АЛЕКСЕЙ РУБАН

МЕССИЯ

МЕССИЯ
рассказ

And on four horses
Come special forces.

Tiamat

В самый глухой ночной час Арсений думал о безумцах. В квартире стояла тишина, нарушаемая лишь посапыванием Леры, по обыкновению свернувшейся на боку в позе зародыша, с прижатой к животу подушкой. В такие моменты он завидовал жене, обладавшей способностью полностью отключаться от мира, проваливаться в чёрную пропасть, выныривая из неё лишь за несколько минут до того, как придёт время возвращаться к жизни. Организм Леры был умнее её сознания, экономя силы, которые требовались сейчас, как никогда ранее. Арсений не мог сказать о себе того же, и поэтому, лёжа без сна, он думал о сумасшедших, учёных, опускавших в кипящую воду часы вместо яйца, небритых стариках в обитых войлоком камерах со спёртым воздухом, бормотавших что-то о своей славе великих полководцев или правителей. Он вспоминал громкие имена из криминальных хроник, маньяков, встреча с которыми открывала ворота в запредельную боль, всё для того, чтобы убедить себя, что с мальчиком в соседней комнате всё в порядке. Арсений сравнивал не поддающееся сравнению, пока серый рассвет не стал просачиваться сквозь щель между шторами. Тогда он осторожно перелез через Леру, взял со стола планшет и опустился в кресло. Там он включил мини-компьютер, вошёл в сеть, просмотрел новые сообщения на страничке «Эры духа». «Может, он гений?» – внезапно мелькнуло в голове без всякой связи с содержанием комментариев читателей журнала. Арсений не был уверен, желал ли он подобной участи для своего ребёнка. Гениальность казалось Арсению бременем, возможно, даром, способным облагодетельствовать мир, но тяжестью как для самого человека, так и для его близких. Отцу мальчика в соседней комнате хотелось, чтобы тот прожил обычную жизнь, с повседневными заботами, маленькими радостями, неизбежным горем, лучшим лекарством от которого была та самая повседневность. Арсений подумал, что оставшееся время до утра он может провести, собирая в ряды разноцветные шарики на экране планшета, а потом его сознание внезапно погасло, и он увидел сон.

На гигантских размеров чёрном кресте был распят Глеб. В одной набедренной повязке, болезненно бледный и худой, с железной короной, впившейся в голову, он обвис на толстых гвоздях, слабо постанывая, и слёзы, смешивавшиеся с кровью, текли по его щекам. Крест торчал из моря переплетённых человеческих тел, простиравшегося до самого горизонта, ежесекундно пучащегося, изгибавшегося волнами, моря, у которого не могло быть дна. Голые люди, врастая друг в друга плотью, беспрерывно кричали, совокуплялись, пожирали себя и других, и все они тянули руки к фигурке на кресте. Живя в грязи, помня о смерти, они отчаянно хотели жить и молили о спасении. Внезапно тело Глеба изогнулось, человеческое море взметнуло цунами, и крест с оглушительным треском стал падать, заслоняя багровое небо.

– Вставай.

Арсений разлепил глаза. Лера стояла над ним, легонько тряся его за плечо.

– Что, уже пора?

– Пока придёшь в себя, уже пора будет выходить. Опять полночи не спал?

– Уснул нормально, потом проснулся, часа три ворочался, решил в кресле посидеть, думал, всё, хоть с планшетом поиграюсь, и, видишь, вырубился, – Арсений тяжело поднялся, разминая одеревеневшую шею. – Как он там?

– Говорит, спал нормально, сам посмотришь, – Лера изломала лицо скептической гримасой. – Иди приводи себя в порядок, труба зовёт.

Арсений прошёл в ванную, встал под душ. Тёплые струи ударили по телу, и стало немного легче. При дневном свете ночные страхи тускнели. Сны снами, но ведь врачи не нашли никаких отклонений. Им нужно подождать, всё наладится само собой, просто поддерживать друг друга, ни словом не касаясь того, что тревожило их всех. Покончив с утренними процедурами, Арсений вернулся в комнату, облачился в джинсы и белую футболку с изображением лотоса, подумал об офисных тружениках с их неизбежным дресс-кодом и отправился на кухню.

– Категорически всех приветствую, – изрёк он как можно более оптимистично, усаживаясь за стол.

– И вам достойно жить, – отозвалась от плиты Лера.

– Доброе утро, пап, – Глеб равномерно двигал ложкой, понемногу опустошая наполненную кашей пиалу. Глядя на сына, Арсений подумал, какой удивительно покладистый ребёнок им достался. Подавляющее большинство двенадцатилетних детей не преминули бы устроить каше бойкот, а то и потихоньку спустить её в унитаз, как это в своё время делал сам Арсений. Встретившись с отцом глазами, Глеб слегка улыбнулся. Под глазами у него темнели круги, заставляя вспомнить гримасу Леры.

– Что на повестке дня? – спросил нейтрально Арсений, решив не запускать по второму кругу вопрос, который уже задавала с утра жена. Занятия в школе окончились неделю назад, и сейчас Глеб посещал нечто под названием «пришкольный лагерь» – радость работающих родителей, не знавших чем на целый день занять каникулярных отпрысков.

– Всё по плану, – Глеб пожал худыми плечами. – Сегодня археологический музей, завтра страусиная ферма.

– Чувак, да такими темпами нас с мамой к твоему одиннадцатому классу ждёт нехилая головная боль, как и тебя, кстати. Прикинь, как сложно выбрать, куда поступить при таком-то диапазоне знаний.

Глеб снова улыбнулся, на этот раз чуть шире, улыбнулась и Лера, ставя на стол тарелку с ломтями поджаренного хлеба. Они завтракали, обмениваясь какими-то шутками, и Арсений вдруг почувствовал, как на него опять начинает наползать тень ночного кошмара. Одним глотком допив чай, он поднялся.

– Ребята, сорри, вынужден вас покинуть, новый номер на носу, хочу пораньше начать. Всем спасибо, всё бесчеловечно вкусно и питательно, как всегда.

Арсений стиснул плечи сына, потянулся губами к Лере, увидел её взгляд. Они поцеловались. Арсений обнял жену, на секунду крепко прижал её к себе. Он подхватил в прихожей рюкзак, сунул ноги в лёгкие летние туфли и закрыл за собой дверь. Спускаясь по лестнице, он вспоминал глаза Леры. Она знала, что он выходит на полчаса раньше, чтобы пройтись пешком, попытаться немного проветрить мозги, отдавшись ритму ходьбы. «Спасибо», – прошептал Арсений и толкнул ведущую на улицу дверь.

Духота последних дней наконец-то спала. Небо обложило тучами, свежий ветер трепал листву деревьев во дворе. Беседку возле гаражей оккупировали неизменные Гарик и Розенбом, в компании спортивной сумки, из которой торчали горлышки бутылок. Две легендарные личности, ненадолго вырвавшиеся на свободу, целыми днями смаковали продукцию местного пивзавода, рассуждая о былом. Арсений знал обоих с самого детства, в тринадцать лет уже тайком бегал на устраиваемые ими в районном Доме культуры джем-сейшена, был свидетелем триумфов и падений неразлучной парочки. Одно время локальные звёзды рок-н-ролла вплотную приблизились к тому, чтобы разделить печальную участь множества своих более именитых коллег по цеху, однако на пути у зелёного змия стеной стали жёны. Валя с Ирой, сплочённые никак не радужной перспективой, объединили усилия и дружно взялись за дело. В результате долгих и изнурительных военных действий, мудрёных стратегических ходов и закулисных интриг им удалось до известной степени обуздать страсти благоверных. Ныне оба воспитывали подрастающее поколение, ежедневно ходили на работу и по праздникам принимали не больше заранее определённого количества, находясь под неусыпным контролем супруг. Лишь раз в году, летом, жёны вместе с потомством отправлялись в законный отпуск на принадлежавшую Гарику дачу, и тогда для друзей наставала двухнедельная фиеста. Подруги жизни были  хорошо осведомлены о намечающемся загуле, однако не предпринимали никаких действий, чтобы это предотвратить, понимая бессмысленность любых телодвижений в подобной ситуации. Заранее готовясь к предстоящему пиршеству, Гарик и Розенбом в течение целого года зарабатывали себе отгулы, чтобы долгими тёплыми днями, вечерами, а то и ночами предаваться воспоминаниям и потреблять. Воспоминания были неиссякаемыми, впрочем, как и пиво, источником которого являлся расположенный на соседней улице круглосуточный магазин. Продукт брожения, цистерны которого друзья выдули в молодости, действовал на них диаметрально противоположным образом. Гарик, несмотря на приближающийся пятый десяток, оставался таким же тощим, как и в свои пятнадцать, в то время как Розенбом с каждым годом увеличивался в размерах. Арсений взглянул на синхронно припавших к бутылкам рок-солдат, и ему безумно захотелось, плюнув на всё, присоединиться к ним, позволив себе хотя бы ненадолго отключиться от царапавшей душу реальности.

– О, Сеня, здорово, чеши к нам, – на весь двор медведем радостно заревел Розенбом, заметив соседа по дому.

– Мужики, я на работу, у меня отгулов, как у вас, нет, – запротестовал Арсений, ноги которого каким-то магическим образом принесли хозяина к входу в беседку.

– Работа не волк, ты что, пословицы в школе не учил? На, кайфани с утреца, – Гарик ткнул в руки Арсению тёплую бутылку с каймой пены у горлышка.

– Нет, чуваки, не просите, не могу, – чувствуя, как от внутренней борьбы на лбу выступает испарина, Арсений отвёл в сторону искушение.

– Ну, хоть посиди, послушай, о чём умные люди говорят, на работе тебе такого не расскажут, – Гарик сделал внушительный глоток, разбрызгивая по сторонам пену. Арсений подумал, что, возможно, ради этой встречи он и выходил из дома раньше обычного, и залез в беседку.

– Короче, была тогда такая передача, что-то типа «Криминальная страна», чернуха всякая, бандиты, шлюхи, тогда такое по всем каналам крутили. Это я Розику рассказываю, как впервые услышал «Голубой огонёк», это где «моя смерть ездит в чёрной машине», – перевёл Гарик Арсению, прекрасно знавшему, о какой песне шла речь. – И, прикинь, там в одном сюжете за кадром кусок вещи крутили, вообще без всякой привязки. И тут меня как торкнуло. Заканчивается всё, никаких субтитров, как сейчас, типа, чьи песни в передаче звучали. Иду я к маме на кухню, а мама у меня музыку в школе преподавала, – снова озвучил известный Арсению факт Гарик, – напеваю, что запомнил, спрашиваю, не знаешь, чьё это может быть? Ну, она говорит, не знаю, но вообще похоже на Боба. И я, вдумайтесь, иду в комнату, разбиваю копилку, а я тогда на приставку копил, потом чухаю в магаз музыкальный, в Центральном гастрономе тогда козырный был, и продавца спрашиваю. Повезло, тип понимающий попался, всё мне обсказал, кассету нашёл, я домой по-быстрому, врубил и умер. Ну, и понеслось. Приставку я так и не купил, всё на кассеты ушло.

– Вообще кайф, – подхватил эстафету Розенбом. – А я в то время «Зэ скримерс» слушал, типа, крикуны, так название и писалось. Угар такой, что птицы на лету падали. Панк, рага, тяжеляк, всё в одном флаконе, и тексты улётные, кажется, стёб, а потом как врубишься, так мозги заворачиваются. У них там в одной песне была строчка «пусть стоя аплодируют боги». И вот я дома, под диким впечатлением, пишу свой первый текст, беру подушки, книги, пару кастрюль, две ложки и начинаю хреначить по всему этому. А сам пою по бумажке, что-то там, что у богов уже давно и геморрой, и ревматизм, запоры, само собой, но когда они видят, как панки бухают, не могут удержаться, встают и хлопают полчаса.

– Мы с Розиком через год после этого свой первый панк-состав заделали. «Даст ин май брэйн» назывался, пыль в моём мозгу, а, да, ты ж английский знаешь, – наконец-то осознал очевидное Гарик. – Была у нас одна вещь, без названия даже, вернее, названий куча, не могли выбрать. Про то, что у чувака на одном плече белый ангел, а на другом, соответственно, чёрный. Белый ему: «Делай перерывы», а чёрный так по-нашему: «Бухай регулярно». В припеве так и шло. Качало – жуть. И приглашают нас как-то на фестиваль, опен-эйр, пятьдесят километров от города, зелёная зона, парк «Дубки». Обещают аппарат, барабаны, накормить, дорогу даже оплачивают. Мы с утра по соточке, погрузились, через полчаса приезжаем, а там детский фестиваль, клоуны всякие, качели-карусели, конкурсы. Кто-то, короче, что-то перепутал, а валить назад поздно, организаторы подходят, давайте на сцену. Выползли мы и завалили, а что делать? Две песни отлабали, потом нас стащили. Скандал был, но пару пап потом втихую подошли, благодарили, даже на пропой что-то сунули, плюс сосисок местных в кульке.

– О, сосиски, – эйфоричный Розенбом запрыгал на лавочке, отчего та угрожающе заскрипела. – Помнишь сосиски, Сеня?

При упоминании о сосисках Арсений понял, что пора ретироваться. Он вскочил, потряс руки обоих рассказчиков, непрерывно выдавая что-то о новом номере и горящих сроках, пообещал в самое ближайшее время присоединиться к компании, внеся свою алкогольную лепту, и очень быстрым шагом покинул зал славы рок-н-ролла. Утро воспоминаний грозило перерасти в день. Осознав, что у него ещё оставалось достаточно времени до начала работы, Арсений несколько сбавил темп. Всю дорогу до редакции он вспоминал один из своих первых опытов общения с Гариком и Розенбомом. Отходивший от какого-то ОРВИ, он воспользовался отсутствием родителей и пригласил музыкальных кумиров домой. В себя после выпитой водки десятиклассник Сеня пришёл часам к четырём дня, едва успев навести в квартире марафет до прихода отца с матерью с работы. Те ничего не заметили, хотя мать и удивилась тому, что сын съел почти все сосиски из холодильника. Через пару дней Сеня поинтересовался у старших наставников, как они незаметно употребили столько мясной продукции. «Слабоват ты ещё, чувачок, – довольно изрёк тогда Розенбом. – Ты же сам нам показывал, как клёво в шахматы играешь, а потом все фигуры убрал, типа, каменный век, вместо них сосиски разломанные поставил и стал сам с собой шпилить. Сбивал и съедал сразу». «Понятно теперь, почему меня так тошнило ночью», – подумал тогда Сеня, не зная, радоваться ли ему своим подвигам или стыдиться.

Как всегда перед выходом нового номера, в редакции царило оживление. Раз в месяц журнал «Эра духа» радовал своих читателей новостями с эзотерического фронта, репортажами с различных мероприятий, призванных способствовать духовному росту и, как следствие, разрыву цепи перерождений, деталями биографий знаменитых наставников. Склонявшемуся к агностицизму Арсению, тем не менее, импонировали эти учения с их отказом от идеи персонифицированного бога, полной открытостью для всех и каждого, отсутствием претензий на обладание единственно возможной истиной. Работавшие в редакции в большинстве своём были добродушной жизнелюбивой публикой, с хорошим чувством юмора и адекватным восприятием реальности. Редкие исключения на общем фоне не раздражали, а скорее добавляли драйва. Такой, например, была штатный фотограф Леночка, питавшаяся солнечной энергией, транслировавшая/считывавшая эмоциональный фон вне зависимости от расстояния и постоянно менявшая пассий, в каждом новом кавалере видя, по меньшей мере, Калки-аватару. Арсений поздоровался с охваченными бурной деятельностью коллегами, сделал себе кофе, включил компьютер и погрузился в присланную ему на вычитку статью. Её автор только что вернулся с проходившего раз в шесть лет празднества, грандиозного действа, для участия в котором съезжались йогины со всего мира. Читая описания практик, рассматривая фотографии полуголых людей, заполнивших всё пространство между пёстрыми шатрами у берегов могучей реки, Арсений задумался. И он, и Лера воспитывались в семьях, где религия воспринималась лишь как одна из многочисленных традиций, таких, например, как вылазки на природу с вином и жареным мясом в последний месяц весны. Он не мог понять, как с Глебом могло произойти то, что так терзало сейчас и мальчика, и его родителей. Внезапно Арсений подумал о том, чтобы после выхода номера взять отпуск, уговорить Леру сделать то же самое, сесть втроём на самолёт и хотя бы ненадолго покинуть страну, отправившись в тысячекилометровый путь. Мысль выглядела безумной, но разве не безумием было случившееся с ними? Они полетят туда, в древнюю страну, где роскошь соседствует с кричащей нищетой, где священные животные переходят автострады. Они поселятся в городе, в котором на лестницах у реки сжигают трупы, где по утрам обнажённые люди, стоя в тёплых водах, приветствуют солнце. Быть может, это излечит их, даст ответы на вопросы, позволив вернуться к привычной жизни. Арсений сделал глоток кофе, решил, что даст мысли отстояться, перед тем как делиться ею с Лерой, и вернулся к чтению.

В час дня он покинул здание редакции, пересёк улицу и зашёл в маленькое кафе, где обычно обедал. Аппетита не было. Арсений кое-как справился с овощным супом, поковырял салат и, оставив на тарелке недоеденную отбивную, ретировался. В сквере неподалёку он купил в киоске кофе в картонном стаканчике, устроился на скамейке под деревом и набрал номер Леры.

– Привет, я на обед вышел, решил узнать, как у тебя дела.

– Всё по плану, как говорит наше чадо, – голос Леры звучал на фоне шума воды и криков детей, которых она готовила к очередным соревнованиям по плаванию.

– Спасибо, что дала мне возможность пройтись с утра. Немножко разгрузил голову.

– Гарик с Розиком помогли?

– Ты что это, следишь за мной? – постарался изобразить праведное негодование Арсений.

– Конечно. А ещё я иногда имею обыкновение снимать на балконе бельё. Они так восторженно орут, что не услышать нельзя, аж завидно. Ты не думай, даром для тебя это не пройдёт, в ближайшее время придумаю, как будешь искупать.

– Всенепременно. Слушай, возможно, есть одна идея, пока, правда, в зачаточном состоянии, но я думаю, что нам делать. Мы справимся.

– Справимся, без вариантов. Всё, давай, мои там перетонут все без меня. До вечера.

– До вечера.

Арсений спрятал телефон в карман. Он никогда особо не задумывался над определением любви, не был готов примыкать ни к циникам, утверждавшим, что за этим словом стоят лишь физиология и химия, ни к доказывавшим прямо противоположное романтикам. Люди, изучившие друг друга до малейшего пигментного пятна, знавшие, в какое время каждый из них привык совершать физиологические отправления, прожившие бок о бок годы, не могли сохранять в быту восторженные чувства периода влюблённости. Быт умел съедать многое, он перекраивал взгляды, сталкивал лбами, и всё же то, что было у него с Лерой, Арсений мог назвать любовью. Они познакомились обыденно и даже несколько нелепо, в квартире Севки, друга Арсения. Севка праздновал свой день рождения, его новое увлечение, опасаясь потеряться в компании незнакомых людей, пришла с подругой. Подругу попросили помочь на кухне, где в это время мрачный Арсений резал колбасу, периодически прикладываясь к стакану с вином. За полгода до этого он расстался с однокурсницей, с которой был вместе юбилейных двадцать четыре месяца. Арсений страдал, писал диплом, а по ночам вёл в голове долгие беседы с бывшей возлюбленной, убеждая, доказывая, растравляя раны. По прошествии времени они вспоминали с Лерой их тогдашнее общение и смеялись над тем, как глупо это должно было выглядеть. Арсений старательно натягивал на себя маску мрачного отшельника, всё повидавшего и утомлённого жизнью, Лера отпускала язвительные комментарии. За столом пикировка продолжилась, потом гости разошлись. На следующий день Арсений с помощью Севки стал обладателем необходимого ему номера телефона. Дурея от непривычности ситуации, от того, что собирался сказать, он взял в руки трубку.

– Ты страшный человек, ты это знаешь? – начал с места в карьер Арсений.

– Не уверена, а почему? – ничуть не удивлённым голосом осведомилась Лера, не поинтересовавшись, кто звонит.

– Потому что ты сама не понимаешь, как хороша.

– Не понимаю, но спасибо. Так куда, в кино, в парк или у тебя есть более оригинальные сценарии?

Арсений опешил. В этом была вся Лера, с её, на чей-то взгляд, прагматизмом, порождённым достоинством и нежеланием плясать с бубном вокруг очевидного. Тогда они пошли в парк. Лера спасла Арсения от мучительных рефлексий, от неуверенности в себе и мире, и сейчас, много лет спустя, они спасали друг друга.

Арсений допил кофе и вернулся на работу. В шесть часов он выключил компьютер, попрощался с немногими остававшимися в редакции и направился к остановке. Через две минуты подкатил автобус. Арсений забрался в салон и опустил тело в объятия кресла. Глядя на проплывавший за окном индустриальный пейзаж, он, помимо своей воли, снова погрузился в воспоминания.

Всё началось одним вечером в конце марта. Закрыв за собой дверь в комнату, Лера подошла к кровати, на которой уже вытянулся Арсений, и, вместо того чтобы переползти через мужа на свою половину, присела у его ног.

– Тебе не кажется, что Глеб выглядит очень утомлённым в последнее время?

– Да, я заметил, но, наверное, ничего удивительного. Весна, авитаминоз, в школе загруз, мало ли причин.

– По-моему, он стал плохо спать по ночам.

– С чего ты взяла?

– Не знаю, – Лера задумчиво посмотрела на настенный календарь, выпускаемый в редакции «Эры духа». – Похоже. Ты ничего не слышал?

– Да нет. Ты же знаешь, я иногда просыпаюсь часа в два-три, но у него всегда тихо. Опять же, ему двенадцать лет, может, влюбился.

– Ага, ты мне ещё свои школьные годы вспомни. Слушай, серьёзно, я как-то всё не обращала внимания, а вчера вдруг так явно это увидела. Ты уставший очень был, решила не трогать тебя без повода. Сегодня позвонила его классной. Та говорит, с учёбой всё нормально, ведёт себя как всегда, но стал какой-то, как она сказала, рассредоточенный, что ли, будто одновременно думает и о задании, и о чём-то своём. Она сама собиралась с нами связаться, я её опередила.

– Не знаю, что тебе сказать, лажово как-то. Давай я с ним поговорю завтра, так, знаешь, по возможности ненавязчиво. Даже если там в девочке дело, всё равно обсудить надо, он же сам первый никогда не начнёт, будет мучиться, но молчать. А если что-то серьёзнее…

– Вот обойдёмся без серьёзнее. На самом деле, Сень, спасибо, сама тебя хотела попросить. Сам понимаешь, ваши мужские разговоры…

– Спи уже, феминистка, – Арсений притянул к себе Леру и поцеловал в висок. Через две минуты она ровно задышала, провалившись в сон. Арсений ещё какое-то время прокручивал в голове полученную информацию, спрашивая себя, был ли смысл беспокоиться, а потом уснул и он.

Следующим вечером Арсений постучал в комнату сына. Глеб сидел за столом и при свете настольной лампы что-то писал в тетради.

– Дружище, есть пара вопросов, – позвал Арсений.

– Да, пап, – Глеб повернулся на стуле, и в этот момент Арсений осознал, насколько переменился его ребёнок. Он ещё больше похудел, скулы на бледном лице заострились, под глазами залегли тени. Арсений не хотел верить тому, что видел, но во взгляде мальчика застыла тоска, растерянность пополам с безысходностью.

– Сына, – Арсений усилием воли заставил свой голос не дрожать, – нам с мамой показалось, что ты чем-то озабочен. Ты только пойми правильно, я тебя не пытаю, просто у меня больше опыта, в каких-то ситуациях я, пожалуй, смогу тебе что-то подсказать. Если есть вещи, которые маме, ну, знать не обязательно, как женщине, даю слово, она их не узнает. Врать я ей не буду, просто объясню, что ничего страшного не происходит, мы сами разберёмся.

– Папа, – Глеб говорил тихо-тихо, еле слышно, – я боюсь, вы мне не поверите и отправите в сумасшедший дом.

– Сынок, как ты мог такое подумать? – Арсений вдруг понял, что стоял на пороге. За порогом ждало нечто, грозившее искорёжить всю их жизнь. – Мы же любим тебя, о чём ты говоришь? Просто расскажи, веришь, люди всегда себе надумывают непонятно что, а потом поделишься, и всё оказывается понятно.

Между отцом и сыном легла тишина, а потом мальчик заговорил.

Одной ночью на исходе зимы Глебу приснился сон. Вокруг него была абсолютная космическая чернота с тусклыми крапинками звёзд где-то неимоверно далеко. Он стоял на месте, хотя под ногами не было никакой опоры, а перед ним возвышался ангел. Мальчик знал, что это был ангел, но не мог описать его. «Он совсем не такой, как на иконах, и он горел», – прошептал Глеб, и на мгновение Арсений почувствовал укол первобытного ужаса. «Ты избран, – сказал ангел, и голос его не был голосом, – чтобы стать новым мессией, спасителем или губителем. Только от тебя теперь зависит, пойдёт ли человечество дальше своим путём или отправится в место, что лежит за гранью всех ваших представлений. Ты будешь носить в себе Апокалипсис, жить, наблюдать, изучать мир. Что-то покажется тебе прекрасным, что-то гнусным и отвратительным. Ты увидишь, как одни люди убивают других, как истязают ради денег и развлечения, как лгут, предают, втаптывают в грязь. Ты познаешь человеческое нутро, неисчислимые бездны мерзости. Тебе не придётся ничего искать самому, рано или поздно жизнь сама извернётся перед тобой всеми своими гранями. Если ты сумеешь дойти до конца и удержать в себе то, что будет проситься наружу, мир спасён, если же нет, ты знаешь, что случится, хотя и не можешь это представить».

Глеб рассказал, что после этих слов он упал на колени. Это не было сном, когда над тобой довлеет чужая воля, заставляя повиноваться её приказам, нет, мальчик был свободен в своих поступках. Он дрожал, внезапно ощутив космический холод, из его глаз лились слёзы. Ангел продолжал говорить, и тогда Глеб начал кричать. Он кричал, пока в горле его не взбух меховой бурдюк, и ангел изрекал слова, которые не были словами, не заботясь о том, слышат его или нет. – Почему я, почему?! – взмолился Глеб, с трудом выталкивая звуки из покалеченного горла. – Ответы есть, но ты их не поймёшь, – сказал ангел тогда, когда мальчик меньше всего этого ожидал, а потом он проснулся.

Глебу стоило огромных усилий, чтобы не показать дома и в школе, что происходило у него внутри. К вечеру картинка в голове немного потускнела, и мальчик в какой-то момент смог убедить себя, что это был лишь кошмар, однако ночью всё повторилось. Снова ангел говорил о конце света, снова Глеб кричал и просил объяснить, почему был избран именно он. «Ты сильный», – сказал ему ангел, и это было всё. Так продолжалось десять ночей, десять ночей в пустоте космоса. Затем всё прекратилось, так же внезапно, как и началось.

– Но ведь с тех пор тебе ни разу больше ничего не снилось, – шептал Арсений, чтобы не сорваться на крик, – прошёл почти месяц, ты должен успокоиться. Сыночек, это подсознание, оно и не такие штуки выкидывает без всяких причин.

– Папа, ты не веришь, потому что тебя там не было. Всё так и есть, – произнёс Глеб, и Арсений похолодел от тона, которым это было сказано.

Той ночью они не сомкнули глаз. Лера порывалась бежать к сыну, говорить с ним, но Арсений удержал её. Всё ограничилось чашкой молока с мёдом, которую Глеб выпил, виновато глядя в пол. Они перебрали множество версий, от переутомления до наркотиков и шизофрении. Оба сошлись на том, что им не обойтись без помощи специалиста. Уже к середине следующего дня Лера, проконсультировавшись у подруг, звонила по данному ей номеру и договаривалась о встрече.

– Даже мысли не допускай, что с тобой что-то не так, – говорила она вечером сыну, гладя его обеими руками по голове. – Папа прав, это подсознание, ты мог переутомиться, что угодно могло произойти, поэтому нужно разобраться.

– Да, мама, я понимаю, – отвечал Глеб.

Перед сном Арсений, в горячке осознания, зашёл в комнату сына и опустился перед ним на корточки.

– Послушай, дружище, неужели всё это время ты постоянно об этом думал по ночам, спал по три часа, хотя сны прекратились?

– Я писал.

– Что ты писал?

– Ангел сказал, что если я всё вынесу, я должен буду оставить потомкам послание, завет, сказал он, Новейший Завет. Он надиктовывал мне его все эти десять дней, и я запомнил каждую букву, хотя там на тысячу страниц, и никогда не смогу забыть. Папа, – лицо Глеба внезапно сморщилось, – я так не выдержу. Я ведь уже чувствовал это в себе, когда Лёша из моего класса чуть не подрался с пацаном на два года старше. Пацан его доставал, Лёшка не удержался и попытался ему двинуть, а тот на голову выше, он бы его закопал там, хорошо, учительница пришла. Этот пацан вообще всех достал, не знаю, как его ещё не выгнали, школа-то у нас хорошая. И вот я смотрел на это, хотел что-то сделать, Лёшке помочь и вдруг почувствовал, как оно во мне поднимается, как волна. Такая ненависть, перед глазами оранжевые пятна, и ты его сдерживаешь, а оно наружу хочет. Я справился, не так сложно было, но я же понимаю, что это только начало, самое простое. Как же я буду жить дальше?

Глеб уронил голову на грудь отцу и тихонько завыл. Арсений баюкал сына, шептал ему какие-то слова и сам испытывал ненависть к тому неизвестному, что так заставляло страдать двенадцатилетнего ребёнка. Чуть позже Глеб оторвал заплаканное лицо от отцовской футболки. Мальчик встал, подошёл к книжной полке, пошарил за рядом книг и достал толстый блокнот в чёрном переплёте. Арсений раскрыл его наугад. Страницы были исписаны бисерным старушечьим почерком сына, так непохожим на их с Лерой манеру выводить буквы. «Но вы, подобно глупым бабочкам, летящим на свет, всё так же стремитесь к тому, что зовёте удовольствиями, тщетно пытаясь обрести в них утраченную новизну. Рождаются и превращаются в прах империи, на месте долин встают горы, сменяются поколения, но нет, как не было, предела мерзости человеческой» – бросилось в глаза. Арсений встал на ноги и, пошатываясь, вышел из комнаты с блокнотом в руке.

Всё то время, пока Глеб проходил обследование, Арсения не покидала мысль о романе, прочитанном им лет в шестнадцать. В дочь известной киноактрисы, девочку возраста Глеба, вселяется нечто, именующее себя дьяволом. Врачи бессильны поставить диагноз, одержимая говорит на незнакомых ей языках, проявляет способности к телепатии и психокинезу, однако окружающие, в том числе и священники, к которым обращается отчаявшаяся мать, упорно отказываются видеть в происходящем проявления потусторонних сил. Они ищут научные объяснения, ищут болезнь, которой на самом деле нет, есть лишь глубокий кризис веры. Арсений не мог не проводить параллелей между осаждаемой демоном Реганой и своим сыном, разве только вторгшиеся в сознание детей находились по разные стороны баррикад. «Но причём здесь вера? – спрашивал он себя, останавливаясь посреди комнаты, по которой раз за разом наматывал круги в ожидании приговора врачей. – Неужели мы хоть на секунду можем допустить, что всё это правда?». Он знал, что ответом было «нет», знал, что им оставалось только ждать.

– Поверьте, я не вижу причин для беспокойства, – сказал им, до хруста сжимавшим пальцы, лысеющий мужчина с добрым лицом, известный специалист в своей области. – Мы провели все необходимые исследования. У Глеба нет никаких органических заболеваний, поражений мозга. Это не эпилепсия, не шизофрения, не галлюцинации. Психически Глеб здоров.

– Но что же тогда происходит с ним, ведь это ненормально? – выдохнул Арсений. От облегчения, захлестнувшего его, закружилась голова, и он усилием воли заставил себя сосредоточиться на разговоре.

– Я думаю, дело в слишком бурной фантазии вашего сына. Глеб очень умный мальчик для своего возраста, весьма начитанный, к тому же, что мне приятно вам говорить, он замечательный сын. Во время наших с ним разговоров он всё время повторял, как переживает из-за того, что причиняет вам беспокойство. Он большая умница. Далеко не каждый ребёнок способен так серьёзно относиться ко всем этим расспросам, тестам. Но, видите ли, избыток фантазии плюс гипертрофированное чувство ответственности – коктейль тяжёлый. Интенсивная внутренняя жизнь может привести к самым разным последствиям. Человек перестаёт интересоваться окружающим миром, уходит в себя, у него развиваются неврозы. В данном случае, мне кажется, речь идёт как раз о неврозе.

– Но откуда все эти ангелы, конец света? – Лера смотрела прямо в глаза лысеющего врача, в течение всего разговора ни разу не поменяв положение тела, со спиной-палкой профессиональной пловчихи. – Мы оба далеки от религии, наши родители тоже.

– Трудно сказать. Мозг – штука малоизученная, он может, как говорит молодёжь, заморочиться на чём угодно. Отсылки к религии повсюду, а Апокалипсис это ведь такая раскрученная тема, согласитесь. Возьмите этот его Новейший Завет, там ведь все фразы построены по классическому образцу, так изъясняется каждый второй проповедник, в сети их, кстати, запредельное количество. Глеб мог что-то прочитать, посмотреть фильм, услышать от учителей или друзей, сейчас это не суть. Главное, что вы должны уяснить, это как вести себя в сложившейся ситуации. А вести себя нужно так, чтобы эта тема как можно меньше всплывала. Обходите её стороной, вообще не говорите об этом, дайте ему понять, что не верите ни в каких ангелов и мессий. Первое время Глеб будет возмущаться, про себя, конечно, он тащит на себе такое бремя, а самые близкие люди не хотят его понять. Он убедил себя, что несёт ответственность за мир, за вас, в конце концов, вы же не обращаете на этот подвиг никакого внимания. И вот так, постепенно, в отсутствие подпитки со стороны его фантазии станут тускнеть. Занимайтесь чем-то втроём, съездите вместе на отдых, в конце концов, живите своей привычной жизнью. Успокаивающее сейчас Глебу не помешает, я выпишу рецепт, мягкий препарат, успокоит нервы, по ночам будет хорошо спать. Ещё раз повторяю, у вас замечательный мальчик, здоровый и, убеждён, талантливый. Из него может вырасти большой человек. Знаете, что он сказал мне, когда я спросил его, почему бог послал ангела, вместо того чтобы явиться самому? «На бога не может смотреть ни один человек, и я не смог бы, я же не его сын, как тот, который был до меня».

Выйдя из автобуса, Арсений зашагал по столетней давности булыжнику центральной площади. Вечерело. Он шёл навстречу влюблённым парочкам с мороженым в руках, скейтерам в бейсболках и футболках без рукавов, огибал собравшихся послушать уличных музыкантов и вспоминал, как сказал сыну о необходимости какое-то время принимать на ночь успокаивающее. «Ты боишься, что я буду продолжать писать? – спросил его тогда Глеб. – Не переживай, папа. Если мне удастся с этим справиться, у меня будет много времени, чтобы закончить». Арсений промолчал. Молчала и Лера, после разговора с врачом они похоронили тему мессианства, зарыли её так глубоко, как было возможно. Две недели Глеб пил таблетки. Он стал высыпаться, это было видно по его порозовевшим щекам, по распрямившимся плечам, и, если только желаемое не принималось за действительное, затравленность исчезла из его взгляда. Заговор молчания делал своё дело, и всё же ни Леру, ни Арсения не покидала мысль о том, что могло происходить в голове их сына. По утрам они украдкой рассматривали его, радуясь, если он выглядел отдохнувшим, с отягощённым сердцем шли на работу, унося в памяти замеченные признаки бессонницы. Арсений не знал, сколько им суждено было жить впотьмах, и собирал силы для дальнейшей борьбы с неизвестностью.

Площадь закончилась, за ней потянулись кварталы Старого города. Узкая улица, петлявшая между невысокими домами, привела его ко двору, где он бегал в детстве по потрескавшемуся асфальту, в компании друзей, поливавших друг друга из самодельных водяных пистолетов. Арсений махнул рукой Гарику и Розенбому, почётным стражам беседки, и взбежал по ступенькам. Ещё на подходах к квартире он почувствовал тот самый запах, упоительный аромат куриных котлет, страстным поклонником которых являлся, передав эту любовь семье. Захлопнув за собой дверь, кое-как содрав с ног туфли, проигнорировав визит в ванную, Арсений возник на пороге кухни.

– Всем привет, всех рад видеть и должен сообщить многоуважаемому семейству, что безмерно вас люблю, – торжественно пробасил он дьяконским голосом.

– Привет, пап, взаимно, – улыбнулся ему Глеб, наблюдавший, как мать священнодействовала у шипящей сковородки.

– Взаимно-то взаимно, но личную гигиену никто не отменял. Быстро мыть руки, – отвернулась Лера от плиты, с недовольным лицом и смеющимися глазами.

– Не раньше, чем сделаю объявление. Правление семьи в моём лице торжественно постановило, что в ближайшее время мы заканчиваем все насущные дела, подсчитываем накопления и трясущимися от жадности руками отправляемся покупать билеты на самолёт. Нас ждут древние тайны, заклинатели пресмыкающихся и единение с природой. Долой прогнившую цивилизацию, восславим путь к просветленью!

Котлеты шипели, Лера что-то возмущённо говорила о спонтанности и пафосе, а Глеб смеялся. Арсений смотрел на сына, и сердце его сжималось от любви и страха. Перед сном, прислушиваясь к тишине в соседней комнате, Лера спросила, как он пришёл к этой мысли.

– Я не знаю, – вполголоса произнёс он, – но так будет правильно. Правильно и здорово.

– Я люблю тебя, – прошептала ему жена. Они уснули, и этой ночью ничто не тревожило сон Арсения. Его тело дёрнулось на кровати на рассвете. Вырванное из тёмного омута сознание, ещё не успев встроиться в реальность, не распознав потревоживший сон звук, вскинуло плоть. Босой, управляемый одними рефлексами, он побежал по паркету, разбрасывая в стороны преграды, рванул дверь в комнату сына. В глаза ему бросилось распахнутое окно и белые занавеси, бившиеся на ветру на фоне светлеющего неба. Он бросился прочь из клетки квартиры, на ходу что-то крича жене, крича что-то в телефон, каким-то образом оказавшийся у него в руке, пока ступени расплывались сплошным пятном перед глазами. Глеб лежал на асфальте, лицом вверх, маленькая фигурка с завернувшейся за спину рукой. Крови почти не было, только из аккуратной раковины ушка бежала тёмная струйка. Арсений упал на колени перед сыном, ломая ногти об асфальт, с кем-то внутри, запрещавшим трогать тело мальчика. Веки Глеба дрогнули. «Прости, папочка, так будет лучше всем», – прошелестело на обкусанных обескровленных губах, на которых Арсений отчётливо различал каждую трещинку. Пространство вокруг стало полниться голосами, над домами понёсся жуткий вой Леры, бившейся в руках Гарика и Розенбома. Где-то вдали раздался звук сирены. «Я верю, верю всей душой, верю, как никто никогда не верил. Если хочешь, уничтожай этот проклятый мир, но только потом, дай ему прожить жизнь, а потом уничтожай, пожалей его, награди, ведь я теперь верю», – исступлённо шептал Арсений, трясясь под порывами утреннего ветра. Рёв сирены становился всё громче, и по небу плыли тучи, отражаясь в глазах распластавшегося на земле мальчика.

ВЫБОР
рассказ

Экзистенциалистам всего мира посвящается

Самым простым решением было бы закрыть кухонную дверь. Отрезать себя от ночных шумов слоем крашеного дерева, постанывая от предвкушения, рухнуть на диван, мгновенно отключиться, а потом, проснувшись, уповать на милость хранящих бытовую технику божеств. Митя Коновалов неоднократно прокручивал заманчивую идею по всему пространству головы, несколько раз, чувствуя, как мысль обрастает плотью, сжимал её, подносил к лицу, едва ли не облизывал блестящую поверхность, а потом, скрежеща зубами, разжимал пальцы, отпуская дверную ручку. Выбор существовал всегда, хотя у Мити его и не было. Над этим, безусловно, стоило задуматься, однако мозг, сотрясаемый из-за постоянных столкновений идеи с черепом, напрочь отказывался заниматься интеллектуальными упражнениями. В течение трёх недель умственная деятельность свелась к необходимому минимуму, а на первый план вышла жизнь тела. Тела, которое работало на износ.

Впиваясь пальцами в занозистые бока ящиков, под кряхтение и матерщину товарищей по трудовому несчастью, Митя вспоминал писателей-экзистенциалистов. Подобно трудовым товарищам, те тоже не прочь были приложиться к стакану, отягощённые осознанием трагичности и бессмысленности бытия. Впрочем, в отличие от Мити, они верили в свободу выбора. Можно было спешно покинуть зачумленный город, укрыться в доме, законопатив все щели, или, рискуя жизнью, пытаться спасти тех, кто ещё мог быть спасён. Далёкий от врачей, больных и спасения, Митя знал одно: заработанных за двадцать два изнурительных дня денег хватит на контейнер отборных заморских ягод. Тратить часть этой суммы на замену реле не представлялось возможным.

Холодильник же категорически нуждался в ремонте. Далеко не первой молодости агрегат не выдержал августовской жары и забастовал. Термометр на кухне перманентно выдавал за тридцать, с чем никак не могло согласиться температурное реле. Дойдя до точки невозврата, холодильник принимался конвульсивно содрогаться, беспрерывно выключаясь и снова включаясь с интервалом в тридцать-сорок секунд. Сползая с дивана, потирая набухшую недосыпом и стрессом голову, Митя брёл в ночной темноте на кухню и щёлкал кнопкой включения вентилятора. Лопасти начинали вращаться, перемешивая застоявшийся, несмотря на открытое окно, воздух. Спустя несколько минут реле успокаивалось, и холодильник выключался. Митя выжидал какое-то время, отрубал вентилятор, возвращался на диван и забывался недолгим беспокойным сном до следующего приступа. Потом наступало утро, ртуть в термометре подрастала ещё больше, и Митя собирал силы, чтобы порадоваться отсутствию необходимости ходить на службу.

Сумме, позволявшей ему оплачивать коммунальные услуги и сытно и правильно питаться, Коновалов был обязан матери. Давным-давно Анна Васильевна раз и навсегда решила, как сделать так, чтобы её сын смог выдержать свалившийся на него груз мира. В день окончания Университета знаток творчества экзистенциалистов получил в подарок банковскую карточку. К ней прилагалось заявление Анны Васильевны о том, что родители готовы были отпустить отпрыска в самостоятельное плавание, предоставив в его распоряжение однокомнатную квартиру, доставшуюся от покойных бабушки с дедушкой и ранее, за неимением лучшего применения, сдававшуюся внаём. «Работать в коллективе ты вряд ли сможешь, – озвучила мать семейства, ставя на блюдце чашку с чаем, которым собравшиеся за столом отмечали прощание Мити с альма-матер. – Само собой, мы с отцом не хотим, чтобы ты чувствовал себя ущербным, живя на наши деньги (отец, мнение которого в семье Коноваловых имело вес сугубо номинальный, привычно покачивал головой). Поэтому мы решили взять тебя в штат. В конце концов, не зря же ты потратил пять лет и имеешь диплом экономиста. Нам в любом случае нужен человек на подхвате у бухгалтерии, перепроверять отчёты, к примеру. В общем, думаю, разберёшься, не дурак. Зарплата стандартная, тебе в принципе больше не полагается, нет опыта. Готовить сам ты не умеешь и учиться точно не станешь, так что еду два раза в неделю тебе будет приносить Глаша. Деньги автоматически будут вычитаться из зарплаты. Оставшегося вполне хватит на коммуналку и всякие бытовые моменты, ещё и оставаться должно, хочешь – трать, хочешь – копи. Но учти, мелкие расходы по дому на тебе. Конечно, если тебя вдруг затопят соседи – обращайся, поможем разобраться, весь серьёзный форс-мажор берём на себя. А в остальном выгребай сам, это взрослая жизнь».

Ошеломлённый Митя через слово кивал. На другом конце стола ему вторил отец, отчего всё происходившее в столовой напоминало абсурдистскую постановку. Для Коновалова-младшего, уверенного, что остаток жизни он проведёт в родном доме и умрёт под стук ножа, которым Глаша три раза в неделю резала овощи для любимого салата матери, вышеозвученное было полнейшей неожиданностью. Родившийся раньше срока, Митя с младенчества страдал всевозможными ОРЗ и ОРВИ. Респираторные недуги преследовали его так часто, что в какой-то момент он почти перестал реагировать на вечные сопли и боли в горле, сочтя их неотъемлемой частью своего бытия. В дошкольных воспоминаниях Мити осталась череда врачебных кабинетов, процедурные и ощетинившиеся странными сочетаниями букв слова, вроде «кварц» и «электрофорез». Друзей у него не было. Мать, убеждённая, что болезни сильно ослабили сердце чада, запрещала Мите общаться со сверстниками, опасаясь вирусов и подвижных игр. Последние могли привести к приступу из серии «кардио». Свежий воздух, необходимый формирующемуся организму, означенный организм получал в полном объёме, но исключительно в сопровождении заботливой родительницы.

С обычной школой Мите так и не пришлось столкнуться. Анна Васильевна, одна из первых в городе бизнес-вуман, владелица крупной фирмы по производству и продаже оргтехники, имела немало связей среди деятелей, пахавших ниву народного образования в заведениях с приставками «рай», «гор» и «обл». В течение одиннадцати лет Митя грыз гранит науки исключительно в контексте домашнего обучения. Несмотря на интенсивную программу, ему нравилось впитывать информацию. Приходившие в дом Коноваловых учителя, как правило, молодые, хорошо одетые, с блеском в глазах, точно не стали бы работать в государственной школе с её окладами. Периодически к ним присоединялся и отец Мити, в прошлом математик, а ныне руководитель одного из отделов в фирме жены. Иногда, объясняя сыну смысл растянувшейся по странице формулы, он вдруг прерывался и, водя туда-сюда карандашом по бумаге, начинал что-то вроде: «Помнится, я эту штуку в седьмом классе расщёлкал, а они смеялись, не верили…». На этом месте отец обычно осекался, возвращаясь к задаче, и от него пахло чем-то непривычно-сладким. В сознании Мити этот запах ассоциировался с теми вечерами, когда мать допоздна задерживалась по делам фирмы.

Глаша работала у Коноваловых с незапамятных времён. Руководя двумя горничными, в обязанности которых входила уборка двухэтажного дома, кухню она не собиралась делить ни с кем, выдавая на-гора десятки кулинарных шедевров. В отсутствие родителей и учителей она становилась Митиной няней, постепенно трансформировавшейся в облегчённую версию надзирательницы, следившей за тем, чем занимался в свободное время младший член семейства. Благодаря её бдительности и километровым заданиям учителей, Митя почти не познал виртуальных прелестей, включая онлайн-игры и социальные сети, не говоря уже о значительно более крамольных вещах. Крамолой Митя интересовался мало. Читая в книгах о мужчинах и женщинах, он испытывал скорее любопытство теоретика, которое вскоре удовлетворил учитель биологии, поведав о процессах, ведущих к зачатию и впоследствии деторождению. В общении, лишённом сексуального оттенка, например, дружеском, Митя видел не намного больше смысла. Редкие встречи с детьми знакомых родителей во время необходимых для посещения торжеств вызывали у него только скуку.

Так или иначе, но отрицать очевидное было невозможно. Анна Васильевна действительно произнесла дикие слова. Митя, едва окончивший с отличием экономический факультет, не успевший даже подумать о вариантах дальнейшего развития событий, не помышлявший о какой-либо самостоятельности, должен был начать совершенно иную жизнь. Апеллировать к оставшимся в детстве проблемам со здоровьем, взывать к родительским чувствам и высшим силам не имело никакого смысла. В семье Коноваловых решения Анны Васильевны не обсуждались. Несколько адаптационных ночей на новом месте, скромной однушке на окраине, Митя провёл почти без сна. На пике изматывающих размышлений его вдруг осенило. Внутренний аналитик, тренированный годами экономических штудий, разгадал хитрый план знатной бизнес-леди. Отлучив сына от дома, мать хотела выяснить, готов ли был её отпрыск к тяготам и неожиданностям самостоятельной жизни, мог ли он сохранять то же спокойствие, что и во время домашних занятий. Это была проверка будущего руководителя фирмы, и Митя собирался достойно выдержать испытание. По его расчётам, оно могло занять не больше года. В ту ночь Коновалов крепко спал, а на утро проснулся бодрым и готовым действовать. Через несколько дней начали приходить задания. Поначалу требовавшие лишь механической работы, они постепенно усложнялись, что только подтверждало правильность догадки. В Митиной жизни мало что изменилось. Он так же вставал утром, завтракал и принимался за работу. После полудня он прогуливался в близлежащем парке, малолюдном и оттого привлекательном, обедал принесёнными Глашей продуктами и снова устраивался у монитора. Возможности сети Митя использовал по полной, не поддаваясь искушению онлайн-играми за отсутствием последнего. Перед ужином Коновалов совершал ещё одну вылазку в парк и, приняв пищу, вытягивался на диване. Обычно он быстро засыпал, выпустив из пальцев сборник трудов экзистенциалистов. Счета за коммунальные услуги Митя регулярно оплачивал в сети. Бюджет его личного государства, скрупулёзно выверенный, давал возможность делать небольшие накопления. Вместе с ними росла уверенность в скором и победоносном конце окраинных мытарств. Разговаривая с матерью по телефону, Митя живописал свой быт с гордостью холостяка, годами умудрявшегося поддерживать в жизни порядок и экономию. В отсутствии комментариев со стороны Анны Васильевны ему слышался звук фанфар. Так прошло четыре месяца, а потом в Митину жизнь вошла она.

Тем вечером на подступах к парку было непривычно людно. Пляшущие разноцветные буквы на транспаранте у входа сообщали об открытии фестиваля, посвящённого, как ни странно, лету. Услышав доносившиеся из глубины парка звуки музыки, Митя уже почти повернул назад, однако в последний момент сдержался. Отклоняться от заведённого порядка вещей, идя на поводу у собственных эмоций, было недостойно ставившего перед собой серьёзные цели. Решив воспринимать предстоящую прогулку как возможность узнать больше о досуге сограждан, Митя смело шагнул навстречу неизвестности. Обозрев с десяток аттракционов, обогнув змеившиеся возле палаток с напитками и сладостями очереди, наслушавшись шума, через полчаса он двинулся по направлению к выходу, когда внезапно услышал голос. Довольно приятный, по крайней мере, не вызывавший ассоциаций с визгом, тот распевал что-то о любви под жарким солнцем, но Митя не вслушивался в слова. Что-то в самом тембре голоса заставило его сменить курс и подойти к сцене. На деревянных подмостках несколько девушек в леопардовых платьях делали вид, что играли на музыкальных инструментах. На переднем плане солистка выписывала замысловатые фигуры микрофоном у лица, не забывая при этом двигать бёдрами в такт звукам из колонок. Бесконечно далёкий от современной поп-музыки, Митя был всё же знаком с понятием пения под фонограмму. Тем не менее, взгляд его, направленный на солистку, меньше всего напоминал взгляд готового начать порицать критика. Леопардовые красотки исполнили ещё несколько мало отличавшихся друг от друга номеров и, рассылая во все стороны воздушные поцелуи, упорхнули со сцены. Митя какое-то время постоял на месте, потом тряхнул головой и задумчиво двинулся в выбранном ранее направлении. Дома он так же задумчиво поужинал и лёг спать, даже не взяв с собой очередной сборник экзистенциальных откровений. Всю ночь он провёл в состоянии, хорошо знакомом пытающимся придти в себя после нескольких дней употребления спиртосодержащих напитков. На стыке сна и яви ему являлись джунгли, амазонки, нёсшиеся между деревьев на спинах огромных леопардов, и прочие порождения глубин подсознания.

На следующий день Митя никак не мог сосредоточиться на работе. Кое-как справившись с присланными отчётами, он, вместо того чтобы приступить к ежевечернему моциону, зашёл в сеть и набрал в поисковике «Фестиваль лета». Уже через минуту его проинформировали о том, что леопардовый коллектив именовался «Клубнички». Не подумав даже поморщиться при виде названия, Коновалов продолжил изыскания. На официальном сайте «Клубничек» сообщалось, что солистку группы звали Виолетта Берри, и все желающие имели возможность посетить её страницу в популярной социальной сети. Снова забыв поморщиться, Митя, ничтоже сумняшеся, перешёл по ссылке. Выяснилось, что он не мог зайти в соцсеть, не будучи в ней зарегистрированным. За десять минут Коновалов, руководствуясь подсказками виртуального помощника, создал страницу пользователя Doctor Horse. Картинка на аватаре изображала несущуюся по полю лошадь с развевающейся гривой. Митя снова щёлкнул по ссылке и секунду спустя уже созерцал искомое.

Виолетта Берри, похоже, действительно была без ума от красных ягод. На большей части из сотен фотографий в её альбомах она была запечатлена с клубникой в том или ином виде. Митя увидел клубнику со сливками в клубе после выступления, клубничное варенье от заботливой бабушки и даже Клубникомена – типа в костюме гигантской ягоды с пачкой рекламных листовок в пятерне. Дрожащей на поверхности мышки рукой Митя прокрутил блок с личной информацией. Согласно ей, Виолетта Берри училась на третьем курсе в Институте культуры, считала себя певицей по призванию и на данный момент была готова рассматривать различного рода предложения, не состоя в официальных отношениях. Митя шумно выдохнул и немного расслабился. До поздней ночи, почти не слыша музыку, он смотрел выступления «Клубничек», висевшие на странице вперемежку с сериалами и видео из фитнес-залов. Перед тем, как переместиться на диван, Коновалов навёл курсор на подпись «Добавить в друзья» и отчаянно прихлопнул левую кнопку мышки. Спал он ещё хуже, чем накануне, а проснувшись, немедленно бросился к ноутбуку. «Виолетта Берри добавила Вас в друзья», – прочитал он и почувствовал, как что-то дёрнулось у него внутри. Doctor Horse, 1986-й в списке друзей востребованной певицы, хлопнул в ладоши и сыграл торжествующую дробь по столешнице.

Несколько следующих суток Коновалов жил в раздвоившемся мире, с трудом заставляя себя заниматься документами матери. Виолетта вела весьма активную сетевую жизнь, и Митя регулярно получал отчёты об её отношениях с Вселенной, полной загадок и такой прекрасной. Периодически Митя вставал из-за стола и бродил по комнате, вспоминая, что читал у экзистенциалистов о столкновениях полов. Несколько раз он даже включал телевизор, о чём раньше не мог и помыслить. На экране, словно генерируемые самой судьбой, мелькали рекламные ролики и репортажи из жизни знаменитостей. Влюблённые в первых носили футболки с изображениями друг друга, звёзды делали татуировки с именами бой/гёрлфрендов. Курсируя от дивана к столу, Митя думал о людях и о том, как они сходились с другими людьми. Долго так продолжаться не могло, Митя хорошо понимал это, как хорошо заметил взгляд, брошенный Глашей на его осунувшееся лицо при их последней встрече. Озарение, уже второе с момента вынужденного переезда, пришло к Коновалову, когда он в очередной раз посмотрел на дату рождения Виолетты.

Этот легендарный сорт клубники выращивали только в одной точке земного шара. Она была олицетворением блаженства, респектабельности и успеха и продавалась в фирменных контейнерах, исключавших вероятность того, что ягоды раздавят при транспортировке. Прошерстив Сеть, Митя понял, что в их стране достать подобный контейнер не представлялось возможным. Прочитал он и о спецдоставке по всему миру, при которой заказчик волшебным образом получал товар всего сутки спустя оформления заказа. При этом стоимость доставки в три раза превышала цену килограммового контейнера. Коновалов бросил взгляд на полку с творениями экзистенциалистов, подумал, что выбора у него не было, и отправился считать давно подсчитанные накопления. До дня рождения Виолетты оставалось чуть меньше месяца. Митя, безусловно, мог преподнести ей подарок позже, но всё его естество поднимало бунт при одной этой мысли. Он не думал, что будет дальше, он даже не собирался встречаться со звездой из «Клубничек» лично. Для Мити мир покрылся густым туманом. Белёсая пелена плотно затянула будущее, оставив нетронутым только здесь и сейчас.

Сбережений Коновалова-младшего едва хватало на пресловутый контейнер. У него было немногим больше трёх недель, чтобы заработать деньги на доставку. Митя перебрал в уме свои личные вещи, повертел в руках телефон и часы, вспомнил о матери и с сожалением придушил идею. Он снова сел за ноутбук и на исходе третьего часа щёлканья мышкой нашёл то, что искал.

Если бы ещё неделю назад кто-то сказал Мите Коновалову, что он будет зарабатывать деньги, используя мускульную силу, он бы даже не улыбнулся. Теперь это стало для него единственной возможностью осуществить задуманное. Некой компании срочно требовались грузчики для ночной посменной работы. У компании горели какие-то сроки, поэтому оплату адептам физического труда обещали более чем достойную. Митя быстро подсчитал, что соберёт нужную сумму за двадцать два дня, и у него ещё останется несколько суток для оформления-получения заказа и прочих необходимых приготовлений. Четырёхчасовая смена, начинавшаяся в десять вечера, также отлично вписывалась в график Коновалова. Анна Васильевна знала, что к десяти её сын обычно отправлялся спать, поэтому вряд ли могла застать его врасплох звонком во время работы. Кандидату на роль грузчика предлагалось быть физически выносливым и, внезапно, пунктуальным и ответственным. Никогда не сталкивавшийся в жизни с чрезмерными физическими нагрузками, Митя, тем не менее, надеялся, что худо-бедно соответствовал первому пункту, благодаря правильному питанию и регулярным пешим прогулкам. По второму и третьему пунктам претензий не могло быть по определению. В доказательство этому Митя вместе с паспортом выложил на офисный стол свой диплом с отличием. «И что вас привело к нам при таких-то достижениях?» – спросил менеджер по ту сторону стола, повертев в руках красного цвета прямоугольник и внимательно осмотрев Митю. «У меня сейчас нет выбора», – коротко ответил Коновалов.

Впиваясь пальцами в занозистые бока, Митя думал о том, как не вовремя дал сбой его холодильник. Бесконечные перемещения с ящиками, которые с равной вероятностью могли содержать как книги экзистенциалистов, так и инопланетные технологии, многократно повторяемый путь через длинный ангар до огромных фур у входа и назад однозначно стоили обещанных денег, хотя Митя и ожидал худшего. Тянувших бок о бок с ним трудовую лямку он даже не знал по имени. Времени и сил не оставалось и на минимальное общение, чему Коновалов был искренне рад. Домой он приходил, шатаясь, заставлял себя залезть под душ, затем кулём валился на диван и мгновенно засыпал. От прогулок, естественно, пришлось отказаться, однако на ежедневные отчёты и имитацию бодрого голоса при общении с матерью и такого же лица в присутствии Глаши энергии хватало. Её хватало до тех пор, пока однажды, выползая из ванной в половину третьего ночи, Митя не услышал, как сотрясался холодильник. Манипуляции с розеткой и вилкой ни к чему не привели. Обратившись к сети, Митя узнал, как сочетались слова «температурное реле» и «вентилятор». Немногим позже он понял, что синонимами их были «галера» и «цепь». Рыдая в душе кровавыми слезами при мысли о крутящихся киловаттах, Коновалов регулярно охлаждал несчастный агрегат, ликвидируя следы преступления незадолго до появления Глаши. Уходя, он обдувал холодильник не менее полутора часов подряд, давая страдальцу передышку перед могущим стать последним испытанием. Оставив вентилятор включённым на всё время своего отсутствия, Митя рисковал лишиться не только мечты, но и жилья. Возвращаясь домой, полумёртвый труженик возносил молитвы божествам бытовой техники, пока ключ плясал в одеревеневших пальцах, и был готов целовать пол в прихожей, услышав гудение на кухне. Вместо этого Митя бросался к вентилятору и с размаху нажимал кнопку. Переводя дух, мокрый от пота, он думал, что обязательно зачёркивал бы дни в настенном календаре, обладай он таковым.

В день, когда Коновалов получил последнюю часть необходимой суммы, температура на улице резко упала на восемь градусов. Переступив порог квартиры, Митя не услышал до боли знакомого гудения. Это могло означать, что холодильник наконец умер, но зелёная лампочка мирно горела, а решётка сзади была холодной. Сетевые метеорологи утверждали, что пик жары остался в прошлом. Митя погладил гладкий бок своей галеры и, минуя душ, отправился на диван. Там он проспал двенадцать часов кряду, из-за чего весь последующий день должен был сидеть за отчётами, не поднимая головы, даже пропустив обед. Оставшееся до Дня Икс время Коновалов посвящал работе и сну. Домашний адрес Виолетты он без особого труда выяснил ещё давно, пробежавшись по соцсети, убедившись в справедливости утверждения о прозрачности современного мира. Берри жила на пятом этаже высотного дома. Делая вид, что расклеивал объявления, код на замке входной двери Митя подсмотрел, когда внутрь заходила пожилая женщина. Поднявшись на пятый этаж, он недолго постоял на площадке перед заветной квартирой и спустился вниз.

Его заказ пришёл точно в срок, чем гордились и о чём писали на своём сайте ягодные кудесники из-за моря. В назначенный день Митя вышел из дома ранним утром. На улице было непривычно прохладно, лёгкий ветер шуршал по тротуару тем, что не попало в сети дворников. В руке Коновалов нёс картонный пакет с контейнером внутри. На одном из боков контейнера была прорезь, в которую Митя поместил фирменную карточку. «С Днём Рождения. Лучшее лучшей. Doctor Horse», – гласила тщательно выведенная надпись. Митя шёл и вспоминал судороги холодильника, стон диванных пружин, мысленно сравнивал ощущения от прикосновения к ящикам и контейнеру. Он представлял, как звонит в дверь и быстро сбегает по ступенькам. Дверь открывается, и женщина в халате берёт с пола пакет. «Кто там?», – басит мужской голос из глубины квартиры. «Кажется, ещё один подарок для Леночки», – отвечает женщина, щёлкая замком. «Не лень кому-то в такую рань», – удивляется невидимый мужчина. «А что такого? В прошлом году ей вообще ровно в полночь курьер посылку принёс. И не ори ты так, пусть ребёнок поспит в свой праздник, намучается ещё за целый день поздравления от поклонников принимать», – женщина ставит пакет в прихожей возле вешалки и гасит свет. Митя сделал ещё несколько шагов, остановился, покачнулся и одним движением вытряхнул контейнер в урну. Сложив пакет и спрятав его в карман, он развернулся, прошёл метров двадцать и вдруг вспомнил о накрученных вентилятором киловаттах. Митя повернул голову и увидел склонившегося над урной мужчину в заляпанном грязью плаще неопределённого цвета. Коновалов что-то пробормотал себе под нос и больше уже не останавливался до самого дома.