между ногами.
Этап 2. Просыпаюсь оттого, что отлежал бок или заболело.
Этап 3. Переворачиваюсь на спину.
Этап 4. Перекладываю (подкладываю) подушку под прооперированную ногу.
Этап 5. Пять минут лежу и жду, пока оттерпнет и/или утихнет.
Этап 6. Снова переворачиваюсь на здоровый бок, одновременно перекладывая ноги подушкой.
Этап 7. Сплю дальше.

Схема повторяется каждый раз по мере надобности.

23 февраля, пятница, 8-й день после операции
ЧУДЕСА САМОЛЕЧЕНИЯ

Очевидно, от ночного круговорота вдруг разболелся затылок.

– А какое давление? Надо измерить, – заволновался Валентинович, когда я ему об этом рассказал.

Удивительное дело. Наверное, из-за того, что у меня от природы красное лицо, все доктора считают, что должно быть повышенное давление. Однажды я даже целый месяц его контролировал: измерял три раза в день, а результаты записывал в таблицу. И что? Оказалось, что за месяц давление повышалось, и то не критически, всего два раза. Оба раза – после отмечаний дня рождения.

Измеряли давление и в этот раз. Оно оказалось в норме, и боль немедленно улетучилась. Этот свойство собственного организма мне тоже знакомо. Когда я вдруг чувствую недомогание, я тут же сую под мышку градусник. И если температура оказывается нормальной, недомогание тут же проходит.

24 февраля, суббота, 9-й день после операции
ТРОЕ СУТОК ШАГАТЬ…

Вовсю продолжаем разгуливать с Диной по больничным коридорам. Сегодня, например, прошёл три дистанции. Три!!! Триста шестьдесят метров! Дина говорит, что я уже могу дойти до базара и даже слегка там походить.

Сестрички, встречая нас, комментируют: «Что, по девочкам пошёл?», на что я отвечаю, что по девочкам, т.е. на женскую половину, меня жена не пускает, поэтому и ходит за мной следом.

Интересное наблюдение. Первые несколько дней Моисеевич гулял рядом со мной, готовый, если что, меня подхватить. А сейчас он полностью доверился Диночке. И я тоже. Хотя я понимаю, что жена подхватить и особенно удержать мои 103 кг не сможет, но когда она рядом, мне спокойнее.

Первое время я больше всего боялся зацепиться костылём за пол и упасть. А цеплялась точка опоры достаточно часто. И каждый раз моя походка менялась. Я выпрямлялся и на шаге больной ногой (с упором на здоровую) вручную приподнимал плечи рычагами костылей, одновременно вынося их низ вперёд. Резиновые оконечники лихо проносились над пытающимся схватить их линолеумом, твердо становились по маршруту, и я делал следующий шаг. Так продолжалось несколько минут, я успокаивался, костыль цеплялся за пол, и всё повторялось сначала.

25 февраля, воскресенье, 10-й день после операции
ИХ МНОГО НА КАЖДОМ КИЛОМЕТРЕ

Воскресенье в больнице самый спокойный день. Никто не бегает, не докучает.

Дина привезла из дому сантиметр, и мы, наконец, точно измерили длину коридора. Сначала шагами, а потом – сантиметром – длину шага. Оказалось, длина одного коридора – около 30 метров. Туда-сюда – четыре коридора, а это 120 метров, за две ходки – 240. Так как обычно я гуляю три-четыре раза в день, то, получается, накручиваю почти километр. Нивроку!

Кстати, о нивроку. После последнего «нивроку» начало шпырхать колено. Экспериментальным путём удалось выяснить, что когда я подкладываю под «подколенку» подушку, т.е. когда лежащая нога чуть согнута в колене, – шпырхает меньше.

Кстати, о прекрасном украинском слове «шпырхать». По-русски это что-то вроде «дёргать», но с украинским колоритом. В гугловских словарях этого слова я не нашёл. Наиболее близкий по созвучию синоним к слову «дёргать» – «шарпать». А вот к слову «дёрнуть» есть куча алкогольных синонимов: заложить за воротник, раздавить муху, дюбнуть, хлопнуть, принять на грудь, хлебнуть, залить за воротник, пропустить по маленькой, дрызнуть, пропустить стопаря, дербалызнуть, остаканиться, залить за галстук, дерябнуть, накатить, хряпнуть, остограмиться, пропустить стаканчик, остопариться, застукать рюмочку. Ну, это я так, для общего развития. :)

26 февраля, понедельник, 11-й день после операции
ОБХОД ГАЛЛЛЕЯ

Проснулся в плохом настроении. Всю ночь шпырхало, дёргало, шарпало… Ну, дальше вы знаете.

Чтобы прийти в себя, сам на костылях пошёл в санузел и умылся. Сам! А чтобы совсем наверняка – ещё и сам побрился.

Моя нынешняя самостоятельность начинает пугать Диночку.

– На прошлом суставе ты таким самостоятельным не был, – заметила она.

Во время прогулки встретил обоих докторов и пожаловался на колено.

– А что вы хотели? – в один голос объяснили они. – Там крепится мышца, раньше она не работала, а сейчас начала напрягаться, поэтому и болит.

Сегодня понедельник, а, следовательно, в больнице обход.

Обычно он начинается с того, что в палату заглядывает нянечка и просит убрать все с подоконника, а то профессор этого не любит.

Добропамятная Диночка вспомнила аналогичную ситуацию в другой больнице, где мне удаляли вены. А злопямятный я уточнил, что сейчас для вещей хоть тумбочки есть, а тогда был один лишь подоконник.

За нянечкой заходит старшая сестра и проверяет, как выполнено указание младшей.

А затем, аки комета с хвостом, вплывает со свитой сопровождающих врачей и интернов сам Профессор.

Профессору докладывают, какой день у меня после операции, он спрашивает, как я себя чувствую («Отлично!»), желает выздоравливать («Спасибо!») и исчезает, как комета Галлея, чтобы в следующий раз появиться через 76 лет. Пардон, через 7 дней.

28 февраля, среда, 13-й день после операции
ПЛАН ЭВАКУАЦИИ

Вечером сильно похолодало – до минус девяти, а ночью пошёл снег и шёл всю ночь. Все дорожки к больнице замело. Из окна второго этажа было забавно наблюдать, как снаружи у двери больницы стоит дама в весёлом зелёненьком махровом халате, туфлях на босу ногу, но с бахилами. Курит. Охота пуще неволи.

Появился Валентинович с сестричкой Настей, которая на этот раз была без «мы с Тамарой». Настя сняла швы, и мне стало ещё легче.

Затем пришёл доктор Слава – сказать, что сейчас придёт Настя снимать швы, и, по-моему, слегка обиделся, что сняли без него, т.е. без лечащего врача Вячеслава Николаевича.

Доктор Слава спросил, собираемся ли мы завтра уезжать домой. Диночка, ещё утром выяснившая, что потепление ожидается не раньше субботы, сказала, чтобы выписывать нас раньше выходных он даже не думал. А я решил уточнить, как обычно проходит процесс эвакуации.

Оказалось, что заказывается машина скорой помощи с санитарами. Они тебя сносят, выносят, отвозят и заносят. И стоит всё это удовольствие 700 гривен.

Услышав это, Диночка повторила своё «нет» ещё более категорично.

– Попросим Аделя, он может заехать за нами на машине и тебя снести, вынести, отвезти и занести, – сказала она, когда доктор Слава ушёл.

– Ты помнишь Аделя? – спросила она затем таким тоном, каким некий молодой человек спрашивал у Бени Крика: «Вы знаете тетю Хану?».

Аделя, двухметроворостого одноклассника нашего сына, я помнил хорошо и тут же согласился, что этот – может.

1 марта, четверг, 14-й день после операции, первый день весны
ВНИЗ ПО ЛЕСТНИЦЕ, ВЕДУЩЕЙ ВВЕРХ

Утром заглянул Моисеевич, и я спросил его, как нужно ходить по лестнице.

В шикарно изданном рекламном проспекте, рекламирующем сустав, который вручили сразу после операции, я видел схему, как это нужно делать, но ничего не понял. Поэтому было важно, чтобы мне показали.

– Нет проблем, пошли, – скомандовал Моисеевич.

– Пошли, – скомандовал я жене. – Ты же должна знать, как меня ловить, если я слишком быстро начну спускаться.

Всё оказалось не так страшно. Вначале я под бдительным взором доктора попытался применить на практике знания, не понятые из рекламного проспекта. Моисеевич снисходительно посмотрел, как я поочередно двигаю ноги и костыли по ступеням, а потом поинтересовался:

– А может быть, вам удобнее без костылей?

– А-а-а-а… разве можно на ногу становиться?

– А вы на перила опирайтесь. Попробуйте.

Я попробовал, и тут мне, как в том анекдоте, как попёрло! Я легко спустился на один пролёт, потом поднялся, потом ещё раз закрепил полученные навыки.

– Ну ты герой! – с гордостью сказала мне жена. – Теперь точно никакой скорой помощи с бригадой санитаров мы заказывать не будем!

2 марта, пятница, 15-й день после операции
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ В ГКБ № 11 ПОМПЕИ

Вечером зашёл Валентинович, чтобы дать последние консультации перед выпиской.

Я похвастался своими вчерашними подвигами на лестнице, но оказалось, что ему уже доложили, причём сразу несколько человек. Вспомнилось что-то из Штирлица: «Ни одно событие в рейхе не проходило без его пристального внимания».

А затем перешли к консультациям. Их оказалось немного.

1. На ногу полностью можно будет становиться через два месяца (а не через три, как после прошлого эндопротезирования).
2. Ногу нельзя сильно сгибать в тазобедренном суставе.
3. Пробовать ложиться на прооперированый бок можно только через месяц после операции.
4. Уколы кликсана в живот для разжижения крови, чтобы не было тромбов, можно закончить, и вместо этого ещё недели три попринимать таблетки «Ксарелто-10».
5. Завтра обязательно нужно ему позвонить, когда мы доберёмся домой.
6. И самое главное – звонить по всем вопросам.

– Лучше ответить на вопрос, чем решать проблему, – резюмировал доктор.

И это выражение очень понравилось Дине.

3 марта, суббота, 16-й день после операции
ДОМОЙ В ПАМПАСЫ

Утром сделал прощальную ходку по коридорам, прощаясь со всеми, кто помогал мне пережить эти две недели.

Эвакуация прошла без происшествий. Аделю даже не пришлось ловить меня на лестнице.

В квартире оказалось холодно. Пришлось включить обогреватель, и он начал очень ме-е-е-едленно обогревать.

Вечером сделал первую домашнюю ходку. Никогда не думал, что буду скучать по больничным коридорам. Там у меня были широченные и длиннющие два коридора, а здесь – одни повороты на короткой дистанции. Это как плавать тысячу метров в 25-метровом бассейне: едва разгонишься и – головой в бортик.

Умная жена в ответ на мою ностальгию за длинными коридорами посоветовала:

– А ты не делай широких шагов. Тебе же важно число шагов, а не километров.

Я попробовал, и оказалась, она таки да права. Один больничный коридор – 30 метров – я преодолевал за 20 шагов, а домашнюю ходку в оба конца – за 24 тупи-тупи, то есть протупитупивал 36 метров. Значит, если я буду ходить 15 раз, то пройду 540 метров. А если буду ходить три раза в день… Это же получается, как от меня до полдерибасовской!

Вечером оказалось, что я, особо не напрягаясь, могу сидеть и работать за домашним стационарным компьютером. Главное – не пересидеть, но нога подскажет.

Я вспомнил, что, вернувшись домой после прошлого сустава, я в основном лежал. А чтобы работать на ноутбуке, придумал специальную конструкцию, состоящую из накроватного столика, фанерки, школьного деревянного угольника, железки от детского конструктора и двух винтиков. Работать с такой конструкцией было можно, но очень быстро отлеживалось всё, что можно было отлежать. А в этот раз такой кайф!

И я решил, что в кровать я буду ложиться только спать, работать – сидя за компом, а читать и смотреть телевизор – в кресле. Оно у меня удобное, глубокое, а если положить ногу на стул, то она оказывается выше таза, что и необходимо. Правда, вставать со слишком низкого сиденья трудно, но жена-то у меня зачем?

Таким образом, весь процесс домашней реабилитации был распланирован, и с утра можно было приступать. А сегодня остаётся только написать послесловие.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Этапы другого пути

Моя любимая девушка, которую я когда-то очень сильно любил первые два курса (пока она в Ленинграде не вышла замуж), узнала по скайпу, что мне предстоит операция по замене второго сустава, и рассказала притчу, которая действительно произошла с её подружкой.

Подружка с мужем и маленькой дочкой летела отдыхать в Индонезию. Дорога туда, как вы сами понимаете, неблизкая, но полёт прошёл успешно. А в самом конце, уже перед посадкой, началась болтанка, малышке стало плохо, её тошнило, да так сильно, что, когда пришло время лететь назад, девочка закатила истерику:

– Не полечу – и всё! Давайте поедем поездом.

И мама нашла нетривиальный аргумент, чтобы её успокоить:

– Ты что, не знаешь? – сказала мама. – Мы же полетим совсем другой дорогой!

И девочка успокоилась. И обратная дорога прошла успешно.

– Так вот, – сказала мне по скайпу любимая девушка, – у тебя вторая операция пройдёт совсем другой дорогой, и всё будет в порядке.

И оказалась права. А в чём она оказалась права, я хочу сейчас рассказать.

Во-первых, обстоятельства сложились так, что операцию я делал совсем в другой больнице у другого хирурга.

Во-вторых, я помню, что тогда из операционной меня повезли в реанимацию, и там я провёл первые сутки. Причем они прошли в полусне: я полчаса читал, потом глаза закрывались, и я какое-то время дремал, потом снова читал – и так всю ночь. А когда в нижней половине стала появляться чувствительность, я периодически просил сестричку вколоть мне обезболивающее.

Сейчас же меня из операционной привезли сразу в палату, причём в отличном настроении, и я взахлёб пересказал жене всё, что запомнил своим не отключённым во время операции сознанием. Из этих рассказов и родились эти заметки. И боли в прооперированном месте, когда прошёл наркоз, я не чувствовал вообще!

В-третьих, оказалось, что за восемь лет, которые прошли между операциями, появились новые лекарства и возник новый подход к реабилитационному процессу.

На первом суставе мне велели лежать несколько дней, прежде чем посадили на кровать. Теперь же меня заставили сесть уже на следующий после операции день. На третий день поставили на ходунки, на четвёртый я уже несколько раз прошёлся по палате – тупи-тупи, на пятый стал на костыли, а на шестой вышел в коридор, причём не прыгал на здоровой ноге, как в прошлый раз, а наступал на больную, подстраховываясь костылями.

Умылся у крана я в первый раз тогда только дней через десять, а побрился стоя уже дома. Сейчас же я умывался в душевой, как только стал на костыли.

Я помню радость в семье, когда я, уже будучи дома, смог лечь на здоровый бок где-то через месяц после операции, а на больной – через два месяца. Сейчас же я засыпал на здоровом боку уже через неделю.

В тот раз я впервые сел за стол обедать уже дома, примерно через неделю после выписки. Причём я помню ту гору подушек, которую жена клала на сиденье, чтобы я не сгибал ногу. Сейчас же я ещё в больнице садился на стул за тумбочку завтракать, обедать и ужинать «как взрослый».

Я помню ту, первую, эвакуацию из больницы. Меня в сидячем кресле довезли до машины, благо дело тогда всё происходило на первом этаже. Затем буквально положили на заднее сиденье, а дома на второй этаж меня несли на стуле сын и его двухметровый друг Адель.

И последнее, уже о прошлом, переходящем в будущее. В тот раз я впервые начал полностью становиться на прооперированную ногу ровно через три месяца. Так было положено восемь лет назад. А в этот…

– Не раньше, чем через два. И то без фанатизма, – напутствовал меня Валентинович.

И я подумал, что хорошее всё-таки слово «напутствие».

– Ты не хромай, – говорила мне тогда жена, когда я стал уже на обе ноги. – Ты ходи вразвалочку.

Посмотрим, как я буду ходить, через два месяца.

P.S.
– I’ll be back!
Arnold Schwarzenegger
– God forbid!
Dina Ostashko