АЛЕКСАНДР СОБОЛЕВ

СТИХОТВОРЕНИЯ

VERA RERUM VOCABULA*

0.

Тоскует душа… и калёным вопросом
в гортани заклинена фраза одна…

Как голым – на льдину, как ночью – по тросу,
как в реку – с обрыва, не ведая дна –
так я, ни единого слова не автор,
язык исчерпавший едва ли на треть,
пытаюсь наведаться в ближнее «завтра»
и в зеркале строф на него посмотреть.
Пишу в ожидании неких знамений,
живу, наблюдая стихов кутерьму,
и вот, к удивлению и тем не менее,
им удается, как никому,
представить ответ на проевший плеши,
а многим – так стоивший всех волос –
на сакраментальный «Камо грядеши?»,
на вредный для практики жизни вопрос…

1.

Представлять – приблизительно… Медленно к ней приближаясь,
опасаясь спугнуть…
Так охотится львица, отсутствием перемежаясь
на пути к обречённому гну.
Притворяться спокойным и будничным. Жить, как обычно,
оставаясь всегда начеку,
изучая размер и повадки вербальной добычи.
Так змея на суку
над тропою висит, зеленеет побегом лианы.
Примеряясь запрет обмануть,
ты исследуешь стилей и лексики дальние планы,
снаряжаешься в путь
за слоновою костью словес и заслуженной славой.
В глубине горделивой души
ты на формулы жизни затеял большую облаву,
но ещё не спешишь:
так овраги родятся, ветвятся кораллы и мангры
и смарагды растут!
Ты нацелился выследить суть, облаченную в мантры,
но случайно задремлешь – и тут…

2.

…Тут время застыло, и тёмный вертеп
теней… а свет – как будто и не был…
иссохшая почва уводит к черте,
где блюдо земли прикасается к небу.

А там – ни луны, ни звёздной лузги.
То ли небо обтянуто чёрным сатином –
но только уже не увидеть ни зги,
(неведомой зги…) ни носков ботинок.
И страшно – вперёд, и поздно – назад,
и больше не вышептать «святый Боже»,
и смертной повязкой – мрак на глазах,
и травы – старой змеиной кожей,
и ухает темень, и лает шакал…
И дух замирает во мгле непролазной
за всё, что по глупости всуе болтал,
за каждую мысль, урождённую грязной,
за бранное слово, злосчастие лжи,
за уничиженье глаголов модальных
и приумноженье картонных медалей…
Проснуться!.. раскаяться!.. попросту – жить
и всё называть именами своими,
правдиво и правильно!..
Разве вотще –
искать Настоящее Имя вещей?
Ведь каждой дано при рождении Имя!..
Любой – сопоставлен таинственный код,
любая покорна творящему слову,
и верная фраза – насытит легко
хоть перлами истин, хоть кашей перловой!
Узнать бы…
Но если тому суждено –
тогда – в промежутке шакальего брёха,
сквозь копоть и пепел, во мрака прореху
спасением жизни приходит оно.
И страх выжигает, и гонит уродцев,
и собственной кровью питает закат,
и остро царапает плоть языка…
и всё не сорвётся…

3.

…В то утро
            сорвётся с кромки прибрежной скалы,
легко и безгласно расстелется в воздухе скользком
пернатое слово, кого – ни поймать, ни использовать –
и взмоет в струе восходящей.
И станут малы
сначала вопросы эстетики… этики… эти
благие и звучные смыслы… Исчезнут потом
отдельные камни и тропы. Воздушный поток,
слегка изгибаясь, параболу трассы наметит.

Утихнут фонемы и шум прибоя глухой,
наземные жизни опять обратятся в букашек;
на зеркале чёрных заливов – скорлупки фисташек
ещё измельчают, замрут просяной шелухой.
Темнее и ближе к фиалке станет лазурь,
размеры вершин и ущелий пойдут на попятный;
растают, шагреневой кожей сожмутся внизу
пространства забот и болот, ледниковые пятна,
сотрутся и краски полей – и дорог кракелюры…

Подавно теперь не вымолвить, не написать
волшебное слово, белое, с розовым клювом,
изгибами крыльев взявшее ровный пассат.
Смотри, как оно восходит в холодный покой,
земле оставляя тугу, маяту человечью –
широкой спиралью над временем, речками, речью,
над нашей по ясному смыслу тёмной тоской!
___
* Истинное имя вещей (лат.)

***

…Без ангела справа, без четверти два,
в холодную ночь за туманом белёсым
услышишь урочной телеги колёса,
гремящий по улицам старый рыдван.

За столько-то лет о себе возвестив –
кого он везёт, и по чью-то он душу?
Чей сон и биение крови нарушит
его нарастающий речитатив?..
Возок, закопчённый нездешним огнём –
какие химеры его населяют?..

Твоё «санбенито»,* ларец с векселями
и списком грехов приближаются в нём.
Негромко бренчит ритуальный ланцет
на дне сундука состальным реквизитом…
И едет в телеге судья-инквизитор,
палач и возница в едином лице.
Он едет тебе воздавать по делам!..

Грохочут колёса по мокрой брусчатке,
по граням поступков, по жизни початку,
благих побуждений булыжным телам.
Всё ближе и ближе, слышней и слышней
телега из первого дантова круга…
Во тьме перед ней, запряжённая цугом,
вихляет четвёрка болотных огней –
извечным путём: от бездонной Реки –
в остывшую жизнь и постылую осень…

Фальцетом поют деревянные оси,
качается шляпа, висят постромки…
Дома, отшатнувшись с дороги, стоят,
и шамкает сумрак: «подсуден… подсуден!..»
Да есть ли проблема, коль в общей посуде
и добрые зёрна, и скудость твоя…
И стрелка весов, накреняясь, дрожит,
И мрачно кривится гроссмейстер успений,
Но, может быть, твой белокрылый успеет
На правую чашу перо положить?..
____
* Балахон осуждённого еретика.

***

Ровный пепельный свет. Ни дождя, ни слезящейся хмари.
Небеса зачехлённые серы, а кроны пестры.
У природы – октябрь. Календарная осень в разгаре,
и холодный огонь превращает деревья в костры.
Занялось – и горит-не сгорает осеннее ретро, –
и в осеннее утро уже не рискуешь простыть.
Обостряется зрение. Слух притупляется ветром.
Появляется время понять и за что-то простить.

По волнистой равнине на север спешит электричка,
а её обтекает багрово-карминовый пал…
К увядающим кущам подносят урочную спичку,
и они пламенеют, как это велит ритуал,
рыжеватым огнём, запасёнными летом лучами…
На корню совершают над ними обряд колдовской,
и высоко, высоко стоит погребальное пламя!
И душа наполняется впрок ненасытной тоской,

и не нужно иного… Оправа полей широка,
растревоженный воздух в открытое плещет окошко,
а навстречу ему итальянская рвётся гармошка,
безутешно рыдая в костистых руках старика.

РЕЦЕПТ

Возьми чекан –
с цезурой или без.
Решай цветок вербального искусства
в архитектуре панциря лангуста, –
рискованно, как требует прогресс.

Сработай так, чтоб всякий след исчез
спокойной рифмы и простого чувства,
и окружи метафорами густо
изысканного пестика протез.

Да не забудь каприз твоей души
слегка обжечь, чтоб там не мельтешил
случайный жук!..
И, это всё содеяв,
на белый бархат выложив сонет –
ты можешь дать в витрину полный свет.
И в нём сверкнёт стальная орхидея…

КОРЯВЫЙ СОНЕТ

Ну, какие стихи, когда автор у нас – дурак?..
Им, бывает, везёт, а он строчки запряг тетрадой,
ну, и въехал, что тёплый взгляд – след не его пера,
и куда как милей тебе шелест других тетрадей.

И какой он покой найдёт с полночи до утра?
Продолжением губ сухих – твой поцелуй отрадный,
продолжением жадных рук – жар твоего бедра…
Даже сердце к тебе растёт деревом сквозь ограду.

Это сердце, дремучий дуб, сроду живёт не там.
Каждый жёлудь его и лист от маяты устал.
Что с того, что не шаток ствол. Прутья тоже не валки.

И когда, наконец, уснёт, кровь приструнив свою –
говорит за него стихи мартовский кот-баюн,
и гостит на его ветвях тоненькая русалка.

***

Облупленный зальчик – ни спаржи, ни мидий.
Обветренный вечер, и кто-то с тобой,
и славно живётся в просторной хламиде,
а рядом на сцене играет гобой.

Немного устало, чуть-чуть глуховато,
оставив за скобками прочий квартет,
дарует пришельцам печаль-модерато
и тему любви извлекает на свет
из чёрного щёголя с белым пластроном,
который сегодня угоден Творцу
и вот – исполняет в концерте гастрольном
мелодию жизни, пришедшей к концу…

Как длинно и больно, как сладко и жутко,
под слёзы на лицах, под ропот дождя
играет гобой, деревянная дудка,
из города Гамельна нас уводя.