ЕКАТЕРИНА ЯНИШЕВСКАЯ

«ЕСТЬ СЛОВА, КОИМ ЛУЧШЕ УСНУТЬ ВО РТУ…»

***

расскажи мне, откуда приходит смерть.
чёрный агат этих глаз разрезает меня пополам
я сделала всё, что нельзя. я любила тех, кого нет.
сочетание нужных черт. и воздалось мне по делам.

ай, расскажи мне, откуда приходит смерть.

расскажи мне, откуда приходит стыд.
из какой страны, из какой потайной двери.
раздеваться не страшно раньше, чем перейти на ты.
раздеваться проще, когда мертва. снаружи, или внутри.

ай, расскажи мне, откуда приходит стыд.

расскажи мне, откуда приходит ночь.
день кончается, когда хочется больше всего
впервые за много лет увидеть себя живой,
почувствовать в себе свет. и некому мне помочь.
колыбелю и тешу немое дитя – беду.

расскажи мне, куда я потом уйду.

***

как чайки заглушают крыльями шум прибоя
только хлеба им накроши,
как бормочет разбуженный засветло Коктебель,
так и я хочу говорить, говорить, говорить с тобою,
прикрывая ладонью рот, снимая покровы души,
каждое полнолуние, новолуние, каждую оттепель.

как плачет пастушья флейта в швейцарских альпах,
как гремит барабан из верблюжьей кожи в руках скитальца,
как трубит менестрель на параде любви к колбасе и салу,
так и я, так и я, так и я приношу в дом барвинки, мальвы,
и снимаю белье, и кружусь в откровенном словесном танце,
говорить бы с тобою до смерти, до смерти самой…

***

ибо стремление к телу любви есть суть,
ибо желанию нужного берега не найти –
остаётся залиться кофе или ещё вздремнуть,
пусть придуманный стрелочник скрестит во сне пути,

перекрестит пути… ты всегда даже больше чем далеко,
с человеческой массой воюешь, где каждый за себя сам.
а я разливаю по блюдцам – свежайшее молоко.
за победы твои всё же кланяюсь греческим небесам.

у меня нет войны, ни снаружи, ни изнутри.
караульный вселенской боли, сновидица наяву.
от любви, говорят, умирают. а я – смотри!
не такая. я как-то ещё живу.

***

сегодня утром, открыв газету, я с удивлением узнал,
что мир захвачен группой людей
с идеальными пальцами на ногах, чистыми пятками,
открытыми душами.
они забросали наш город снарядами красоты и правды.

пока я читал таблоид, в дом постучал полицейский,
лет сорока, спросил, можно ли пройти внутрь,
осмотреться немного,
старательно вытер ноги о коврик.
я обеспечил ему свободу действий.

и, закончив инспекцию жилых комнат,
коп выудил откуда-то сборник стихов Буковски
ударил им меня по лицу и сказал:
чертов Карл, какого […] ты читаешь
эту сраную книгу два месяца, Карл?
возьми выходной на работе.
будь мужиком, дочитай её, впредь
никогда не поступай, как последний мудак,
со своими книгами.

потом я долго стоял на крыльце,
подглядывая за тем, как в другие дома
заходят копы, осуществляют досмотр
на наличие картин,
на любовь к животным
на бережное отношение к книгам.

кого-то даже арестовали.

***

софия, мир рухнет, но мы будем плоть и кровь,
летят годы, не вспомнить, какого престола наследник.
на дрожжах растут дети – молись, чтобы был здоров
наш долгожданный, наш выстраданный последний.

софия, мне кушаньем райским в ту ночь показались твои уста,
я пошёл против всех, чтоб тебя целовать во всех арочках хаутплацц,
а в груди сколько лет клокочет, безрадостно барахлит, устал,
тем не менее, долг есть долг… и нам следует собираться.

хоть твердишь, что ты видела некогда дивный сон,
где звучало обрывочно «принсип» и «млада босна»,
пусть забралом послужит трон габсбургов,
вечный имперский закон,
но менять кортежи перед ратушей будет поздно.

со всех боков здравицы, празднична улица и свежа,
ветер под лобовым наши волосы столь беззаветно полощет.
мы прибываем в сараево, моя пылкая госпожа,
погляди, сколько флагов! какая нарядная площадь!

***

и к столу не зовут, и присесть не могу,
ибо страх, древний страх, не дремлет
ибо скудный кусок заворачивают в фольгу
и швыряют мне прямо на землю.

отводят глаза, когда я стучу в окно,
набрасывают кант шторы, изрядно поеденной молью.
кому я здесь нужен со своею непраздничной тишиной,
со своею заслуженной болью?

в голове моей хор голосов, бесконечный пасхальный звон
мне, как гостю публичных домов и знатоку окраин,
не в новинку поймать пулей в лоб однозначное «пошёл вон!
у нас нет лишних братьев. ты некогда взял своё, каин».

***

целовать тебя – и крестить. острым ногтем по животу
и ещё тебя целовать. талым снегом умыть – не спорь,
я уверена, есть слова, коим лучше уснуть во рту,
есть и песни, что стройно поются лишь только в скорбь,

и языки есть, которые зычно и гулко звучат,
языки, которые только проклятию и годны,
языки, на которых толковые люди молчат,
языки хазарских племён, избравших тропу войны.

в прошлой жизни я была жрицей,
когда билась в жару малярии,
меня рвали когтями птицы –
так началась моя брухерия.

я зазывала любого духа,
я спускалась в царство теней.
есть поцелуй не для губ, есть созвучия не для слуха.
но нет страшней человека, кто не ищет своих корней.

…посему, целовать тебя – небезопасный спорт.
это будто затеять во время лавины горячий спор,
будто бросить булыжник в витрину, швартоваться
в затопленном нефтью порту, искупаться в аральском море,
в день победы горланить куплеты вселенской скорби
и живые слова мёртвым грузом хранить во рту.

***

не трать время на тех, кто с тобой не в одной связи,
кто не в паре с тобой на весле, ненавидя хозяев галеры,
кто не делит с тобой постоянство любви, одиночество веры,
кто не брат во Христе, не сестра в Иегове, не пасынок во грязи.

не трать время, Алиса. твой кролик давно изжарен,
не клянись незнакомцам испить за компанию эликсир,
предание, как мир, старо: тебя гложут ночные кошмары,
знать, к сестре твоей, Маргарите, всё наведывается Мессир.

не трать время на тех, кто в тебе не разжёг пожарище,
кто страшится твоей высоты, не решаясь пойти на взлёт.
не трать время, Изольда. Тристан тебе не товарищ,
он рождён спасать Корнуэлл, он за Корнуэлл и умрёт.

***

                                      «…звери вошли и убили всех…»

когда наступает полярная ночь, исчезает не только свет,
но и смысл, и надежда на то, что всё кончится, как в кино:
непременно вернется друг, и Мухтар возьмёт верный след,
и уймётся злодей, и герои, обнявшись, утешатся тишиной.

когда наступит полярная ночь, наглухо дверь запри
ибо в юрту твою будет долго и нудно проситься зверь,
ибо волк будет выть, что подмёрз. эти лютые январи,
эти подлые марты губительны для зверей,
ни за что не верь.

а не то ведь ворвутся, тебя, как хозяина, первого, загрызут,
и ложе твоё займут, и детей твоих обглодают, и будут правы,
ибо всякий становится кроток, коль некая выгода на кону,
потому-то они и врут, и наивность твоя приходится им по нраву.

лучше перекумарь на дне вплоть до самой оттепели,
и какими речами тебя ни манили бы лисы рыжие,
не бери себе в голову, пусть будет всё равно тебе
…может, выстоишь. может, выживешь…

***

ну что же ты замер. скорее иди на свет:
сколько времени даром промаялись сущей дурью,
мы думали – выхода нет, и надежды, конечно, нет,
но неведомо как пережили очередную бурю.

неведомо, кто нас вывел из адового котла,
неведомо, кто отвел нас подальше от места схода
лавины, весеннего паводка, не дав нам сгореть дотла.
не дав захлебнуться, пока беззаботно болтали о непогоде.

пока мы сидели с тобою и тратили кислород,
да гадали судьбу по монеткам, латунным кольцам,
трясся над нами, пытаясь упрятать от всех невзгод,
усталый, немного задумчивый незнакомец.

***

как же глухо звучит – будто только ударили под ребро –
будто колокол медный в соборе Василия на покрова,
будто выглянул за окно – а там ливня бездушный шквал –
та мольба, что случайно включила в себя слова
– Боже, я не заметил всё то добро, которое ты мне дал,

я не заметил, как ты приходил в мой дом,
совершить исцеление душ, укрепление тел,
как протирал белой тряпочкой образа,
и глазами моими порочными ласково ты глядел
и слово готов был молвить моим не достойным ртом –
да вот только, как сильно б я ни хотел,
объективно – мне нечего рассказать.

я не заметил, как ты потушил огонь,
который меня, как тростинку, слизать бы мог,
я не заметил, как ангел забрался в мою ладонь,
и пел мне псалмы, когда я не мог заснуть,
терзаясь вопросами, есть ли на небе Бог,
и если он есть, какова во всем этом суть?

и когда ты ушёл, незамеченное добро
в котомку смотал, и раздал неким новым людям,
лишь мне предначертанное волшебство
я впервые почувствовал, будто меня
и ударили под ребро, и схоронили
за шахтой под угольной чёрной грудой,
будто я здесь совсем один, кроме меня – никого
вместо меня – никого, после меня – никого
не будет.

а ты ведь меня берёг от полымя да льда,
от аспида и ужа, глупой жизни и глупой смерти,
и Бог знает сколько ещё ты бы мог мне дать.
…ты стоял за моей спиной, как же я тебя не заметил…

***

напиши мне стих о Лилит.
напиши о том, как Адам
любил – не перелюбить,
болел – не переболит,
как себя ломал пополам,

как грыз ногти в райском своём саду
как во всем видел замкнутый круг,
как сидел на адском своём заду
как просил сварганить других подруг,

как – ничтоже сумняшеся – бремя духовных скреп
зарыл под какой-то там яблоней за углом,
как змею на груди у себя, аки чадо, грел
как в любви искупавшись, чуть было не ослеп,
чуть ли не озверел. как назло

вторая была нежна, пахла кашей и завтраками в кровать
маслом чайного дерева, чуть-чуть широка в кости
с такими ужасно жить, но здорово умирать.

неисповедимы Твои пути.