АЛЕКСАНДР СОБОЛЕВ

ГЛАЗ ЦИКЛОНА, КАК ГЛАЗ ЦИКЛОПА

VERA RERUM VOCABULA¹

0.

Тоскует душа… и калёным вопросом
в гортани заклинена фраза одна…

Как голым – на льдину, как ночью – по тросу,
как в реку – с обрыва, не ведая дна –
так я, ни единого слова не автор,
язык исчерпавший едва ли на треть,
пытаюсь наведаться в ближнее «завтра»
и в зеркале строф на него посмотреть.
Пишу в ожидании неких знамений,
живу, наблюдая стихов кутерьму,
и вот, тем не менее и к удивлению,
им удаётся, как никому,
представить ответ на проевший плеши –
а многим – так стоивший всех волос –
на сакраментальный «Камо грядеши?»,
на вредный для практики жизни вопрос…

1.

Представлять – приблизительно…
                                          Медленно к ней приближаясь,
опасаясь спугнуть…
Так охотится львица, отсутствием перемежаясь
на пути к обречённому гну.
Притворяться спокойным и будничным. Жить, как обычно,
оставаясь всегда начеку,
изучая размер и повадки вербальной добычи.
Так змея на суку
над тропою висит, зеленеет побегом лианы.

Примеряясь запрет обмануть,
ты исследуешь стилей и лексики дальние планы,
снаряжаешься в путь
за слоновою костью словес и заслуженной славой.
В глубине горделивой души
ты на формулы жизни затеял большую облаву,
но ещё не спешишь:
так овраги родятся, ветвятся кораллы и мангры
и смарагды растут.
Ты нацелился выследить суть, облаченную в мантры,
но случайно задремлешь – и тут…

2.

…Тут время застыло, и тёмный вертеп
теней… а свет – как будто и не был…
иссохшая почва уводит к черте,
где блюдо земли прикасается к небу.
А там – ни луны, ни звёздной лузги.
То ли небо обтянуто чёрным сатином –
но только уже не увидеть ни зги,
(неведомой зги…) ни носков ботинок.
И страшно – вперёд, и поздно – назад,
и больше не вышептать «святый Боже»,
и смертной повязкой – мрак на глазах,
и травы – старой змеиной кожей,
и ухает темень, и лает шакал…
И дух замирает во мгле непролазной
за всё, что по глупости всуе болтал,
за каждую мысль, урождённую грязной,
за бранное слово, злосчастие лжи,
за уничиженье глаголов модальных
и приумноженье картонных медалей…
Проснуться!.. раскаяться!.. попросту – жить
и всё называть именами своими,
правдиво и правильно!
Разве вотще –
искать Настоящее Имя вещей?
Ведь каждой дано при рождении Имя!
Любой – сопоставлен таинственный код,
любая покорна творящему слову,
и верная фраза – насытит легко
хоть перлами истин, хоть кашей перловой!
Узнать бы…
Но если тому суждено –
тогда – в промежутке шакальего брёха,
сквозь копоть и пепел, во мрака прореху
спасением жизни приходит оно.
И страх выжигает, и гонит уродцев,
и собственной кровью питает закат,
и остро царапает плоть языка,
и всё не сорвётся…

3.

…В то утро –
            сорвётся с кромки прибрежной скалы,
легко и безгласно расстелется в воздухе скользком
пернатое слово, кого – ни поймать, ни использовать –
и взмоет в струе восходящей.
И станут малы
сначала вопросы эстетики… этики… эти
благие и звучные смыслы… Исчезнут потом
отдельные камни и тропы. Воздушный поток,
слегка изгибаясь, параболу трассы наметит.

Утихнут фонемы и шум прибоя глухой,
наземные жизни опять обратятся в букашек;
на зеркале чёрных заливов – скорлупки фисташек
ещё измельчают, замрут просяной шелухой.
Темнее и ближе к фиалке станет лазурь,
размеры вершин и ущелий пойдут на попятный;
растают, шагреневой кожей сожмутся внизу
пространства забот и болот, ледниковые пятна,
сотрутся и краски полей – и дорог кракелюры…

Подавно теперь не вымолвить, не написать
волшебное слово, белое, с розовым клювом,
изгибами крыльев взявшее ровный пассат.
Смотри, как оно восходит в холодный покой,
земле оставляя тугу, маяту человечью –
широкой спиралью над временем, речками, речью,
над нашей по ясному смыслу тёмной тоской!
____
¹ Истинное имя вещей (лат.)

ЛЕТНИЙ ЗАПАДНЫЙ ВЕТЕР. ЦИКЛОН.

Отроги туч громоздятся с размахом,
достойным картины Рериха.
Уже с утра небосвод распахан
движеньем тяжкого лемеха.
Составом, рвущимся под уклон,
бригадой в панике брошенным,
идёт циклон и гудит циклон,
неистовый и непрошеный.

Мильоны тонн воды волоча,
довлея над континентом,
с землёй сшивает свои обруча
змеящимся позументом.
Дойдя до нас через всю Европу,
он сделался лишь сильнее,
и глаз циклона, как глаз циклопа,
угрюмым огнём синеет.

Теперь из каждой облачной кручи,
белёсой, свинцовой, сивой,
он ливни выдавливает могучей
слепой центробежной силой.
И этой силой и пьян, и весел,
он так рычит поминутно,
что воды рек за пределы русел
стремятся потоком мутным.

Спешит, охальник, шумит, вражина,
творит по пути распутицу,
влеком косматой тугой пружиной,
как мельничный жёрнов, крутится.
И в третий день, растеряв понемногу
хозяйство своё лоскутное,
уходит рассерженным осьминогом,
чернильным пятном окутанный.

Ещё грозит из последних сил…
Да был ли он или не был?
Скользит, кренясь на своей оси
к покатому краю неба.
А там, в степях, далеко позади, –
исчезнет. Куда и денется…
И выпьют степи его дожди,
как пьет из рожка младенец.

И млечный пар пойдёт от земли,
и скоро просохнут, верно,
и астраханские ковыли,
и огороды Оверна,
и солнце в росах зажжёт пожар,
и воздух станет высоким,
и коршун повиснет, слегка дрожа
в его восходящем токе.

ГОНЕЦ

              «И дольше века длится день…»
                              Б. Пастернак

Из средних – средний, этот век
клинки оржавленные скалит…
В Козельске, Муроме, Москве
ещё и слыхом не слыхали
об азиатской саранче –
а между тем пылают брёвна,
и косят лезвия мечей
одних своих, единокровных.
Не остановят их труда
ни купола, ни панагия –
за то и послана Орда.
Им несть числа. Они – другие.
Они грядут издалека,
пока пожары не остыли,
от мест, где русская река
уже становится Итилью.

…Когда немеряная степь
цветёт полотнами тюльпанов,
об этом можно только спеть,
самозабвенно и гортанно…
Там, из конца в другой конец –
ещё росистый путь не высох –
спешит-торопится гонец
к шатрам великого Чингиса.
Стреле не встретится помех,
впивают ноздри запах пряный,
ковыль, бунчук да волчий мех
у степняка на сальных прядях
восточный ветер мнёт и треплет.
В прозрачной неба наготе –
крестообразной птицы трепет…
И больше нечего хотеть.

А зной растёт. И длится день.
То море в мареве блазнится,
а то порой ладони тень
скользнёт в раскосые глазницы,
и капля пламени ползёт
по направлению к закату.
Тысячелетний чернозём
и волны трав солоноватых.

ПАМЯТКА

Делириум тременс¹ имеет в активе то,
что вдруг исчезает грань… Зоопарк Денницы
с набором рогов и копыт, пятаков, хвостов
сожительствует с душой, а не просто мнится.

По слухам, приятного мало. Дверной глазок
в преддверие пекла обычно задёрнут шторкой,
но если туда заглянул хотя бы разок –
так это не глюки, и дверку лучше не торкать.

Но время имеет свойство идти назад.
Хотя бы и близко не пахло зелёным змием –
бездонное «было» вернёт пережитый ад,
и память поднимет чугунные веки Вию.

Мальчонке всего-то исполнилось пять или шесть.
Обычный ребёнок, детство без лишних стрессов,
и вряд ли он был законной добычей бесов,
но речь не об этом… Кошмара чёрная шерсть
его не спросила. Мозги одолевший жар
две ночи подряд служил одному и тому же:
меж этим и тем куда-то делась межа,
оставив ему непосильный посмертный ужас.

…Он был содержимым безумно жуткой тюрьмы,
и тьма была её единственной сутью.
Он был амёбой, кляксой, гримасой тьмы,
в себе заключавшей зыбкое бремя ртути.
Он был существом, пробитым тупой иглой,
беззвучным воплем, агонией и надсадой,
и только животный страх сохранял его –
на долю мига – от будущего распада,
не смерти второй, а вовсе не-бытия.
И зная уже, что края ему не будет,
себя на исходе, дрожало жалкое «я»,
ничем не скреплённое в той кромешной посуде…
Баланс на оси, где малейшей опоры нет,
и судорожный пароксизм эфемерной кожи
угрюмой смолой пропитывал чёрный свет,
и муки секунды с вечностью были схожи.

Он лет через сорок припомнил тот эпизод
и думал печально про опыт, вставший из праха,
узнать не умея, какой уродливый код,
какие грехи эгоизма легли на плаху.

…И был через множество дней предутренний сон.
Там море шумело, на жёлтом песке играя,
и, стоя поодаль, счастливо завидовал он
весёлому братству людей, обещанных раю.
____
¹ Белая горячка