ВЯЧЕСЛАВ КАРИЖИНСКИЙ

ХАОСМОС

ХОЛОДНОЕ СОЛНЦЕ ФАУСТА

Догорела свеча в омертвелой руке,
запоздалое слово воскресло из пепла,
и теперь голоса лет ушедших
дрожат в проводах телефонной сети,
напрасно ища не ответивших в срок адресатов.
За немытым столом по ночам
сидит, улыбается горе цыганским бароном,
наливая в бокалы вино.
В этот раз мы сыграли вничью,
и обоим немым королям
на истёртой доске – шах и мат.
Говорю: «Вот, возьми мой зуб, –
вырываю без боли и крови, –
только близких не тронь, обойди стороной,
не засчитывай прожитый день».
Согласился я горю отдать
свои силы и разум,
а взамен – только сны, только пьяные сны,
где познанье, насилие, время
сквозь меня протекают сухими ветрами,
огибают меня ледяными лучами,
а мой старенький дом снова кажется вечным…
Здесь я сам – безымянный, чужой,
в переездах потерянный сон,
надоевшая песня печали.

…и мой каменный голос ослеп,
но глаза воспевают вечность,
сквозь которую мчится воля-стрела
человека, настигшего бога и дьявола.
Только больше и сверх – вот её устремленье.
Только выше, точнее, смертельнее.
Кто же он, этот лучник безумный?
То ли новый владыка вселенной,
то ли юный мятежник и цареубийца –
всё равно!
Мне бы спать, только спать –
всю премудрость людскую я мог бы отдать
за безумие сна без конца и начала,
да не хватит зубов,
не отыщется столько вина…
А его пусть зовёт
белый карлик грядущих побед,
холодное солнце Фауста.

ЧТО В МИРЕ НЕЗАКАТНОЕ?

Что в мире настоящее, скажи? –
Любое обесценить можно благо.
Что ты зовёшь сокровищем души,
Другой легко пронзит лихою шпагой.
Гляди – лежит душа на дне оврага…
Так сбрасывали в час вечерней мглы
Больных младенцев Спарты со скалы.

Что в мире незакатное, ответь,
Когда губам и клятвам, и страницам
Законов ли, поэм, лжецам, провидцам
Один исход предвосхитила смерть,
И вечерами тленное светило
На дне реки не отличить от ила?

И даже сила – верное мерило
Победы каждой, правоты любой –
Обречена в грядущем на покой
В гостеприимной темноте могилы.
Тебе – река, а мне – лесной овраг.
Кого тогда бояться? Кто мой враг?
Не тот ли, кто, попировав на тризне,
Судить меня возьмётся после жизни?

Кого тогда стыдиться – не себя ль
За то, что мне милей всего печаль,
За то, что тайно жажду я надежд,
Которыми живёт толпа невежд,
И здравому уму наперекор
Всё жду ответа от небес и гор?

Что в мире настоящее, скажи?
Что в мире незакатное, ответь?
Ужели пустоту взамен души,
Перетерпев, придётся мне воспеть?

ГОЛОДНЫЙ УМ

Голодный ум, охочий до открытий,
Не ценит истин, вечных и простых,
И в череде наскучивших событий
Глотает пыль творений вековых.

Свершений новых нет – непревзойдённы
Ушедших лет заученные сны,
И чахнет ум, всецело подчинённый
Неутолимой жажде новизны.

СКВОЗЬ ТУСКЛОЕ СТЕКЛО

Как выглядит в пустой ночи ампир,
когда уходят краски и тепло?
Что знаешь ты о тех, кто видит мир
сквозь тусклое стекло?

Сумеешь ли узреть красу теней,
палитру, что за веками слепца,
цветы и тропы, спрятанные в ней,
которым нет конца?

Ты бросишь камень в зрячую ладонь
того, чей взор ощупает тебя,
с улыбкою зальёшь его огонь –
слепец уйдёт, скорбя.

Таким, как ты, доступна благодать:
и радуга, и моря бирюза.
Такие заслужили, чтоб плевать
в их мёртвые глаза.

***

Отрешился от тела, попал неизвестно куда.
Вижу, землю сухую ласкает морская вода.
Это день или ночь – я никак не могу угадать.
Нет ни ада, ни бесов – и это уже благодать.

Недостроенных лестниц покрытые пылью ряды
Смотрят в чёрное небо осколками старой беды.
Видно, к звёздам по ним не подняться, наверх не взойти –
Камнем падай туда или птицей бескрылой лети.

Жизнь уже позади, но пугает посмертья преддверье,
И, готовый рыдать, я на звёзды гляжу с недоверьем.

ХАОСМОС

Тяжёлым якорем ко дну пошла душа,
и тишина из мёртвых уст
неторопливою волной струится –
волною ржавой из червей.

Меж сном и явью стёрта грань,
и то, что раньше мне безумием казалось,
сегодня стало здравым смыслом.
Порядок с хаосом теперь неразличимы.

Распятья в храмах кровоточат
вином – сосуды подставляй и пей,
но не насытишь, друг мой, злую жажду
вина и крови – жажду бытия.

Как должен быть силён творец вселенной,
что изобрёл однажды время
и оживил им бесконечность?

Так хочется в несбыточное верить:
что даже за последним шагом жизни
нас ждёт иной дороги первый шаг,
и ветер центробежный уведёт нас
от адских мук былого бытия,
и, разлетаясь от Большого Взрыва,
мы не утратим память, чувства, мысли –
всё то, что составляло наше «я».

Тогда не убоимся тишины,
и судеб воскрешённых корабли
поднимут якоря.