ЕВГЕНИЙ СТЕПАНОВ

МЕЖДУ СТРОК

ЗИМНЯЯ ДАЧА

Скрипит, как Чюрленис, бревенчатый дом,
Скрипят шестерёнки рассудка,
Который уходит от гибельных догм,
Работая честно и чутко.

Любовь и озноб – вековечный коктейль,
Который я пью торопливо.
…И вырваться трудно из хищных когтей
Сомнительного креатива.

В чём цель? Непонятна, как музыка, цель.
Где логика в жизненной драме?
А в окна стучит одинокая ель
Живыми ветвями.

БЫКОВО

Пусть телефон молчит, пусть не молчит синица;
И серый воробей, и сирый свиристель,
Пусть дым печной, как встарь, над кровлею струится
Со всех своих печных горячих скоростей.

Пусть Instagram молчит, пусть не молчит знакомый
До слёз (о, Мандельштам!) с-к-р-и-п белых половиц.
Пусть рыжий кот мурчит, обуреваем дремой,
Пусть вечный круг луны сияет желтолиц.

Пусть говорит сосна на языке сосновом,
Пусть говорит трава на языке травы.
Мне очень хорошо. Согретый дачным кровом,
Я прячусь от цепей Берлина и Москвы.

БАБОЧКА БРЕДБЕРИ

И превращается в мурло
Лицо – бессовестно и шустро.
– Враньё-предательство-бабло, –
Сказал бы нынче Заратустра.

И зреет взрыв, и млеет тля,
Необделённая клыками.
И возмущается земля
На фене пламенных цунами.

На фоне каменных палат
Растёт сорняк неимоверный.
А бабочка порхает над
Добром и скверной.

БЕДНЫЕ РИФМЫ

не говори что жизни нет
ведь ты живёшь ведь ты мечтаешь
не говори что смерти нет
не говори чего не знаешь

возьми себе в поводыри
себя и чуткое молчанье
и лишнего не говори
не омрачай поход речами

СТАЛКЕР

Из детских узких шаровар
Он вышел – к берегу Гудзона.
И дал вербальный шалобан
Пространству под названьем «зона».

А зона рыкнула в ответ:
– Вертайся, братка, восвояси.
Ты хрупок; как волчара, сед,
А в зоне скачешь на Пегасе.

Он молча репу почесал,
Сказал кряхтя бай-бай Гудзону.
И снова в зону почесал,
В родную воротился зону.

ДОСТОЯНИЕ

Знаю: нетути дара великого –
В эмпиреях витай, не витай.
И на фоне писателя Быкова
Я последний ничтожный лентяй.

Ни медальки не жду и ни ордена,
Это всё дребедень-ерунда.
А подохну – коханая Родина
Позабудет меня навсегда.

Ну и что! И какая мне разница,
Что там будет (не будет?) потом.
Я же счастлив, девчонка-красавица
На плече засыпает моём.

У неё столько ласковой силушки
И глаза горизонтом полны.
И лопатки торчат, точно крылышки,
Из нездешней прозрачной спины.

Я же счастлив, моё достояние,
Что однажды сумел обрести, –
Эта леди, которой желаннее
Я не встречу уже на пути.

ГРЕТХЕН

девушка из Копенгагена
говорит со мной
на языке удельнинских сосен
малаховского озера
большого кожаного дивана
языке языка
ладоней и прикосновений
на языке электрички
весело кричащей ту-ту-у-у-у
универмага Дикси
девушка из Копенгагена
говорит со мной
хотя датского языка
я до сих пор не знаю

ДИАЛОГ

– Есть ли мечта?
– Я хочу стать поэтом.
– Хочешь стать битым, разутым-раздетым?

– Нет, не хочу. Я хочу стать пиитом.
– Хочешь стать битым, помятым, убитым?

– Нет, я хочу, чтобы слово звучало.
– Этого мало, этого мало.

***

жизнь моя в походы дальние
гонит и на острова
я шепчу исповедальные
покаянные слова

смерть моя глядит в подзорную
окаянную трубу
видит как тропой неторною
я подраненный бреду

Я ИДУ

я иду по планете Земля
позади чужедальные мили
так наверно уже говорили
круг сужается точно петля

ниоткуда иду в никуда
в никуда-никуда ниоткуда
и жую сладкий пончик фастуфуда
и течёт между пальцев вода

АЙ ЛЮ-ЛЮ

это жизнь не по фэн-шуй
это битва за баблосы
голосуй не голосуй
а вокруг одни барбосы

я беспамятен и глуп
но хочу есть шоколадки
я готов смотреть в ютюб
фильм о том что всё в порядке

мне уже не стать другим
правдою считаю сказку
я люблю горячий Крым
и холодную Аляску

что поделать я люблю
не смотрю на женщин кротко
цигель цигель ай лю-лю
мне опять кричит красотка

В ОДНОМ НЕЗНАКОМОМ ГОРОДЕ

На воле как на зоне –
Не провести межу.
Я, точно вор в законе,
Семьи не завожу.

Вокруг одни бандиты,
Родная волчья сыть.
Вокруг одни пииты,
Тудыть их, растудыть.

Тот вор и тот ворюга,
Воруют что-нибудь.
И все не прочь друг друга
Немножко обмануть.

Да, здесь такие нравы
И нет иных забав.
И все, конечно, правы,
Хотя никто не прав.

ПОТОМ

Веселушка-гёрла Мельпомена
Ублажает накаченный мозг.
И – счастливый – взирает блаженно
На людей просветлённых Христос.

И не верит, что жизнь, как солому,
Подпалить может чёрная масть,
И не верит, что гибельно в кому
Может Кама великая впасть.

Будем жить, будем кротцы, как дети,
А потом, а потом, а потом
Попрощаемся. И на рассвете,
Далеко-далеко побредём.

МЕЖДУ СТРОК

Судьба – тик-так – известна.
Пою: чирик-чик-чик.
Я выпорхнул из века
Двадцатого – на миг.

Я верю: в ноосфере
Не оседает грязь.
Я верю, что потери
Переживу – молясь.

Смирясь, скажу: «Спасибо!»
Смеясь, скажу: Я смог!»
И уплыву, как рыба,
В пространство между строк.

СЛОВА

Слова хотели быть живой
Стихией, в лапы к пустозвонам
Попали, это не впервой,
Трава хотела быть травой,
А стала чопорным газоном.

Резона нет – забравшись в сеть,
Чихвостить жизнь и в хвост, и в гриву.
Слова хотели умереть,
Они и сгинули на треть,
Но быть им живу.

ПОСЕРЕДИНЕ

На шее крест нательный.
В душе – опять – надлом.
А слева дом модельный.
Молельный – справа – дом.

Стою посередине,
Жую печаль-тоску.
Года посеребрили
Беспутную башку.

Я знаю, что со мною
Случится опосля…
А подо мной юлою
Вращается земля.

УЛЫБКА

Победа или пораженье –
Поди расчухай до поры.
Одно неловкое движенье –
И всё летит в тартарары.

Жизнь горяча и скоротечна
И фальшаком омрачена.
Одно нечестное словечко –
И речь, как чопорность, черна.

И всё безрадостно и зыбко.
Но жизни не вставляй клистир.
Одна прекрасная улыбка –
И снова оживает мир.

ИЗДАТЕЛЬСТВО

Этот баран
Пишет роман.

Эта кобыла
Стихами журналы заполонила.

Эти гиены-заразы
Строчат юмористические рассказы.

И все они хотят издаваться.
И все хотят надо мной издеваться.

ФОМА: ХХI ВЕК ОТ Р.Х.

Думать как все и по чье-то указке
Я разучился на старости лет.
Но понимаю: библейские сказки
Мне оставляют надежду и свет.

Я понимаю: шипящая злоба
Не победит никогда и нигде,
Если идёт человек по воде,
Если встаёт – воскрешённый – из гроба.

ЗНАХАРЬ

жизнь стометровочка выдох-и-вдох
финиш ликующий редок
олух небесный и лузерный лох
что я скажу напоследок

вспомню кино как по совести жил
знахарь Антоний Косиба
что я скажу старый славянофил
тихое слово спасибо