ВЛАДИМИР КАДЕНКО

«УЖЕ ПРОЯВЛЯЮТСЯ ДАТЫ…»

1801 ГОД

Над Невским – звон. Витийствует сенат.
Малиново, легко колоколами
Гудит Москва. Как прежде, Зубов рад
Заняться всласть житейскими делами.

Разделавшись с нагайкой и уздой,
Пришла пора восторга и азарта.
О, первый день свободы молодой!
Безумный день! Двенадцатое марта!

В порыве слёз, покинув шумный зал,
Барятинские потчуют дворовых.
Течёт вино. У Оболенских бал,
И мальчики шалят у Муравьёвых.

Резвится Пушкин, в новое одет,
Стоит Вильгельм, по сторонам глазея,
Не ведая, что через десять лет
Отпразднуют открытие лицея.

Седой Кавказ не покорён ещё,
Клокочет революция в Париже.
Всё впереди! Радищев возвращён!
И Аракчеев к трону не приближен.

Спит Австерлиц. Всё впереди. Пока
Казачий конь не пьёт воды днестровской.
Кровь Кульнева покуда далека.
Орудий нет на площади Петровской.

И юный Александр ещё не врёт,
Стремясь найти для совести лекарства.
Москва гудит. Безумствует народ.
И русский царь венчается на царство.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ОХОТНИКА

Подполковник Лунин отправился на охоту.
Подполковнику Лунину легко затеряться в полях,
Где берёзы поклоны отвешивают оттаявшему болоту,
Где травит линялого зайца ясновельможный лях.

Подполковнику Лунину, как видно, давно за тридцать,
Будто б ему не по летам к небу глазами припасть.
Ружьё холодит ладони, летит перелётная птица,
А впрочем, охота не главная, не первая Лунина страсть.

По польским полям без выстрела всадник к Варшаве скачет,
Лунин успеет к сроку – ветер свистит в ушах.
Мелькают кусты придорожные, предместье вдали маячит.
По сути, остался Лунину самый последний шаг.

И где-то у вешней заставы всадник настиг карету,
И улыбнулся Лунин лукавых очей синеве…
«Czy jutro spotkamy się, Łunin?»1 Да только вместо ответа
Лунин промолвил уклончиво: «Ktowieotem, pani… ktowie?2»

Для подполковника Лунина поэзия – та же охота,
Он продолжает любезничать, уста расточают мёд…
Женщина звонко смеётся, и, словно припомнив что-то,
Лунин тоже смеётся, и дьявол его поймёт…

Лунин живет, как дышит, времени не считает,
Лунин легко проходит мимо дворцовых постов…
Апрелем окна распахнуты, музыка в залу влетает…
Слышится голос Лунина: «Ваше высочество, я готов!»

Над Вислой сады белеют… Окончилось бездорожье,
Можно в неделю домчаться до берегов Невы.
Лунин шутит с фельдъегерем, солнце чувствует кожей,
Ловит в лугах под Вильно светлую зелень травы.
___
1 Завтра встретимся, Лунин? (польск.)
2 Кто об этом знает, пани… Кто знает? (польск.)

1812 ГОД

Когда в России пробуждалась вера,
Кренился Кремль, и ветер гнал молву,
Больная рать в исходе вандемьера
Оставила умершую Москву.

Но приближался праздник вознесенья
Для тех, кто пал, кто стал землёй полей,
Для тех, кто жив, кто ожидал спасенья
В толпе отважных жалких королей.

Уже тревога наполняла взоры,
И медленно сводили их с ума
Холодные, враждебные просторы,
Где в каждом доме голод и чума.

И им казались детскою игрою
Огни сражений, скрежет гильотин…
Все понимали – трусы и герои –
В снегах не уцелеет ни один.

Пока Россия множилась полками,
Кряхтя, плевали в руки мужички,
И бегали голодными волками
В густых бровях разбойничьи зрачки.

Не дай нам, Бог, дожить до тьмы бездонной,
Когда тираны прекращают спор,
Когда, крестясь пред чёрною иконой,
Смиренный раб берётся за топор.

***

Снова к теплу повернуло –
Быстро сгущается мгла.
Птица зарю отряхнула
Медленным взмахом крыла.

Там, за прудом, погляди-ка,
Совы на лов подались,
В полночь знакомо и дико
В роще стволы поднялись.

Судьбы сплетая с травою,
Словно на пламя летят,
Ходят по берегу двое,
Ходят и в небо глядят.

ТРЕДИАКОВСКИЙ ЕДЕТ В ПАРИЖ

                  Михаилу Кукулевичу

Брёл поэт по арденнским увалам,
Проходил по фламандским лугам,
По валлонским болотам шагал он,
В пикардийских полях пробегал.

Птичий гомон то громкий, то слабый,
Шум деревьев, живая трава
Превращались в шальные силлабы
И легко составлялись в слова.

И достав грифелёк из котомки,
Он писал торопливой рукой…
Вечерело. Сгущались потёмки.
По лесам разливался покой.

Над закатной полоскою узкой
Первых звёзд разожглись угольки. –
Он жалел, что в словесности русской
Не сыскать ни единой строки.

Но какие-то тонкие нити
Протянулись к нему в тишине –
Рифма дрогнула: «жити» – «тужити» –
И поэт улыбнулся во сне.

Он дремал на цветочной опушке,
Свято веря в прекрасный обман.
Рядом спал неродившийся Пушкин.
Путь кремнистый блестел сквозь туман.

***

Всю пустую дорогу забрызгала липкая кровь,
Горький дым в опустелых полях застывает. И снова
Я расспрашивать стану
про судьбу, про любовь, про любовь
То звезду, то ромашку, то чуткого зверя лесного.

Не печальтесь, родные, конечно и это пройдёт:
Изумрудной травою закроет, затянет воронки.
Скоро вешние аисты пустятся в перелёт,
Выпуская из клювов
отрывистые похоронки.

Над недвижным Донцом в декабре розовеют снега…
Мы по здешним дубравам
с тобою бродили когда-то…
Дождь осколки бросает,
свинец рассыпает пурга,
На крестах деревянных
уже проявляются даты.

***

Воскресный день. Мне делать нечего.
Гляжу сквозь тёмные очки –
В траве бесчинствуют кузнечики,
Гремят сверчки.

Сюда не долетают грохоты
Атак, снарядов, поездов,
И даже шмель в заботе крохотной
К внезапной смерти не готов.

И вся природа-бесприданница,
Простор цветочный теребя,
К тебе одной листвою тянется,
Но не касается тебя.