ОЛЕГ ДУХОВНЫЙ

В ВОРОНКЕ Ю-ТУБА

ДОЛЬЧЕ ВИТА

Ну, что ещё нужно –
кофе, море, перистые облака,
девы вокруг щебечут –
и пусть где-то маячит драма, но пока –
вот она, пахлава со шербетом!
И ничего не болит –
тьфу, тьфу, тьфу! –
и стих слагается сам собой…
Неужели для этого мама в тифу
лежала? Впору уйти в запой.
Отец рыл для неё землянку,
устроил что-то вроде vip-лазарета.
Доктор потом изумлялся,
что она выжила.
Благодарю за это.
Хорошо ни о чём не думать,
полагая, что мир сей создан
для этой минутной, увы, минуты.
Что я маме дарил? Духи? Мимозы?
Не помню. Вернее, смутно.
Цеди теперь свой –
ну как без него! –
мохито,
расставляя слова в обречённом судьбой порядке.
Море сияет, как шкатулка из малахита,
но закрою глаза –
и с прошлым играю в прятки.

АЙЛАНТ

Айлант,
или как называли его «вонючка»,
пахнет детством,
беспечностью,
летним кинотеатром,
когда ты не был ещё навьючен
ни прошлым, ни будущим,
а был просто кентавром,
ибо бегал и бегал
с утра до глубокой ночи,
крича, что кина не будет,
заболел киношник,
играя в квача, в звонкий – на вылет –
штандер,
под голос «Олег, домой!»,
как всегда нежданный.
Ах, этот запах пряный,
почти забытый,
колониальный прямо,
и от него знобит вот.
Затянись сигаретой,
глотай этот дым, как выхлоп –
ах, Итаки мои с Сорренто! –
и вали на выход!

АНТРАША

Стою возле школы, взираю снизу
на окна третьего этажа,
вспоминая, как по карнизу
перебирался, выделывая антраша,
из окна дежурки, где нас закрыли,
в окно соседнее, где спортзал.
Может, действительно были крылья
или пропеллер, да я не знал?
Притяженье земное, сменив небесное,
осторожным делает каждый шаг,
и ты бережёшь себя зачем-то и пестуешь,
вспоминая безумные антраша –
затаив дыханье, вдоль этой стенки,
без сомненья тени скольжу к окну,
а внизу чувак, замеревши с «Кентом»,
всё стоит и шмалит за одной одну.

ПОМИМО

Листва, собаки, голуби, дети,
но всё это как бы меня помимо –
так река распадается в своей дельте
на рукава,
будто и не было её в помине,
а ведь текла, полноводная,
в своём русле,
не зная зачем, куда, откуда,
и меня не печалило,
что я не в курсе,
вон, стою, смеюсь,
в углу рта окурок,
и толпа студиозусов корчит рожи,
не ведая, что всех ждёт цунами,
впрочем, всё это байки пустопорожние,
такое случалось не только с нами,
но река течёт,
раз ты видишь бакен,
времена проходят и те, и эти,
и листва, и голуби, и собаки,
и прощаясь, видимо,
машут дети.

ГАДЖЕТОМАНИЯ

Смотрю старые фотки,
вот здесь мы с тобой целовались,
волны, как на офорте,
перекатываются в целлофане,
а сейчас включу видео –
я здесь, словно пацан простодушный,
ничего, кроме свитера,
смеюсь, не хватает пастушек
в этой идиллии вчерашней
или поза, короче, в жизни другой,
где заблудился, как в чаще,
и женщина машет рукой –
то ли в приветствии салютуя,
но скорее – прощаясь,
погружаясь в волны Ю-Туба,
в воронке его вращаясь.

***

Прошла любовь, завяли помидоры,
ботинки врозь и нам не по пути –
но этот день, но этот свет медовый
мне говорят, что ангел во плоти
кружит, как лист,
витает где-то рядом,
ещё не бабочка, но кокон шелкопряда,
и букву эр ещё не говорит –
но что там синим пламенем горит? –
держи меня, соломинка, держись,
ты чувствуешь, как вытекает жизнь
из недр моих в твои резервуары?
Гуд бай, май лав,
одни оревуары
приветствуют на финишном отрезке.
Всё принимаю, но зачем так резко,
без экивоков, вытолкнув взашей,
порвалась нить –
так ниточкой зашей
и начинай любить себя по-новой:
тычинка, пестик, клеточка генома –
скажи, кого теперь боготворить? –
ступай на ощупь –
сфера вакуоли,
и хаос жизни, волны сладкой боли,
и вздох последний, чтоб благодарить!

АНДРИЙ

           Памяти Андрея Антонюка

Отпели с вечной памятью, Андрей!
Теперь сыграют Армстронг и Колтрейн,
и напоследок трио бандуристов.
Сик транзит, дорогой,
мы все туристы
по улице, ведущей в небеса.
Картина маслом.
Сколько написал
ты этих вёсен с облаком апрельским!
Трамвай грохочет, унося по рельсам
былую жизнь, где был источник света,
что нам сиял на кухне коммунальной,
чтобы теперь над рюмкой поминальной
застыть неопалимой купиной –
теперь ты там, где свет совсем иной!
Какая там, скажи,
структура спектра?
Художник в этом мире, как инспектор,
жизнь поверяет красками на вшивость.
Как будто многорукий Шива
все кисточки взял сразу, как дитя!
Мы так похожи на слепых котят –
всё тычемся и кормимся с руки,
чтобы прийти на вечные круги,
на карусели красок,
детских мрий,
с едва заметной надписью «Андрий».

ПРОЩАНИЕ С РОЖДЕСТВОМ

О Рождестве всего-то пару главок
написано Матфеем и Лукой –
так, мимоходом, вскользь и не о главном,
но почему-то трогает уход,
вернее, бегство тайное в Египет –
узлы, баулы, связок разных кипы –
так и мои съезжали в январе,
и я стоял, замотан, во дворе,
кружилась ночь
снежинками от ёлки,
запотевали окна, и подтёки
скользили по стеклу грузовика.
Прошли секунды, годы и века,
в глаза летит небесная парша,
а мы всё едем, едем,
завязаем,
и не понять, фонарь горит, звезда ли
над нашей жизнью,
что уже прошла.

ДИАЛОГ С ЧИТАТЕЛЕМ

Стою, вещаю, но я здесь временно:
«Память – это форма
существования времени».
Девица спрашивает (настоятельно):
«А настоящее?».
«Настоящее – это прошлое,
которое ещё не осмыслено».
Девица (удивлённо): «В каком смысле?».
«А смысла, моя дорогая, нет,
и в этом, пожалуй, и есть секрет
жизни». – «А стихи?»
«Как сказал один чеаэк,
стихи – как квитанция или чек
о недаром прожитой жизни».
Девица (в сторону): «Какой-то шизик!».
Парень (буравя взглядом стальным):
«А как быть всем остальным,
которые стихов не пишут?».
«Мы все, полагаю, участники пиршеств,
где избранных столько же, сколько и званых».
Голос (простуженно, как из ванны):
«Хочу спросить вас, ну, как читатель,
про цели, что были и будут впредь?».
«Про цели отвечу одной цитатой:
я хотел бы воскреснуть –
а потом умереть!».