СТАНИСЛАВ АЙДИНЯН

ИСПОВЕДАЛЬНАЯ САМОЦЕННОСТЬ…
(Евгения Джен Баранова «Рыбное место», –
СПб, «Алетейя», – 2017, – 136 с.)

В известном питерском издательстве «Алетейя» вышла новая книга Евгении Джен Барановой «Рыбное место». В аннотации приводятся слова недавно ушедшего от нас известного поэта Кирилла Ковальджи: «Мало кому удаётся в наши дни сказать своё слово в лирике. Жанр выглядит исчерпанным… А вот Евгения Баранова без усилий и, я бы сказал, без стеснения вступает в область лирики, потому что талантлива, а талант пробивается сам, и не считается с конъюнктурой». В отношении к поэзии Е. Барановой определение «лирическая» придёт не всем, и далеко не сразу. Во всяком случае, когда читаешь новую книгу Евгении, замечаешь не лирику как таковую, не саму лирику, а лирическую интонацию, особый музыкальный и душевный ключи, которыми отмыкаются тексты поэтессы. Интонацию у Евгении пунктирно скрепляют быстрые, мелькающие и промелькивающие образы. Они как морские камешки, посверкивают на солнце, мелькнут то одной гранью смысла, то другой, то в друг появится литературная ассоциация… Например – к какой-то книге, как «Три товарища» Ремарка, или же к мелодии, как – Lucy в небесах с алмазами…

Её стихотворения – это зачастую почти бессюжетные, но очень выстраданные, искренние маленькие «сказы». И повествуется в них прежде всего о «проявляющихся», как на фотобумаге, моментальных чувствах и впечатлениях, которые развиваются в картинку или в неё не развиваются… Но впечатление акварельной условности, условного «цветового» мазка всё равно остается. Бывает, Евгения прерывает себя на полу слове – «…Спи малышка не ревну…». Оставшуюся неизречённой часть слова читатель «досказывает» за поэта сам. Бывает у Евгении, не она ведёт поэтическую строку, а строка ведет её. Так у неё в стихотворении «Эмиграция» и некоторых других. Впрочем, это скорее примета времени и стилистика «лирического», в нашем случае, постмодернизма.

Её исповедальность отталкивается от поверхности жизни, от повседневности. Иной раз она впадает в особую «фигурность» выражения в стихе. Слова у неё бывают самоценны или обретают самоценность волею автора – намеренно, например, она «раздваивает», «разбивает» фамилию писателя – «Раз в тридцать лет приходит Салтыков / и Щедрина ведёт через дефис». Таким образом достигается парадокс и ирония обретает зримость. Ирония у неё может быть скрытой, а может «играть» в открытую, касаясь темы посмертной славы:

Бронзовой досточкой любо, друзья, висеть
Над зданием школы – и получать мячом
Прямо в фамилию. Смерть – это только смерть.
А уважение, стало быть, ни при чём.

Евгения использует порой слова, ассоциативно заменяющие имеющийся в виду смысл – Художник Эдвард Мунк написал всемирно известную картину «Крик». У Мунка это немой крик страшноватого, странного существа, стоящего на мосту. А у Евгении в стихотворении «Мунк» отрицание звука, другой крик, но это тоже сложно выраженный крик молчания… У Евгении в новой книге находим и живые, конкретные посвящения реальным лицам. К таким относится своеобразная эпитафия – «Роме Файзуллину», молодому поэту, в 2016 году покончившему с собой. Евгения находит слова – летящие, тонкие, несказанные, чтобы отобразить своё чувство, ощущение его посмертья – «Теперь ты там, где стынет кипяток, / где радуга сливается с полынью». В стихотворение вплетаются и былые образы той, внезапно погасшей жизни, и его «рыжая героиня», которой он поклонялся, и «нотная грамота», на которую клал его стихи друг-музыкант…

Нам было безвестно, отчего Евгения назвала свой сборник – «Рыбное место». Но автор пояснила нам, что это – «Балаклава» переводится как «Рыбное Место». Тут у неё и привет Крыму, и утверждение, что в сборнике любой литературный «рыболов» что-то найдёт для себя… Но всё равно грезится, – фантазийно представляется, – масса рыб, их серебристое движение, стайкой, над илистым дном. Блики серебристых чешуй, мелькание уплывающей стайки, – очень похоже на впечатление от дробного, музыкального, ритмичного, причудливого, глубокого, – над тёмным дном – движения образов и словоформ Евгении…

Лишь в отдельных своих стихотворениях, таких как «Полынь», «Тонкие материи», Евгения избегает пунктуации.

Есть в ней иной раз что-то от времён Хлебникова и Цветаевой. Вот её стихотворение «Колумб». Вслушайтесь в характерное ей созвучие:

Я – Колумб,
Я – коралл,
Я – корунд.

Из посвящений отметим также – «Цветаевой», где цитируется две строки Марины Ивановны – «Мне совершенно всё равно, / где совершенно одинокой». Последним аккордом посвящения становятся лирико-трагические строки – «Запомни, друг мой, на крови, / лишь на крови растёт шиповник». Этот шиповник «звучит» тут как трагический символ жизни поэта, чей путь устлан не розами, а исколот шипами, и поэт растёт не в розарии, не в оранжерее, а на воле, как дикий шиповник, чьи шипы до крови ранят…

Так и поэзия Евгении Джен Барановой представляется явлением очень вольным, ничем и никем не принуждённым, она подобна волнам прибоя её души – волнам её чёрного ялтинского моря…