ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК

ПЛАСТИЛИНОВЫЙ ЦВЕТОК

***

Крошки в постели –
инсталляция громадного скворечника,
но все грачи улетели,
и я изучаю твои складчатые веки,
будто серебристо-металлические закаты над городом
пост-ядерного одиночества.
Ты опять не смыла на ночь косметику:
принцесса в белье из лягушачьей кожи,
ты так любишь овсяное печенье –
ребёнок в тебе, как в батискафе,
становится на цыпочки
и вглядывается в мир за стеклом,
а там темным-темно,
изредка мелькают грозные тени.
Ночь. Густой свет торшера
цвета гречневого мёда на вязком изломе,
твои маленькие ладони – рукопожатие птички,
но прощаясь, ты всегда обвиваешься вокруг шеи,
нащупываешь родинку
и смотришь на замершие отражения
в зеркале прихожей – как мы смотримся –
фотогенично ли?
идиотично ли? –
как и все самодостаточные любовники.
Тишина после тебя – кильватерная пена,
и вот появляются взбаламученные кувшинки
с подводными венами, перерезанными винтом.
На кушетке в приёмной парапсихолога
я прокручиваю в голове твой голос,
словно обруч с голубой лентой.
А за окном крадётся хромающей рысью осень
и пахнет тлеющими листьями. Лучинки из детства.
И мне всё равно, куда тебе нужно деться:
я вижу, как загорается свет
в твоей параллельной жизни,
неприятные мысли, и я присыпаю их тальком –
сопревшие попки младенцев…
-
Стягиваю тугие джинсы с твоих бёдер,
точно плотную кожу с рептилии,
вдруг останавливаюсь. Десятки воспоминаний
наслоились друг на друга, став твердыми,
будто жемчужины. Так рождается дежавю.
Так из десятков моих стихотворений
однажды выйдешь ты –
испачканная голубым сиянием, как джемом,
смеющаяся лебедь
с хулиганским засосом на изящной шее…

***

«Не стоит разбрасываться сердцами», –
сказал мне седовласый кашляющий К
с интонацией благородного одиночества,
будто рассматривал старинную шпагу.
«Господи, сколько сердец я похитил в юности,
а они сморщились и проросли, как картошка в сарае.
Жизнь – баснословное состояние,
и ты его обязательно промотаешь,
и многое уйдёт с молотка –
без чеков, без памяти, бесследно».
-
…Но первая любовь,
как бутафорная статуэтка Оскара,
врученная за худшую мужскую роль в моей жизни,
останется со мной навсегда.
Вот он – трагикомический лопоухий герой –
с карими, как каштаны, глазами и большой головой,
мир, наполненный слезами счастья и досады,
точно бочка дождевой водой
у поворота в сад (тюльпаны бокалами
с красновато-жёлтым воском, длинношеие, торчат).
О первая любовь, я не узнаю твой голос,
так бы заговорила статуя Венеры –
чуть картаво, медленно, с притыками,
будто идёшь на лыжах по серебрящемуся снегу.
-
Первая любовь – пункция спинного мозга,
прививка от оспы жестокости.
Лужа лосиной крови в тайге, облепленная комарами.
Эти тайны навсегда останутся тайнами.
И как же тебя звали? Боже ты мой – не помню…
Только осиротевший нимб – там, где золотые волосы
мягко испарялись в солнечном свете…
Собака зарыла кость во дворе, но дом снесли
и землю заасфальтировали, построили кафе.
Мне тебя никогда не найти.
Это не опыты детского разврата и любопытства,
когда во время тихого часа мы, точно спелеологи, изучали
на ощупь тела друг друга под одеялами.
Нет, ту рыжую девочку я даже не любил,
с тобой же я даже не целовался.
Как же мне раздвинуть сей чугунный камыш?
Как взглянуть сквозь влажную черноту,
туда, где проложен исток всей жизни –
сумбурной, дурацкой?
-
Это танцы с туманом,
твои щёки с цыплячьим пушком,
и корона из позолоченного картона на утреннике –
ты играла царевну, не меньше, – и роскошная коса –
шелковистая якорная цепь, а вместо якоря
билось большое прозрачное сердце ребёнка,
готового любить тебя сто лет.
Отверженный мальчишка.
Ибо первая любовь по законам жанра
должна быть несчастной и сладкой,
как запечённое яблоко в сиропе растаявшего сахара.
Купидон первую стрелу
натирает не тюленьим жиром или новокаином,
но выбирает самую ржавую и кривую,
чтобы побольней, позаковыристей.
На всех женщинах, которых душа любила,
есть оттиск золотистой девочки без имени.

***

парк –
здесь мы попадаем в сказочный мир
акупунктурное пение птиц нежно прокалывает слух –
тонкие музыкальные иглы свиваются в невесомые узоры
лужайки бездельничают и похожи на
сковородки с заплесневевшей яичницей
чистые небеса безмятежно синеют над нами
с оттенком превосходства – будто глаза отличницы –
и тяжёлые фонтаны хрустальными щёточками
вычищают наши чугунные мозги
от накипи реклам и бреда…
так не есть ли любовь вневременной победой
над мускулистыми карликами реальности?
здесь в парке мы вдвоём спасаемся
от каменных эмпиреев города
рухнувших в тёплую пыль и скуку лета
не спешим раствориться в чистилище века…
мы увязли в переходах месяцев из весны в солнечное
и нам хочется целоваться под липами до одури
ощущая как вспыхивают искорки сока на наших лицах
как щекочет и лопается на щеках
мельчайшая газировка звуков и запахов
-
наш путь в бессмертие пролегает
мимо терпеливой старушки –
сидит на складном стуле с эспандером и напольными весами
яркие стайки подростков беснуются на роликах
девушки несут сами себя на блюдах – яства плоти
деликатесы молодости с бледностью и пирсингом
вот компания индусов с лицами цвета и вкуса фиников
(глаза – мраморное молоко с живыми жуками)
и доблестные милиционеры топорными циркулями –
столбиками государства –
измеряют пространства
в тихом столбняке июня…
мы ощущаем непрерывный день рождения души
задуваем свечи на монструозных тортах
наши минуты настоянные на переходе вечности в лето
вмещают в себя патлатого Чиполино
с громадной лакированной луковицей гитары
и неизбывный шелест шагов в асфальте
(периоды полураспадов наших дней)
и мы уже добираемся до чёрного дерева на отшибе
(негатив голой старухи стоящей перед громадным зеркалом)
за старым кинотеатром
и возвращаемся снова и снова
и опять проходим мимо фонтанов –
клепсидры измельчающие время в мокрую пыль
и деликатный клён и художник-карикатурист тут же под клёном
являет зевакам штрихами сквозь серый шум
лицо девочки
лицо проявляется на альбомном листе –
из отмели бело-серой проявляются очертания двойника –
девочки из другой вселенной.
-
и я ощущаю себя карандашом в умелых руках –
рисую чьё-то лицо не видимое вблизи –
строки выложенные гектарами леса…
чтобы острием как пикой пронзить всё – и солнце
и дирижабельный шелест парка и голоса будто тени колодцев
и фонтана хрустальную вздыбь и зыбь наших слов
и тебя моя любовь с замороженным апельсиновым соком
с глазированным миром отражённым в зелёных глазах…
вот мы кормим мгновения как вертлявых белок
крошками красоты неповторимости-невозвратимости
и внезапная береза за углом – красавица жирафиня
замотанная в желтоватые бинты
с любопытством рассматривает нас
и мелодия зреет и наливается в кончиках пальцев –
тягостно мучительно сладостно –
свинцовое молоко в грудях суки чьих щенков утопили
чувствую что мы никогда не умрём
под сенью бессмертия в солнечных бликах…
и снова рождается музыка карандаш стихотворение
всё это умещается в милое хрупкое безобразие
причудливый франкенштейн бытия
и что может быть лучше жизни?