ЕЛЕНА АНДРЕЙЧИКОВА

ЖДИ МЕНЯ НА ПРИЧАЛЕ
рассказ

От быстрого хода катера волны с шумом разбивались о его нос, превращаясь в миллиарды маленьких искрящихся брызг, похожих на мелкую рыбку – ферину. Они попадали ей на лицо, и она всё время щурилась, смущённо улыбаясь. Восемнадцать лет. Она светилась молодостью и какой-то отчаянной искренностью. Встретить бы её такую тридцать лет назад.

Безветренный денёк был создан для рыбалки. Воздух был ещё наполнен весенней свежестью, но солнечные лучи становились с каждым днем сильнее. Близкая по духу стихия манила его обещанием свободы. Только здесь он чувствовал себя по-настоящему вольным от ежедневной суеты, от будней, от собственной важности.

Белое хлопковое платье совсем промокло от брызг, чётче обрисовав хрупкую фигурку. Она встала, чтобы бросить якорь на месте их обычной стоянки. Вытянулась во весь рост, ища взглядом главный золотой купол монастыря, который должен был показаться прямо над центральной башней старого туристического пансионата на берегу. На катере был эхолот, но он им редко пользовался и научил Веронику находить проверенные рыбные места по старым приметам. Они почти не разговаривали во время рыбалки. Она понимала его с полувзгляда. Он реагировал на её полунамерение. Стоило ей поёжиться, доставал свою старую рыбацкую куртку и накидывал ей на плечи. Стоило ей замешкаться с крупной рыбой – подсаживался рядом и помогал снять с крючка слишком зубатого для её хрупких пальцев кнута.

На мгновенье остановил взгляд на её узких бедрах в промокшем платье. Вероника напомнила ему Нику Самофракийскую, на которую он таращился в Лувре добрых два часа, не в состоянии отвести глаз от мраморных складок ткани на женской, но такой же мраморной плоти. Только эта Ника была совсем другой. Не из холодного, пусть и потрясающего взгляд камня. В её венах текла кровь, её сердце стучало. Он знал, что в его присутствии оно стучит учащённо. Но никогда и вида не подавал. Никогда не прикасался к ней нежнее, не подходил ближе, чем требовала совместная рыбалка в маленьком катере.

– Ну же, что смотришь? Подай «кошку»! Пришли на место! – она, словно читая его мысли и не желая отвлекать от них, чуть помедлила с выполнением просьбы. Иногда ему думалось, что она намного старше. Реакция на слова, на жесты. Но для него она всё равно оставалась ребёнком. Больным ребёнком.

Давно уже не молод. Женат. Взрослые дети. Он любил их. Любил свою работу. Свою устроенную жизнь. Но каждые выходные бежал в море. Один. На своём маленьком старом катерке. Рыбу дома никто не ел. Он раздавал её друзьям и знакомым. Но каждые выходные дни с апреля по ноябрь он проводил здесь, на шестнадцатой станции Большого Фонтана, в трёхстах метрах от берега, где зрительно сливаются золотой купол и центральная башня.

Сколько он навидался за свою практику таких юных больных. С тяжёлыми болезнями и не очень, с глазами, полными надежды, а иногда уже и без. За двадцать три года работы в детском хирургическом отделении нервы превратились в сталь. Так, по крайней мере, ему самому хотелось о них думать. Он уже не плакал по ночам после смены с бесконечными ургентными случаями. Сердце не болело после каждой удачной операции. Руки не дрожали после неудачной. При виде детских страданий включался лишённый эмоций компьютер, сосредотачиваясь только на решении новых и новых задач.

Старый друг попросил посмотреть дочь с безнадёжным диагнозом. Она, как совершеннолетняя, должна была проходить лечение уже в другой больнице. Он не мог отказать. В карточке возраст Вероники записали на два года меньше, и в феврале он её прооперировал.

– Доктор, я буду жить? – огромные глаза внезапно распахнулись, заполнив комнату ультрамарином. Он зашёл в палату уточнить, пришла ли она в сознание после наркоза, а тут у самого от этого проницательного взгляда чуть помутился рассудок. Ему было тяжело смотреть ей прямо в глаза. Операция, конечно, продлит ей жизнь, но вопрос в том, на сколько.

– Конечно, дурочка, долго-долго! Я ещё тебя на рыбалку с собой возьму! – выдал он свою обычную присказку для всех детей, лежащих в реанимации.

– Обещаете? Честно-честно? Ради этого я поправлюсь!

Наверное, он бы навсегда забыл о девушке Веронике, помолодевшей на два года на время лечения, если бы не звонок в отделение в пятницу вечером, когда старшая медсестра отпросилась на часок. Он сам поднял трубку старенького телефона в приемном отделении.

– Игорь Борисович, здравствуйте! Это я, Вероника, помните меня? Я себя отлично чувствую, спасибо! Когда мы выходим на рыбалку? Я готова! Завтра, хорошо? Вы собирались? Возьмите меня, пожалуйста! Я не буду мешать!

Она тараторила безостановочно. Ему не сильно хотелось вписывать кого-то чужого в свою обычную компанию «старик и море». Но обещание было дано. Он подумал, что мог бы её покатать полчаса, а потом сослаться на неотложные дела и высадить на берегу.

Не вышло. Всё лето, каждые субботу и воскресенье, не созваниваясь и предварительно не договариваясь, они встречались в шесть утра на причале и уходили в море. Она оказалась хорошей рыбачкой, фартовой. Пару раз они попадали в настоящий шторм. Вероника вела себя храбро, тем самым очередной раз доказав свою неслучайность в его катере.

Обычно он не думал о ней как о женщине. Она была его дружком, корешем, матросом. Всем, кем угодно. Такая юная, искренняя, чистая. Дочь друга. Хотя… Да что говорить, безнадёжней не бывает. Если бы жена узнала о такой рыбацкой компании, наверняка обвинила бы его морской чёрт знает в чём.

Иногда под утро он видел её в своих тревожных снах. И тогда позволял себе поцеловать её загорелые плечи, прикоснуться к этим рыжим завиткам на затылке. Он гнал эти мысли прочь, как раньше гнал мысли о сострадании к больным детям. Да и на самом деле ему хватало этой морской дружбы с жизнелюбивым существом из другого мира, другой эпохи. Это было странное и удивительное лето, наполненное светом молодости и наивности, как будто он сам вернулся в своё прошлое. В свою давно прошедшую юность.

Наступила осень. Ещё несколько недель, и катер придётся поднять и законсервировать. Конец рыбалке с корешем. Ну не водить же Веронику домой по субботам и воскресеньям пить чай вместе с Любой. А так не хотелось с ней расставаться! С милой девочкой, подарившей ему тёплое лето. Он сильно к ней привык за это время. Она стала его воздухом, морским бризом, наполняющим циничную душу давно забытым светом.

Рассказать что ли ей, о чём думает иногда? Пусть сама решает. В конце концов, он не звал её в свою жизнь. Пусть принимает решение. Не маленькая уже. Не шестнадцать, как в карточке. Послезавтра, в субботу.

Погода была. Наживка была. Клёв был. А слов так и не нашлось. Вместо откровений и признаний кричал на неё всю рыбалку. Ругал за опоздание, медлительность, глупость. За «кривые девчачьи руки». Сначала она пыталась шутить. Спрашивала, кто ему так испортил настроение. Уточняла, подмигивая, Игорь ли Борисович с ней в лодке. Пыталась расколдовать поцелуем в щеку. Он не унимался. Дергался и срывался. К концу дня она расплакалась.

– Злой гнусный Айболит! Ненавижу! Я больше не приду! – крикнула она вслед, убегая с причала.

Она не пришла ни в воскресенье, ни через неделю. Он не успел ей ничего сказать. Исчезла. Поделом ему, старому пню. Он выходил на рыбалку один. Осеннее море хмурилось, и хмурился он. Улов был скудный, как-то и вовсе пришёл на берег пустой. Обычно в конце сезона он наблюдал на воде пристально за каждой мелочью, чтобы запомнить до следующей весны. А потом долгими зимними вечерами вспоминал цвет крыла баклана, кружащего над катером, вкус солёных брызг почти ледяной воды, довольные улыбки рыбаков с соседних лодок, наудивших килограммы ставриды. Но не сейчас. Рыбалку у любимого места прерывал по нескольку раз на день, находя предлог вернуться к причалу. То наживка закончилась, то нож забыл, то ещё что-нибудь.

В пятницу вечером на его дежурстве в больнице было тихо, после травмоопасного лета детки вели себя тише – переломов и ушибов в разы меньше, а сегодня вообще никого. Он сидел в ординаторской, читал старую газету.

Оторвала новая медсестричка.

– Игорь Борисович, вас к телефону!

Он ни от кого не ждал звонка, конечно.

– Игорь, – услышал тихий голос её отца. – Всё равно спасибо тебе. Другие врачи не давали и месяца. Когда ещё могла говорить, она просила передать, что не сердится. За что ей сердиться, Игорь? И сказала купить новый якорь, тот погнула о волнорез.

Он никогда не верил в чудеса. Их нет и быть не может. Вот очередное подтверждение. Их нет, но он поверил. На одно лето. Какой непрофессионализм для детского хирурга.

Больше никогда и никого в свою лодку он не пускал.