ЭДВИГ АРЗУНЯН

МОЙ ДЯДЯ БЫЛ ШПИОНОМ
очерк¹

«Под колпаком». В формирование личности ребенка → подростка → юноши → взрослого составной частью входит пример его старших родственников: папы-мамы, дядей-тёть, дедушек-бабушек. В моей жизни таким примером, наряду с другими, и был Дядимилик: с детства я так, одним словом привык называть дядю Милика – дядю Эмиля, брата моей мамы.

Что знает обычный читатель о шпионах? Во-первых, то, что напридумывали о них писатели-детективщики; во-вторых, то, что сообщают о них журналисты; в-третьих, то, что сами шпионы рассказывают о себе в своих мемуарах (в тех редких случаях, когда руководство спецслужбы позволяет им рассекретить свою деятельность). Но существует и ещё один вид сведений о шпионах: то, что знают их родственники, от которых, конечно, тоже все секретится, – но какая-то часть сведений по разным причинам всё-таки доходит до них.

Вот я и предлагаю читателю те скудные, зато весьма достоверные сведения, которые дошли до меня, – о моём Дядимилике. И которые повлияли в какой-то мере на формирование моей личности.

Когда 40 лет назад я писал черновик автобиографического романа, я не мог касаться данной темы, так как это, скорей всего, привело бы Дядимилика к военному трибуналу – за нарушение секретности, а меня, как минимум, – к конфискации черновика романа, а как максимум, к ГУЛАГу– за антисоветчину. Тем более, что значительная часть черновика писалась на бабушкиной даче, где каждое лето вместе с нашей семьей отдыхали также и московские друзья Дядимилика – его коллеги по работе в ГРУ (Главном разведывательном управлении Министерства обороны СССР); так что дача наверняка была «под колпаком» ГРУ.

Поэтому я и написал данные страницы лишь сейчас, 40 лет спустя.

Стаж в НКВД. В 1941 году папа-мама вместе со мной, 5-летним, эвакуировались в Камбарку (Удмурдская АССР), а родители мамы, – мои дедушка и бабушка, – с двумя сыновьями, 29-летним Дядирудиком и 22-летним Дядимиликом, эвакуировались в Миасс (Челябинская область). Там этих двух моих дядей призвали было в армию, но так как в их советских паспортах писалось, что они – венгры, НКВД тут же арестовал их и интернировал. И это – несмотря на то, что, хоть они и были уроженцами Венгрии, но ещё в детстве (в 1922 году) оказались в Союзе (соответственно с 10-летнего и 3-летнего возраста) и являлись теперь советскими гражданами и комсомольцами. НКВД, видимо, просто перепутал тогда понятие «национальность» с понятием «гражданство».

Итак, это был обычный, тупой советский произвол, – когда двух граждан Союза вдруг интернировали, как граждан Венгрии. Кстати, их отца, моего дедушку Леопольда, в гораздо большей степени венгра, чем они, – ведь он переехал в Союз уже взрослым – НКВД тогда не тронул; может быть, из уважения к его заслугам в Венгерской революции 1919 года?.. (Правда, раньше тот же НКВД безуспешно пытался арестовать его, о чём я когда-то уже рассказывал в одной из моих статей³).

В Подмосковье, в Красногорском лагере для интернированных, узниками которого оказались дядья, многие погибали от недоедания. И тут помогла изворотливость Дядимилика: из каких-то обломков он сконструировал машинку для очистки картошки – и для экспериментов по её доводке кухня стала выдавать ему некоторое количество картошки. Машинка так и не стала удовлетворительно работать, и так и не была использована кухней, – но благодаря «экспериментальной» картошке братья выжили.

Позже, когда более прямолинейный комсомолец Дядирудик узнал об истинном происхождении той, дополнительной картошки, он возмущался:

– Если бы я догадался, как нечестно ты добыл её!.. В общем, я бы умер, но не ел бы её!..

Что же касается Дядимилика, то его предприимчивость и дальше не раз помогала ему выкручиваться из тяжёлых жизненных ситуаций.

После окончания войны советскому руководству необходимо было принять участие в организации Нюрнбергского процесса, – и понадобились переводчики, в частности венгерско-русские. И тогда моим дядьям срочно надели форму младших лейтенантов НКВД, – в чьём лагере они были узниками, – чтобы отправить в Нюрнберг; вообще у советской власти всегда была склонность к таким вот парадоксальным маскарадам, как в данном случае: из бесправной касты узников репрессивного органа – в привилегированную касту его служащих…

Когда в этом, новом для себя качестве старший из дядей, Дядирудик, впервые попал в столовую для служащих НКВД, – где кормили тогда вообще бесплатно, – то официантка, подав ему меню, блюд на десять, спросила:

– Что будете заказывать?

А Дядирудик был по комплекции крупнее Дядимилика – и поэтому страдал от голода больше, чем тот; кроме того, как это бывает со старшими детьми иммигрантов, Дядирудик хуже владел русским языком, – и вот он ответил официантке так:

– Всю меню!

И она действительно принесла ему «всю меню»! И после голодухи он легко справился с ним!

Это «всю меню» Дядирудика навсегда стало у всех нас, его родственников, – фразеологизмом.

…Итак, дядья оказались переводчиками на Нюрнбергском процессе. А после окончания процесса были благополучно демобилизованы и отпущены домой, в освобождённую уже Одессу.

Впоследствии, где-то в 1970-е годы, когда они выходили на пенсию, пенсионные органы были озадачены: приплюсовывать ли период пребывания их в Красногорском лагере к стажу работы в НКВД или считать, что в тот период они были заключёнными? Обратились за разъяснением в КГБ, которое являлось правопреемником НКВД, – и там ответили: приплюсовать этот период к стажу работы! Т.е. два узника НКВД как бы превращались и на тот период в его служащих.

Политех. Но вернёмся обратно, в 1946 год.

Приехав в Одессу, Дядимилик явился в политехнический институт, после второго курса которого, пять лет назад, отправился с родителями в эвакуацию. И тут он узнал, что архивы политеха сгорели во время войны; и ещё – что политех, вместо 5-летнего срока обучения, временно ввёл ускоренный, 4-летний.

Сразу же после войны все жили впроголодь, особенно тяжко приходилось студентам. И, чтобы поскорее начать работать, Дядимилик, воспользовавшись отсутствием архива в Политехе, сказал там, что ушёл из него не после 2-го курса, а после 3-го. Таким образом, один год он замошенничал, а ещё один сэкономил из-за ускоренного срока обучения, – и в результате, вместо обычных 5-ти лет обучения, получил диплом инженера за 3 года!

Кроме того, что он был от природы мозговитый, – сдавать экзамены в политехе ему помогало, наверно, ещё и то, что по документам он был теперь демобилизованным лейтенантом НКВД, а значит, как бы «особистом», да к тому же как бы и участником войны. А ко всем недавним победителям гитлеровцев было тогда в стране особо уважительное отношение.

В общем, и в ускоренном получении образования – Дядимилику помогла его предприимчивость.

Окончив политех, Дядимилик оказался перед перспективой работать, как принято было тогда, на мизерную зарплату инженера (их иронически называли – «инженерьё»). Желая как-то помочь карьере сына и не надеясь особенно на успех, бабушка Моника написала письмо в Москву – кажется, самому Молотову – о заслугах её мужа, отца Дядимилика, в Венгерской революции, и с просьбой помочь в трудоустройстве сыну революционера. И, как это ни странно, письмо не было положено чиновниками под сукно.

Тут-то и началась главная полоса в карьере Дядимилика.

Двойная бухгалтерия мышления. Кроме Дядимилика, у меня были и ещё знакомые, заполнявшие анкеты для агентурной работы, – и поэтому я знаю, что требования там были высокие: и в смысле интеллекта, и в смысле моральной устойчивости. Недаром ведь английская разведка называется Intelligence service, т. е. как бы – Интеллектуальная служба… Но дядя успешно прошёл отбор.

И дальше – я буду вспоминать ту отрывочную информацию о его секретной деятельности, которая в течение многих лет доходила до меня.

Ведомством, в которое дядя поступил на работу, было не КГБ, а ГРУ. И иногда дядя с гордостью напоминал об этом, – желая, видимо, лишний раз подчеркнуть, что не имеет никакого отношения к главному репрессивному органу страны. Мне это, конечно, тоже было приятно; тем не менее, я с горечью сознавал, что и его ведомство – экстремистская организация, с той лишь разницей, что её экстремизм направлен не против народа своей станы, а против народов других стран.

Впрочем, по отношению, например, к собственным агентам методы ГРУ были тоже отнюдь не «вегетарианские». Например, как-то дядя рассказал мне:

– В процессе подготовки будущего агента обязательно показывают фильм о том, как наша разведка обходится с предателем… – дядя не рассказывал подробности этого фильма, но лицо его выразительно свидетельствовало о мученической участи предателя.

Тем не менее, человеческая потребность поделиться с кем-либо своими впечатлениями брала верх, – и в результате до нас, его родственников, доходило немало недозволенной информации. К тому же у меня с дядей, который был старше меня на 17 лет, сложились доверительные, дружеские отношения; мы считали себя интеллектуалами и любили философствовать на разные темы. А то, что я рано определился как «писатель-нелегал, пишущий в стол», в надежде на то, что когда-нибудь придёт и моё время, – лишь обостряло моё любопытство к запретной информации.

Тотальное ханжество советской действительности порождало двойную бухгалтерию мышления (подобно тому, как нынешняя постсоветская действительность порождает двойную финансовую бухгалтерию: напоказ – для налогового управления; и тайно – для себя). В условиях холодной войны между социалистическим и капиталистическим «лагерями», по отношению к дяде моя личная двойная бухгалтерия заключалась в том, что, с одной стороны, я как бы гордился его романтической профессией, в то время как с другой – ощущал себя представителем противоположного «лагеря».

А в своих стихах я даже своеобразно идентифицировал себя с профессией дяди: «я шпион среди них / всё записываю всё «фотографирую» / я шпион среди них / всех обманываю всех травмирую / им меня не узнать / я таким как они притворяюсь / им меня не узнать / я себе одному доверяюсь / я шпион среди них / презираю я глупых и слабых / я шпион среди них / а они полагают что раб их…» («Фотографирую» употреблено тут в переносном смысле – в значении: «запечатлеваю в памяти»).

Хоть я писал стихи лишь в стол, но и это опасался делать без некоторой конспирации. Поэтому, в конце концов, я заменил слово «шпион» на более мягкое «сексот»; а ещё – в четвёртом четверостишии вообще свёл всё к области поэзии: «им меня не узнать/ если сам не скажу я об этом/ им меня не узнать/ ведь они не встречались с поэтом» («Я сексот среди них»).⁴ Иначе говоря, в моём восприятии дядя был нашим шпионом там, а я – их шпионом тут.

В излишней для секретчика откровенности дяди играло роль, видимо, и то, что все родственники, кроме него, были невыездными, – а значит, ему нечего было опасаться того, что недозволенная информация попадёт за рубеж. Он часто откровенничал со мной: иногда рассказывал сам, иногда отвечал на мои любопытные вопросы; но всё это до определенных границ: на некоторые вопросы отвечал уклончиво, на некоторые и вообще отмалчивался. Интересная информация о нём доходила до меня и от других: от моих папы-мамы, от его жены Наташи, даже от его друзей и коллег по секретности, с которыми я тоже иногда сталкивался. Всё это копилось в моей памяти, и теперь уже трудно было бы установить, какая информация пришла откуда. И поэтому я буду дальше излагать эту информацию, в основном, безлично – так, как она сохранилась в моей памяти.

Спецшкола. Года два Дядимилик учился в Москве, в секретной спецшколе – для людей, уже имеющих высшее образование. Там его обучали разным шпионским наукам: тайнописи, трудно разоблачаемым способам закладки и извлечения информации вне дома, изощрённым способам фотографирования, хитростям мимикрии и ухода от преследования и т. п. Были у них и довольно интенсивные занятия физкультурой, ведь разведчик должен быть физически развитым.

Несмотря на жесточайший жилищный кризис, слушателю спецшколы, с женой и маленьким сыном, недавним одесситам, сразу же дали комнату, хоть и в коммунальной квартире, но зато в доме с лифтом и мусоропроводом, что тогда было редкостью в Союзе, да ещё и в самом перспективном районе города, возле набережной Москвы-реки (обычно советские люди ждали своей очереди на гораздо более скромное жильё десятки лет). А вскоре вторая семья, жившая в этой коммунальной квартире, – тоже, видимо, семья работника ГРУ, – получила самостоятельную квартиру в одной из новостроек города и выселилась; в результате дядя получил ордер на всю просторную двухкомнатную квартиру.

Дядя бывал дома лишь в выходные дни; будни же целиком посвящались учёбе, и жил он в эти дни в другой, засекреченной, небольшой самостоятельной квартире возле спецшколы. Для покупки и приготовления пищи по выбранному им меню, а также для других хозяйственных дел приходила служащая спецшколы.

Я знаю, о чём ты сейчас подумал, читатель, – но нет, ты ошибаешься: о каких-нибудь сексуальных вольностях с этой служащей школы не могло быть и речи. Так как было очевидно, что главная её обязанность – отнюдь не приготовление пищи, а информирование руководства о каждом шаге своего подопечного.

Позже мой коллега по Одесскому нефтяному техникуму М.И. рассказывал, как его, призванного на срочную службу в советской армии, готовили для агентурной работы… в ГУЛАГе!⁵ Да, как видим, был и такой вид агентурной работы. И вот во время выполнения учебного задания – действие происходило в городском парке – его соблазнила молодая женщина. А расставшись с ним, тут же позвонила по уличному телефону-автомату его командиру, чей приказ она, оказывается, и выполняла, – и на этом агентурная карьера М.И. закончилась.

Дядимилик же был более твёрдым орешком. Впрочем, и ведомство, в котором он служил, было покруче, – что и обязывало соблюдать гораздо большую осмотрительность.

С этим житьём во второй, засекреченной, квартире связан некий трагикомический эпизод.

Жена Наташа заявила:

– Я не дура, чтобы верить в твои сказки о второй квартире, и прекрасно понимаю, что ты просто решил стать у меня «воскресным мужем», – было тогда такое выражение, – а пятидневку живёшь у какой-то шлюхи.

Никакие объяснения Дядимилика не помогали.

Более того: Наташа устроила слежку за мужем, – просто стала незаметно, как ей казалось, ходить-ездить за ним. Но дело в том, что слежку за ним вела, конечно же, и «конкурирующая организация». В результате, в отсутствие Дядимилика, – в один из дней пятидневки, – к Наташе пришёл человек из ГРУ и строго потребовал прекратить её «дилетантскую» слежку: под угрозой привлечения к ответственности за попытку незаконного получения информации о секретной квартире ГРУ.

Тут уж Наташа поверила, наконец, в реальность этой второй, засекреченной квартиры, – а значит, и в необоснованность своей ревности.

…Я виделся теперь с дядей и его семьей, лишь когда приезжал в Москву, и когда они летом приезжали в Одессу, на бабушкину дачу. Приезжая в Москву, я почти всегда останавливался у них; а на бабушкину дачу, вместе с дядей, приезжали также и его друзья, коллеги-секретчики, общение с которыми тоже добавляло мне информации.

Приезжая в Одессу, дядя – как военнослужащий в отпуске – обязательно шёл зарегистрироваться в Одесский облвоенкомат.

– А зачем нужна регистрация? – спросил я его.

– Ну как же, а вдруг я срочно понадоблюсь руководству ГРУ.

Я никогда не видел дядю в форме, – разведчики ходят в гражданской одежде, – но вот эти его хождения в военкомат напоминали мне, что он – военный офицер.

И ещё – бритьё:

– Однажды, когда я пришёл на работу, – рассказывал дядя, – мой непосредственный руководитель спросил: «Вы когда брились?» – «Вчера». – «А почему не сегодня?» – «Но я ведь не сильно зарастаю, – на второй день ничего не видно». – «Запомните, на нашей работе вы всегда должны быть свежевыбритым, независимо от того, видно это или не видно. А вдруг вас вызовут наверх, то есть к министру обороны или даже ещё выше? Или вдруг вас срочно отправят на задание?». С тех пор я бреюсь каждое утро, без исключения, – даже когда в отпуске, – заключил свой рассказ дядя.

Теннис.

– Ты знаешь, какой основной вид спорта у разведчиков? – как-то спросил он меня. И сам ответил: – Теннис!

– Большой или малый? – уточнил я.

Дядя улыбнулся:

– Во всём мире, говоря «теннис», имеют в виду то, что у нас называют «большим теннисом». А то, что у нас называют «малым теннисом», у них называют просто «пинг-понгом»…

(Полагаю, что советское деление на большой и малый теннисы произошло по трём причинам: 1. теннисный корт больше, чем стол для пинг-понга; 2. теннисная ракетка больше, чем ракетка для пинг-понга; 3. теннисный мячик больше, чем шарик для пинг-понга. Иначе говоря, пинг-понг – это как бы детский, настольный, уменьшенный вариант тенниса).

– При теннисе, – объяснял мне дядя, – задействованы все мышцы тела: во-первых, главная мышца – сердце; во-вторых, – мышцы рук, ног, спины, живота… В общем, в отличие от большинства остальных видов спорта, теннис гармонично развивает всё тело теннисиста.

– Но у нас в стране распространен только пинг-понг… – сказал я.

– Да. Потому что он занимает мало места, а для тенниса нужен корт, – стал объяснять мне дядя. – Причём на этом корте заняты только 2 игрока. А в нашей стране заинтересованы лишь в массовых видах спорта, в которых одновременно задействовано много игроков: в футболе – 22, в волейболе – 12, в баскетболе – 10…

…Когда в 1973 году на экраны вышел знаменитый фильм «Семнадцать мгновений весны», то слова дяди насчет значения тенниса для разведчиков подтвердились: герой фильма Штирлиц как раз и был чемпионом Берлина по теннису.

А я к этому времени, тоже вполне в соответствии с объяснениями дяди, стал перворазрядником по малому теннису, а на некоторое время даже и тренером по нему. Причём среди нас, любителей данного вида спорта, почти не употреблялось несолидное слово «пинг-понг» и нечасто употреблялся также термин «малый теннис»; а просто говорили «теннис», «теннисист», «теннисная ракетка», – тем самым как бы примазываясь к подлинному, недоступному нам теннису.

Английский язык. Одним из главных предметов в спецшколе был, конечно же, английский язык, – язык главного потенциального противника, Соединённых Штатов, – преподававшийся на более высоком уровне, чем даже в лингвинах.

Помню, дядя рассказывал о том, что одна из их преподавательниц, профессор Московского университета, была командирована в Лондон с весьма пикантным заданием: собрать фольклорные надписи на стенах общественных туалетов – для последующего обучения этой лексике будущих разведчиков…

И дело было не только в уровне обучения, но и в его интенсивности: первый год ежедневных, чуть ли не двенадцатичасовых занятий, был посвящён, в основном, языку.

Вообще английский язык, во всяком случае для русскоязычных, – весьма труден. Особенно разговорный язык.

Я изучал английский в Одессе: в школе, в университете на русском филфаке и дважды на государственных курсах иностранных языков; а потом ещё дважды на курсах в Штатах. И вот живу тут уже четверть века – наверно, раза в три дольше, чем жил тут Дядимилик (да, он «работал» потом в Штатах), – а понимаю по-английски, в среднем, лишь процентов 80.

Впрочем, несмотря на спецшколу, дядя тоже жаловался мне, что имел проблемы с языком в Штатах. И поделился со мной одной своей находкой, которая помогала ему в преодолении языкового барьера.

Находка заключалась в следующем. В американские кинотеатры можно было входить прямо во время сеанса и выходить в любое время, просидев на один билет сколько угодно сеансов. Вот он и высиживал подряд два-три сеанса одного и того же фильма – и с каждым последующим сеансом понимал в данном фильме всё больше.

Когда же через три десятка лет я тоже оказался в Штатах, – но уже не так, как дядя, а в качестве невозвращенца, – то учёл дядин урок; правда, несколько видоизменив методу в соответствии с изменившимися условиями. В отличие от подавляющего большинства наших эмигрантов, за четверть века мы с женой ни разу не подписывались тут на русское телевидение, а подписывались на американское, кабельное или спутниковое, ежедневно смотря днём Си-Эн-Эн, а вечером, с восьми часов, – один художественный фильм. Первые пару лет, из-за языкового барьера, это было нелегко, – но постепенно стало приносить свои плоды: сейчас мы с женой говорим по-английски не хуже большинства тех наших эмигрантов, у которых он был в Союзе профессией после лингвина: большинство из них тоже понимают язык лишь на 80 процентов; и нашим друзьям-сверстникам мы даже помогаем в качестве переводчиков (что же касается молодёжи, – то она, как известно, осваивает иностранный язык значительно легче).

В Венгрии. После окончания спецшколы Дядимилик был отправлен в «заграничную командировку», – мы не знали куда. А года через полтора он вдруг появился у нас в Одессе; и из его ответов на наши вопросы становилось ясно, что он ещё не получал разведывательного задания, а это была для него лишь практика привыкания: после нашей закрытой, тоталитарной страны («первой страны социализма») – к жизни в свободном мире («в капиталистических странах»). Ему положили на счёт в зарубежном банке громадную для советского человека сумму: что-то порядка 200 тысяч то ли долларов, то ли фунтов стерлингов – это, наверно, как сейчас пару миллионов; он не должен был работать, а должен был лишь жить на эти деньги, разъезжая по разным странам. И он послушно побывал тогда, насколько помню, во многих странах Европы, а может и Азии… Для нас, невыездных, такая возможность была пределом мечтаний.

– Я беседовал даже с Пием XII – Папой Римским! – рассказывал нам Дядимилик. – Но не думайте, что это благодаря каким-то моим заслугам. Дело в том, что в Ватикане существует система чисто коммерческих приёмов у Папы: любой – и, кстати, не только католик – может внести определённую сумму и получить получасовую аудиенцию; это один из известных доходов Ватикана. И не думайте, что я сделал это по своей инициативе: побывать на аудиенции у Папы порекомендовало мне моё руководство, – тоже для акклиматизации в качестве западного человека.

Одной из стран, где Дядимилик пожил некоторое время, была Венгрия, – в частности, Будапешт. Напоминаю: ему было три года, когда его семья эмигрировала из Венгрии, из Будапешта, в Советский Союз, в Одессу, – а теперь ему было примерно лет тридцать пять. В Одессе, дома, они всегда говорили между собой по-венгерски, так что и во взрослом возрасте он практиковался в этом языке. А тут он ещё пожил в Венгрии и имел возможность освежить язык, а также хоть немного вжиться в реальную венгерскую атмосферу.

Где-то в Европе он умудрился затеять небольшой бизнес и что-то заработать на нём. И с гордостью рассказывал нам, что его московские руководители были приятно удивлены, как мало он израсходовал из первоначально ассигнованных ему денег.

В выражении лица дяди, в его жестах и походке появился заграничный шарм. Он выглядел теперь человеком, сознающим, что коё-что успел в этой жизни, – но оставался таким же благожелательным и общительным, как прежде.

После его возвращения из Венгрии я задал ему вопрос:

– А вы нашли там родственников?

(Моя бабушка Моника была младшим, одиннадцатым ребёнком в будапештской семье, – но из «закрытого» Советского Союза она, конечно, не поддерживала никаких связей с венгерскими родственниками).

– Почти нет, – замялся Дядимилик.

И я не стал настаивать на своём вопросе, – видя, что это уже, наверно, за линией дозволенного для него.

– Но я посидел в библиотеке и почитал там в газетах 1920 года о судебном процессе над отцом, – добавил Дядимилик (Это когда хортистский режим судил дедушку Леопольда за участие в революции 1919 года).

– Ну и как, этот процесс был с антисемитским душком?

– Да, конечно.

Дело в том, что дедушка, – как и бабушка, – были евреями, да и фамилия у них была еврейская: «Макфеллер», которую в Союзе они сократили до «Мак».

Вообще сейчас публикуется всё больше информации о том, что, несмотря на советский государственный антисемитизм, разведку не очень-то ограничивали в использовании агентов-евреев. И Дядимилик – одно из подтверждений этого.

Письма. Наконец, Дядимилик отправился уже в настоящую «разведку» – и не появлялся в Союзе лет пять (в 1956-1961 годах). А его жена Наташа каждое лето с сыном и дочерью, – моими двоюродными братом и сестрой, – приезжала из Москвы в Одессу, к бабушке на (улицу – ред.) Баранова и на бабушкину дачу в районе Дачи Ковалевского (так называется один из пляжных районов Одессы).

Дядимилик и Наташа регулярно обменивались, с помощью ГРУ, письмами, – в частности, с поздравлениями ко дням рождения. А через много лет Дядимилик раскрыл мне подноготную этой переписки.

Ещё находясь в Союзе, по указанию ГРУ, он написал Наташе письма к дням рождения её и детей на несколько лет вперёд. И курирующий семью служащий в нужный день вручал эти письма его семье, поддерживая иллюзию, что это написано недавно. Таким образом, обеспечивалось спокойствие семьи.

А ответные Наташины письма просто скапливались в ГРУ, – и многолетняя пачка их была вручена Дядимилику лишь после возвращения с задания (Наташи к тому времени уже не было в живых).

«Беженец». Венгерское антисоветское восстание 1956 года. На некоторое время граница между Венгрией и Австрией оказалась открытой: с венгерской стороны – из-за забастовки пограничной службы, с австрийской стороны – по приказу правительства, для свободного потока венгерских беженцев в Австрию.

А у Дядимилика родной язык – венгерский (русский был вторым его языком). И вот среди беженцев оказался и он – с легендой о том, что он всю жизнь прожил в Венгрии и никогда не был в Советском Союзе. И теперь на протяжении нескольких лет выполнения задания он должен был скрывать своё знание русского языка.

В инструкции для разведчиков было такое: если ты почувствовал за собой слежку, забудь на время о задании – и делай всё, чтобы уйти от слежки. При необходимости, меняй даже страны пребывания; на этот случай у Дядимилика были зашиты в водонепроницаемый (!) пояс трусов паспорта разных стран и пачки разной валюты.

И вот при переходе с группой беженцев в Австрию, Дядимилику показалось, что венгр – проводник группы – как-то подозрительно внимателен к нему: слежка! Тут же, в соответствии с инструкцией, Дядимилик поспешил отколоться от группы – и стал путать следы в поездках по Европе: из страны в страну.

А однажды случилась вот такая стрессовая ситуация.

Полиция остановила автобус и стала «шмонать» пассажиров-мужчин одного за другим, вплоть до прощупывания трусов.

«Наверно, напали на мой след! – решил Дядимилик. – Толстый пояс моих трусов, конечно же, привлечёт их внимание, а ведь там – паспорта…». Но, к счастью, оказалось, что полиция охотилась в данный момент не за ним: у одного из пассажиров вдруг что-то нашли, что искали, – и на этом шмон прекратился.

В другой раз он где-то загорал на пляже, в этих же трусах со специальным поясом. Пошёл поплавать, – и из воды увидел, что какой-то парень роется в его оставленной на берегу одежде. Если это вор, то полбеды, – а если контрразведчик данной страны?!

Пришлось, в соответствии с инструкцией, оставить вещи на произвол судьбы, – и выйти из воды в другом конце пляжа. А потом в укромном месте вынуть нужные деньги из пояса – и в припляжном магазине, сославшись на воровство, приодеться во что-то наскоро купленное.

В общем, всякого рода стрессы бывали постоянно.

А что касается группы, с которой Дядимилик переходил венгерско-австрийскую границу, то после его контакта, наконец, в одной из стран с советской резидентурой, выяснилось, – что вся группа, в том числе и её руководитель, были такими же советскими агентами, как и он. Но главное, руководитель оказался то ли предателем, то ли двойным агентом: он «заложил» всех участников; и, хоть они уже рассредоточились было по Австрии, – всё равно были быстро выявлены и арестованы австрийской контрразведкой. Все, кроме Дядимилика, – интуиция которого помогла ему вовремя смыться.

…После Венгерской революции 1919 года её участник, мой дедушка Леопольд Макфеллер вместе с семьей оказались в Советском Союзе. С 1949 года Венгрия стала советским сателлитом, и в 1956 году дедушка и бабушка решились, наконец, посетить родной город Будапешт, чтобы повидаться с родственниками, – и угодили как раз в момент октябрьско-ноябрьского антисоветского восстания.

Повстанцы заходили в дома, спрашивая:

– Коммунисты есть?

А обнаружив таковых, выводили их на улицу – и расстреливали.

Формально дедушка не был членом КПСС, – но он был участником Венгерской революции, а теперь и гражданином Советского Союза. В общем, повстанцы вполне могли посчитать его коммунистом.

Поэтому родственники прятали его и бабушку в подвале, – и, благо, соседи не выдали их. А потом, как и других оказавшихся в Венгрии граждан Союза, – советский посольский автобус забрал их в охранявшееся советскими оккупационными войсками помещение посольства, где их встретил посол Юрий Андропов, будущий генсек.

И ведь как раз в это время в Будапеште находился их сын Дядимилик, агент ГРУ! Но родители и сын не знали о том, что находились тогда в одном городе.

В результате получилось так, что они все трое покинули Венгрию почти одновременно. Родителей, вместе с другими находившимися тут советскими гражданами, военный самолёт вывез в Союз; а в то же время их сын нелегально перешёл границу в Австрию.

Вот так жизнь преподносит иногда удивительные совпадения. Об этом своём одновременном пребывании в Венгрии как родители, так и сын узнали лишь пять лет спустя, после возвращения сына в Союз.

Саркис. Наконец, Дядимилик – всё-таки как беженец из Венгрии – оказался в Штатах.

Двоюродный брат моего папы Саркис Арцруни находился в Одессе во время гитлеровской оккупации. Воспользовавшись тем, что западной советской границы в период оккупации вообще не существовало, примерно 25-летний тогда Саркис бежал в Италию, а затем в Штаты (где достаточно много местных армян, а у Саркиса родной язык – армянский).

И вот, через пятнадцать лет, в 1956 году, в ресторане знаменитой нью-йоркской гостиницы «Плаза», в которой останавливались многие монархи и президенты мира, Саркис вдруг видит за столиком своего дальнего одесского родственника – через нашу семью – Дядимилика.

– Неужели это Милик?! – радостно-удивлённо кричит ему Саркис.

Разведчику Эмилию Маку деваться некуда:

– А-а, Саркис, – пожимая Саркису руку, он тоже симулирует на своём лице радость. И тут же переходит на шёпот: – Садись рядом. Только говори, пожалуйста, тише.

Уверен, что при той, первой встрече Дядимилик не раскрыл Саркису, в качестве кого он в стране, – но, во всяком случае, дал понять, что его нахождение тут не должно привлекать ничьего внимания. Бывший одесский кореш Саркис быстро схватил ситуацию:

– Да, конечно, ты ж меня знаешь… – сказал он, тоже перейдя лояльно на шёпот.

Саркис записал в записную книжку Дядимилика свой нью-йоркский номер телефона; а Дядимилик замялся и сказал, что он тут проездом и у него пока нет телефона.

Естественно, Дядимилик сразу же после ухода Саркиса, – соблюдая все правила конспирации, – доложил в резидентуру ГРУ о непредвиденной встрече. ГРУ своими методами навело справки о русскоязычном армянине Саркисе Арцруни – и неожиданно дало Дядимилику приказ: попытаться завербовать Саркиса.

А Саркис всю жизнь был картёжником – и успел сообщить Дядимилику, что и тут, в Штатах, успешно подрабатывает своим полулегальным мастерством. Поэтому, кстати, и околачивался он в «Плазе».

И, по указанию резидентуры, Дядимилик позвонил Саркису. И, встретившись с ним, повёл разговор так, – мол:

– Ну, как успехи на картёжном фронте?

Саркис пожаловался:

– Да как раз проигрался…

Этого и нужно было резидентуре:

– А я могу одолжить тебе деньги, – отозвался Дядимилик.

Одолжил он Саркису какую-то там сумму, – и, таким образом, тот был уже на крючке ГРУ.

Потом, обязанный Дядимилику, Саркис послушно выполнил несколько его простых «просьб»: передавать какие-то письма и пакеты по указанным адресам. Полагаю, что и на этом этапе Дядимилик не раскрыл Саркису, на кого он конкретно работает; хотя, впрочем, расторопный Саркис и без того догадывался уже, – что на какую-либо из советских спецслужб. А догадавшись, сказал, наконец, Дядимилику:

– Ты не обижайся, но я больше не могу выполнять твои поручения. Я чувствую, что это опасно и не хочу рисковать.

…Году примерно в 1980, при некоторой либерализации Союза, Саркис приезжал на несколько дней в Одессу – впервые после эмиграции (Дядимилик уже жил и работал тогда в Москве). А обратно в аэропорт Саркиса провожал мой папа, и по пути Саркис с сожалением сказал ему:

– Ты знаешь, я собирался теперь часто приезжать к вам, – но получилось так, что не смогу больше приехать. Когда наш друг Эмиль был со своим заданием в Штатах, я несколько раз выполнял его мелкие поручения; а потом, поняв, какого рода эта работа, отказался дальше выполнять её. И вот сейчас тут, в Одессе, ко мне пришли в гостиницу представители ГРУ и стали требовать, чтобы я и дальше работал на них, – а я отказался. В общем, не думаю, что я ещё раз решусь приехать сюда…

Но судьба бывает иногда по-своему иронична. Лет через пятнадцать, воспользовавшись распадом Союза, в 80-летнем возрасте Саркис всё-таки опять приехал в Одессу. Но тут его уже подстерегла более могущественная «Спецслужба» – тут, попросту говоря, он заболел и умер. И был похоронен в Одессе, на Родине.

Ремонт телевизоров.

– Каково было ваше задание? – спрашивал я Дядимилика.

– Было одно главное задание, и ещё бывали разовые. Главным было – составление обзоров по публикациям о новостях американской телевизионной техники, по которой американцы лидировали в мире. Телевизионную технику я изучал ещё в Одесском политехническом институте; а тут я устроился на работу в ателье по ремонту телевизоров, так что мой интерес к таким публикациям выглядел вполне естественным… Чтобы закрепиться на работе, приходилось быть усерднее других. Например, я обратил внимание, что в ателье пол всегда грязен и сказал хозяину: «Можно, я вымою пол? Для хорошей работы телевизионной техники необходима чистота в помещении». С тех пор я стал вообще поддерживать чистоту в ателье, и хозяин считал меня лучшем работником.

Дядимилика давно уже нет в живых. И вот недавно от его дочери я узнал – мне он этого не говорил, – что некоторое время он, в качестве телевизионного мастера, обслуживал нью-йоркскую гостиницу «Плаза» (ту самую, в которой встретился с Саркисом). Что Дядимилик делал с телевизорами в «Плазе», он и дочери не говорил, – но нетрудно догадаться, что он просто, видимо, устанавливал в них «жучки».

Азы агентурной работы. Дядимилик охотно делился со мной азами своей профессии.

Шпион ↔ разведчик:

– Шпион – это плохой человек, коварный и жестокий вражеский агент; а разведчик – это герой, который, рискуя жизнью, добывает ценную информацию для своего государства. В общем, один и тот же человек выступает как бы в двух противоположных ролях, – в зависимости от того, находится ли он в своей стране или в стране разведки.

Нелегальный разведчик ↔ легальный разведчик:

– Все тайные агенты – это нелегальные разведчики, а все работники дипломатических миссий в зарубежных странах, начиная с посла и кончая уборщицей – это легальные разведчики. Среди работников дипломатических миссий не бывает людей, не задействованных разведкой того государства, которому принадлежит дипломатическая миссия.

Пистолет:

– Неизбежная принадлежность кинематографических шпионов. В жизни же подавляющее большинство тайных агентов не имеют при себе никакого оружия. Да и подавляющее большинство их заданий не имеют никакого отношения к убийствам.

Уход от слежки:

– Тоже – чистая кинематография. Если уж власти напали на след агента, то шансов скрыться у него почти нет.

Доверие:

– Если агент хотя бы на короткое время попал под арест с подозрением в шпионаже, – то что бы он ни говорил потом о невыдаче секретов, ему всё равно не доверят больше продолжать агентурную работу.

Приключения:

– Кинофильм «Семнадцать мгновений весны» интересный. Но в нём собраны удачные эпизоды из практики нескольких разведчиков. Как правило, если разведчик выполняет хотя бы одно такой сложности задание, – это уже большое достижение.

Разведка сексом. Дядимилик рассказывал мне, что вообще сексуальные связи для советского разведчика запрещены – и допускаются только в тех случаях, когда это может способствовать выполнению задания. Пример Рихарда Зорге не опровергает этого: Зорге просто нарушал правила, – и если бы появился в Союзе, то его ожидал бы трибунал; а уж поскольку он стал знаменитостью, то власти впоследствии просто закрыли глаза на его грешки.

Так что в своих «производственных командировках» Дядимилик дисциплинированно воздерживался от сексуальных контактов. Но однажды такой контакт был ему санкционирован.

Советской разведке стало известно, что некой румынской разведчице удалось стать любовницей какого-то высокопоставленного американца и добыть от него ценную секретную информацию. Дядимилик получил задание закрутить любовь с этой разведчицей – и позаимствовать от неё данную информацию. Он принялся за дело: цветы, конфеты, ресторан – и вскоре, конечно же, постель. Как и ожидалось, разведчица не замедлила поделиться с обожаемым любовником ценной информацией. После чего любовь как-то сразу испарилась, и встречи прекратились.

– А она-то, дура, влюбилась… – ухмыльнулся в заключение рассказа Дядимилик.

Двойник. «Разведка» Дядимилика в Штатах закончилась в какой-то мере трагически. В Москве, в 1961 году, в возрасте 43-х лет, – кажется, от рака, – умерла жена Наташа, и остались двое детей; и его тут же вызвали в Москву.

Потом он рассказал мне о весьма любопытном эпизоде на пути в Москву.

Возвращался он из Штатов пассажирским самолётом с пересадкой в аэропорту Парижа. Во время пересадки советский агент забрал его документы с «легендой» – и вернул ему подлинные, советские.

А когда Дядимилик подходил к советскому самолёту, только что прилетевшему в Париж из Москвы, чтобы на нём лететь в Москву, – то тут и произошло самое интересное: с трапа сходил человек… копия его самого! Двойник!

Как объяснил мне Дядимилик, – по-видимому, ГРУ подготовило ему на смену очень похожего на него внешне человека, который должен был продолжать выполнение его задания, с его же документами и «легендой». Внедрение нового агента стоит государству больших денег и сопряжено с большим риском, – а тут полностью используется состоявшееся уже успешное внедрение.

Может быть, даже предполагалось, что двойник заместит его лишь на время, – до возвращения обратно в Штаты. Но потом получилось так, что он никогда больше не был в Штатах…

Проверки. После возвращения Дядимилика в Москву, начальство провело с ним множество собеседований, – это, несмотря на то, что он написал многостраничный отчёт о выполнении задания. Подковыристые вопросы собеседований не вызывали сомнений в том, что направлены они были на выявление того, не стал ли Эмилий Мак двойным агентом.

А один генерал регулярно проводил с ним по много часов в разговорах на самые различные, казалось бы, не имеющие отношения к их работе темы. И задавал вопросы о мнении Дядимилика относительно явных пороков и провалов коммунистической идеологии – например, об отношении к культу личности Сталина и разоблачению этого культа Хрущёвым. И однажды Дядимилик честно и эмоционально высказался ему – о несмываемом позоре сталинских репрессий!

– Тут генерал, наконец, проникся полным доверием ко мне, – сказал Дядимилик, – и отвязался, наконец, от меня.

То ли из-за бюрократической ошибки, то ли из-за подозрений в двойной игре Дядимилику в годы выполнения задания в Штатах «забыли» присваивать очередные воинские звания; так он и вернулся в Москву в своём первоначальном звании – кажется, лейтенанта. Но после проверок (собеседований с ним; а также, очевидно, и сбора агентурных сведений о нём) ему вдруг присвоили звание, перескочив через несколько ступенек. Ну, может быть, перескочили через звания старшего лейтенанта и капитана – и сразу же присвоили майора…

Это было для Дядимилика верным знаком того, что его, наконец, «признали» непредателем.

Увиливание от женитьбы.

Вскоре непосредственный его руководитель сказал ему:

– Руководство считает желательным направить вас на новое зарубежное задание. Но вы знаете наши правила: разведчик обязательно должен быть женат. Так что поскорее найдите себе невесту по душе и женитесь…

Мягкая форма начальственного пожелания не оставляла у Дядимилика иллюзий: это был приказ. А приказ должен быть выполнен во что бы то ни стало, – и майор ГРУ стал дисциплинированно искать себе невесту.

Однако – ох как не хотелось ему опять оказаться за рубежом! Опять будет весь букет этих проблем: ежедневный стресс от страха провала; аскетическая целеустремленность на выполнение задания; наконец, просто ностальгия по семье, друзьям, русскому языку, городам Одесса и Москва и т.д.

И вот невеста найдена. Женщина, привлекательная во всех отношениях.

Но Дядимилик сознательно тянет с предложением ей. А потом, воспользовавшись какой-то мелкой размолвкой, вообще перестает с ней встречаться.

– Но ведь не на ней одной свет клином сошёлся, – говорит ему его руководитель.

Новые знакомства, новые женщины, – «менял он женщин, как перчатки». Но до регистрации брака дело всё время так и не доходит, – всё время что-нибудь мешает этому… Уж очень не хочется Дядимилику за рубеж!

Наконец, руководство устало от явной Дядимиликиной обструкции. И – ура! – сжалилось: перестало женить его.

…Остальную часть жизни, ещё более трех десятков лет, Дядимилик прожил в Союзе: во-первых, – как холостяк; а значит, и во-вторых, – как невыездной.

Служба в Москве. С тех пор, оставаясь офицером ГРУ (дослужившимся к выходу на пенсию до полковника), Дядимилик продолжал жить со своими двумя детьми в Москве, а лето, как и раньше, они проводили в Одессе на бабушкиной даче.

Сначала он работал в журнале для иностранцев «Спутник» – и главной его обязанностью было сопровождение, в качестве переводчика, иностранных гостей редакции в их ознакомительных поездах по Союзу. Гости, разумеется, не знали, какой специфической работой он занимался в недавнем прошлом; но, наверно, догадывались, что с ними он играет роль не только переводчика.

Дядимилик объездил с гостями весь Союз. И говорил нам:

– Советские люди стремятся за границу, а у нас есть множество мест не менее интересных. Сначала поездите по нашей стране, – тут вам хватит, что смотреть, на много лет…

И ведь действительно: это было в эпоху, когда в Советский Союз, кроме интересной самой по себе России, – входили также и Прибалтийские республики, и Кавказские, и Среднеазиатские… Так что действительно было, что смотреть.

«Наверно, он прав, – думал я, – но всё-таки прав лишь наполовину! Хорошо ему, поездившему по многим странам мира, рассуждать так…».

…А потом он ещё и преподавал в той же спецшколе, которую сам когда-то окончил.

Без проявителя и закрепителя. Где-то годах в 1970-х Дядимилик показал мне небольшой фотоаппаратик.

– Техника будущего! – сказал он. – Понимаешь, у нас там, – дядя куда-то неопределенно указал пальцем, – имеется специальная лаборатория, разрабатывающая новейшую технику для разведки. Вот они дали мне этот фотоаппарат, чтобы я пофотографировал им некоторое время, а потом подсказал, что надо бы в нём доработать. И ты знаешь, какой это чудесный аппарат?

Тут, наведя его на меня, Дядимилик щёлкнул. Потом куда-то там запустил в аппарат указательный и большой палец и вытащил… нет, не негативную пленку, а готовый, позитивный – мой фотопортрет на бумаге!

– Это специальная бумага, – сказал он. – Никакого негатива, никаких проявителя и закрепителя! Щёлкнул, – и фотография готова!

А лет через десять я прочитал в «Технике – молодежи» о начале выпуска за рубежом (!) таких аппаратов.

Данную публикацию Дядимилик прокомментировал так:

– Изобретатели у нас не хуже, чем у них. Но вот внедрить в массовое производство у них получается быстрее.

Да, дядя не был тупоголовым ортодоксальным коммунистом, – хотя членом партии, конечно же был, иначе его не взяли бы на агентурную работу. Но недостатки нашей советской системы он понимал не хуже меня. Может быть, лишь с той разницей, что он называл их недостатками, а я – пороками.

«Их нравы». Таковой была одна из распространённых рубрик советской печати – о пороках капиталистического общества. Но многое из того, что рассказывал Дядимилик, противоречило этой рубрике, – говорило как раз о достоинствах капиталистического общества.

Попав в Штаты, на первых порах дядя не решался просто поболтать с американцами, – хотя для лучшей адаптации и тренировки языка это необходимо было делать. Наконец, он решился: сел на скамейку рядом с интеллигентного вида американцем; а была жара, и американец потягивал из бутылки какой-то напиток. И, не успел Дядимилик заговорить с ним, – как тот протянул ему свою бутылку:

– На, попей!

Пить из одной бутылки, да ещё и с незнакомым человеком? Дядимилик замялся.

Тогда американец стал копаться в своей обширной сумке… И вытащил оттуда такую же, но ещё не раскупоренную бутылку:

– На!

Куда было деваться: эту бутылку дядя уже взял. После чего и начался их какой-то там бытовой разговор.

Таким образом, одним из первых впечатлений дяди было – непривычное для россиянина дружелюбие американца.

Надо сказать, что и у меня в первые дни пребывания в Штатах было аналогичное впечатление.

Жена вошла в магазин, а я не захотел входить и ждал её на улице. Рядом была какая-то забегаловка со столиками на тротуаре; в метре от меня, за ближайшим столиком, сидел грубоватого вида мужчина, явно необразованный, и ел свой ланч. А в первые дни мне было всё любопытно на улице, и тут я любознательно уставился на содержимое его тарелки с разными ингредиентами. Едок поймал мой взгляд, и с неожиданной на его грубоватом лице доброй улыбкой сказал мне:

– I can order for you too.

(– Я могу заказать и тебе тоже).

Т. е. он принял меня за бомжа (а в Штатах по одежде бомжи зачастую не очень-то отличаются от большинства остальных граждан) – и вот решил накормить меня. Причём его предложение было сделано без всякой рисовки или подчеркивания широты своей натуры, а просто как естественная реакция нормального человека на возникшую нужду другого человека. И, судя по его внешности и забегаловке, в которой он ел, он был явно человеком невысокого достатка.

Надо ли говорить, что для меня – «совка» – такая лёгкость и ненавязчивость человеческой щедрости на улице большого города выглядела необычной.

…В Союзе считалось, что бич капитализма – безработица, а при социализме её нет; хотя в скрытом виде она была и при социализме. На это дядя как-то рассказал:

– Во-первых, после потери работы человек в течение года получает пособие по безработице, достаточное, чтобы иметь крышу над головой и не быть голодным. Во-вторых, государство помогает ему трудоустроиться… Моим соседом по дому был безработный инженер. Так вот, государство оплатило ему учебу на бухгалтерских курсах, и специальное агентство нашло ему работу. Но ему не понравилось, что туда далеко ездить, – и он отказался. А агентство обязано трижды предложить работу…

Для нас, зомбированных советской пропагандой, такая информация была откровением.

В общем, дядя фактически был для нас чем-то вроде нашего семейного «Голоса Америки». Нет, он был более убедителен, чем «Голос Америки», – ведь это был голос близкого нам человека, да ещё и очевидца!

…А как-то на одном из одесских пляжей дядя вскинул руку, указывая на живописное побережье, – и сказал:

– Пустили бы сюда капиталистов, – они бы с удовольствием настроили тут многоэтажные санатории! И от туристов отбоя не было бы!

– Но при наших зарплатах, – скептически сказал я, – эти санатории были бы нам не по карману!

Дядя хотел что-то возразить мне, но благоразумно промолчал. И в его глазах я прочёл: «Жили бы вы при капитализме, – у вас и зарплаты были бы не такие нищенские…». Но, конечно же, он, – коммунист, офицер ГРУ, – не мог позволить себе произнести такое вслух.

Чехословакия.

– Так что, вы теперь совсем отошли от работы разведчика?

– Нет, кроме преподавания, я получаю ещё и разовые задания. Вот, например, мне было поручено составить справку о политической ситуации в Чехословакии. В этой справке я пришёл к выводу, что их генсек Александр Дубчек подрывает стабильность социализма в стране; а через несколько месяцев мой прогноз полностью подтвердился. И моя справка сыграла свою роль в решение ввести в Чехословакию войска Варшавского договора. А потом я был вызван высшим руководством, – Дядимилик не уточнил, каким высшим руководством: то ли ГРУ, то ли СССР – и получил благодарность за хорошую работу… – дядя самодовольно улыбнулся.

Этот факт о косвенном влиянии дяди на вторжение в Чехословакию в 1968 году лёг как бы тёмным пятном на моё отношение к нему. Ведь к тому времени я уже вполне сформировался как антисоветский стихотворец, «пишущий в стол» («богу Марксу я молился / верил в Ленина-Христа / жить счастливо научился / как в г.... живет глиста» («Я»); «да здравствует КПСС / советский вариант СС!» («Четверостишия 80-х»)⁶ и др.

Тогда в очередной раз я сделал для себя вывод: да, при всём своём интеллекте и всей своей симпатичности, Дядимилик всё-таки остаётся коммунистом! И мне не стоит забывать об этом и идеализировать его.

Генералы. Однажды я задал ему как бы провокационный вопрос:

– В нашей стране столько бардака; только у вас, военных, – порядок. Может быть, именно такая, военная организация государства – наилучшая?

Дядимилик ответил мгновенно, – поскольку он явно и сам задавал себе такой вопрос.

– Нет, ни в коем случае! – ответил он. – Мне приходилось сталкиваться иногда с тупоголовыми генералами. И представляешь: все их подчинённые вынуждены выполнять их тупые приказы!

Дядимилик горько усмехнулся.

– И знаешь, пришлось мне как-то побывать на приёме у ещё одной разновидности генерала. Представь себе: он всё время кланялся мне, имеющему более низкое звание, – да ещё и униженно улыбался! Дело в том, что он много лет служил адъютантом у маршала, ну и привык кланяться и улыбаться. А маршал, в знак благодарности за преданность, сделал его, в конце концов, генералом, – но лакейская его натура такой и осталась.

Так что дядя хоть и был в общем-то коммунистом, – но отнюдь не ортодоксальным.

Молотковы. После возвращения Дядимилика в Союз к нам на дачу стала постоянно приезжать с ним некая симпатичная, спортивная Настя Молоткова, лет 35-ти (а ему тогда было лет 42), с дочкой Таней, лет 14-ти. Вскоре мы узнали, что Настя преподает английский язык в известном Институте имени Патриса Лумумбы, а в недавнем прошлом работала в советском посольстве в Штатах; тогда и познакомилась с Дядимиликом.

При каких обстоятельствах они познакомились, они нам не говорили. Приходилось домысливать: по-видимому, легальный разведчик Анастасия Молоткова осуществляла связь между нелегальным разведчиком Эмилем Маком и резидентом ГРУ – тоже легальным разведчиком, официально работавшим в посольстве.

Была ли у Насти и Дядимилика в Штатах любовная связь, мы не знали. Но теперь в Москве, да и летом в Одессе было ясно, что они – любовники.

Настя жила сейчас в Москве, а её муж Алексей – да, она была замужем! – в одной из африканских стран, в качестве консула. Они не разводились, и в консульстве, очевидно, у него была любовница – а брак сохранялся, наверно, лишь для видимости. Конечно, на такой работе, как у них (она – в ГРУ, а он – в МИДе) их начальству всё известно; но в данном случае начальство, видимо, не имело возражений против подобного расклада. Наоборот, любовные связи «на глазах у начальства» лишь облегчали задачу держать свои кадры «под колпаком».

Любопытно, что иногда Алексей, муж Насти, тоже приезжал на некоторое время к нам на дачу. И все трое – Настя, Алексей и Дядимилик – скучно симулировали, что Молотковы живут в обычном, нормальном браке.

Такой «треугольник», насколько помню, продолжался долго – наверно, лет пятнадцать.

В то время сексуальная революция ХХ-ого века, начавшаяся в Западной Европе, успешно захлестывала уже и Союз, – и данный «треугольник» был одним из примеров этой революции. Умная и образованная, спортивная и предприимчивая, Настя была современной свободной женщиной, – так что ничего удивительного не было в том, что и со мной, который был лет на десять младше её, она иногда без стыда заигрывала; а однажды как бы в шутку сказала Дядимилику, – но так, чтобы и я слышал:

– Эдвиг хороший парень, давай и его положим в нашу постель…

А что касается коммунистической ортодоксальности или неортодоксальности Насти, то как-то она при мне ляпнула такое:

– Ну какой же нормальный человек будет слушать по радио ТАСС, лучше слушать Ассошиэйтед Пресс!

И Дядимилик, посмотрев ей в глаза, осуждающе покрутил головой, – мол: не трепись! И на мгновение скосил глаза в мою сторону, – думая, что я не вижу. Ясно было, что при всех своих откровенничаньях со мной, он не исключал, что и я могу быть сексотом.

В то же время критика Настей ТАСС стала для меня красноречивым доказательством того, что даже эти, идейные коммунисты, привилегированные солдаты тайного фронта, – тем не менее, невысокого мнения, в частности, о главном советском информационном рупоре.

Дипломатическая «Волга». Для номенклатурных работников существовала привилегия покупки новой «Волги», – кажется, раз то ли в три, то ли в пять лет. В связи с этими правилами, Алексею Молоткову подошло время сменить свою старую «Волгу» на новую. По понятиям советского рынка подержанных машин, которые бывали на ходу десятилетиями, «Волга» Алексея была почти новой, – и мой папа решил купить её.

В отличие от многих других владельцев «Волг», советский консул Алексей Молотков в деньгах не нуждался – и менял машину на новую с одной лишь целью: чтобы не иметь мороки с ремонтами. Поэтому он продал её моему папе, своему знакомому, по бросовой цене, – намного дешевле, чем была её реальная стоимость на рынке. А так как для рядовых граждан новые «Волги» вообще не продавались, то, сев за руль такой машины, папа как бы и сам приобщился к номенклатуре; ведь по внешнему виду возраст «Волги», – а значит и принадлежность её к подержанным, – нельзя было определить.

Алексей почти всё время был за границей и долго не находил времени для оформления продажи машины. Поэтому несколько лет папа ездил на «Волге» по доверенности. И тут обнаружилось ещё одно достоинство этой машины.

Все гаишники в Союзе были хапугами-взяточниками. Причём, придирались они прежде всего к владельцам «Москвичей», «Запорожцев» и «Жигулей», – а с номенклатурными автомобилистами предпочитали не иметь дела. Но даже когда гаишник всё же останавливал моего папу на «Волге», то видел по предъявленным документам, что машина принадлежит не просто номенклатурщику, а дипломату, – представителю так сказать высшего слоя номенклатуры. И тут уж гаишник униженно извинялся, что остановил, – и папа спокойно ехал дальше.

В смысле взаимоотношений с гаишниками эти несколько лет оказались для папы самыми спокойными.

Несостоявшаяся протекция. В послесталинском Союзе, чтобы поступить в какой-либо из привилегированных московских вузов, а потом ещё и делать карьеру, связанную с работой за рубежом, – нужны были связи в верхах. Судя по специфической работе Алексея и Насти Молотковых, у них такие связи были, – но конкретно я об этом ничего не знал.

Но вот о двух их связях, причём в литературных кругах, я знал: поскольку я был литератором, то Настя неоднократно рассказывала мне об этих связях, как бы предлагая и меня тоже ввести туда. Это были, ни мало ни много – два классика советской литературы: Александр Фадеев и Мариэтта Шагинян.

Собственно, о родственной связи Насти с Фадеевым я узнал, видимо, уже после самоубийства его, 55-летнего, 13 мая 1956 года (через три недели после антисталинского ХХ съезда КПСС). От Насти я узнал то, что потом стало общеизвестным: Фадеев застрелился не столько от алкоголизма, как об этом было объявлено, сколько от угрызений совести:

– В эти недели после съезда он, как всегда пьяный, ходил по посёлку писателей, показывая всем свои руки, – рассказывала Настя. – И кричал: «Смотрите, смотрите – у меня руки в крови!..». Ведь он неоднократно подписывал документы, приводившие к расстрелам писателей…

А вообще мне смутно помнится, что девичья фамилии Насти была Фадеева. И, кажется, она была его племянницей.

Что же касается Шагинян, то она была не родственницей, а давним другом родителей Насти, – и Настя неоднократно говорила мне, что хочет познакомить меня с ней. А умерла 94-летняя Шагинян в 1982 году, через 26 лет после смерти Фадеева.

Шагинян занимала какой-то там пост в журнале «Советский Союз»: то ли члена редколлегии, то ли заместителя главного редактора. И с её помощью Настя намеревалась устроить меня туда на работу.

Причём там речь не шла о том, что я армянин и Шагинян армянка и поэтому она окажет мне протекцию как соотечественнику, – речь шла лишь о том, что она друг родителей Насти. А о том, хватит ли у меня способностей для работы в таком журнале вопрос тоже не стоял, – поскольку у меня уже были серьёзные публикации в центральной печати, куда подавляющему большинству провинциальных литераторов путь был заказан.⁷

С Настей я общался в общем не так уж много, – и ясно было, что её желание способствовать моей литературной карьере подогревалось Дядимиликом, который был весьма высокого мнения о моих талантах. И так же, как бабушка Моника помогла когда-то ему «прорваться» в Москву, – он, видимо, считал теперь своим долгом помочь и мне «прорваться» туда.

Журнал «Советский Союз» был советским аналогом журнала «Америка». Такого же формата и такой же претенциозный: с цветными иллюстрациями и на дорогой бумаге.

Работа в этом журнале сулила мне интервью, а значит и знакомства с советскими сановниками; изобилие командировок по стране и за рубеж (т. е. я стал бы выездным); прописку, а потом и квартиру в Москве; и вообще богатые карьерные перспективы столичного журналиста-писателя. Но было во всём этом одно «но»: надо было вступить в партию.

И дело было не только в «членстве». «Советский Союз» был одним из главных пропагандистских рупоров советизма, – и, работая в нём, я должен был бы неизбежно переродиться в такого же, как они. А подобного перерождения я последовательно избегал всю жизнь.

Конечно, соблазнительно было бы попасть в касту ведущих журналистов одной из двух сверхдержав мира. Но не такой ценой, – такую цену я не готов был платить!

Я, естественно, не говорил всего этого Насте, а также и Дядимилику, который был в курсе её планов насчёт моей карьеры. И вполне в соответствии со своей стихотворной строчкой – «Я шпион среди них», – я каждый раз говорил Насте:

– Да, спасибо. Это было бы прекрасно – познакомиться с Шагинян, обязательно надо будет пойти к ней. И было бы отлично устроиться на работу в журнал «Советский Союз»…

Но всегда, когда я приезжал в Москву, – как правило, лишь на несколько дней – у меня была куча запланированных дел. И просто не оставалось времени на то, чтобы договориться с Настей о посещении старушки Шагинян.

Так я и не использовал тогда этот шанс – шанс не только личного знакомства с советским классиком, но и карьеры в престижном журнале.

Фрейлина.⁸ Несколько раз с Дядимиликом к нам на дачу приезжала пожилая женщина, лет на пятнадцать старше его. Она говорила мало, – но во всём, что она говорила, и во всём её поведении чувствовался какой-то особенный аристократизм.

– Кто это? – спросил я.

– Серафима Алексеевна, очень интересный человек, – ответил Дядимилик. – Ты знаешь, кто сейчас официально глава государства Австралия? До сих пор – английская королева! И в Австралии постоянно жила английская принцесса, сестра королевы, с семьей. А Серафима с юности была другом этой принцессы, а в действительности была нашим тайным агентом, засланным туда из Союза. В общем, почти всю свою жизнь Серафима прожила в Австралии; даже официально стала там фрейлиной. Но вот принцесса умерла, да и Серафима постарела уже. И тогда её вернули на Родину… Сейчас она пенсионерка, живёт в Москве. Но ты знаешь, психологически ей очень тяжело, – ведь фактически она стала уже английской аристократкой. Да и принцессу, свою умершую подругу, она искренне любила… Представляешь: из английской аристократки – и вдруг превратиться в московскую пенсионерку, хотя и в хорошей квартире и с хорошей пенсией…

С самой молчаливой Серафимой Алексеевной никаких разговоров я не помню, – были лишь обычные реплики вежливости: доброе утро, пожалуйста, спасибо – и т.п. Но после объяснения Дядимилика я всё время присматривался к этой аристократической старушке, и в моём воображении возникали возможные картины её жизни в качестве фрейлины. Это было поразительно сознавать, что вот на нашей скромной дачке, среди нас, «простых советских людей», – живет английская фрейлина… то бишь заслуженная советская шпионка.

Заграничные вещи. Общеизвестно, что самые идейные советские коммунисты были в то же время и привилегированной кастой выездных, – причём, несмотря на свой громогласный патриотизм, они всегда не прочь были прибарахлиться за рубежом. И советские разведчики не были в этом исключением.

Кое-какое заграничное барахло – костюмы, футболки, обувь и др. – Дядимилик привёз с собой из своей тайной миссии. А потом разные вещи привозили ему по его просьбе друзья-секретчики, прежде всего Настя Молоткова.

Помню, у него, одного из первых в стране, была беспроводная электробритва – с подзарядным устройством от квартирной электросети. Её можно было брать с собой в командировку, в том числе и в места, где неоткуда подзарядить, – а таких мест в Союзе было много. Беспроводная электробритва воспринималась тогда как чудо техники.

Все радиоприёмники советского производства конструировались так, что они не могли принимать те короткие волны, на которых вещало большинство зарубежных станций, – чтобы «уберечь советских людей от лживой западной пропаганды». И вот, по просьбе Дядимилика, кто-то привёз ему портативный зарубежный приёмничек с полным набором этих дефицитных коротких волн.

Для тренировки своего английского, Дядимилик слушал зарубежные голоса на английском и читал книги на английском, – причём книги, изданные у них, а не у нас (а у нас достаточно всегда издавалось и на английском, – как правило, в пропагандистских целях). Эти заграничные книги ему тоже привозили его друзья-секретчики. Причём, Дядимилик читал их не только ради английского, но и ради не прошедшего советскую цензуру содержания; другим советским выездным такие книги не удалось бы провезти через советскую таможню, – а такую как Настя, с дипломатическим паспортом, видимо, не шмонали.

…И ещё мне запечатлелось, как Тане, дочке Насти, понадобились для выпускного вечера в школе новые туфли. А девочка, хоть и окончила школу с золотой медалью, но была избалована как заграничными поездками, так и соответствующим уровнем жизни внутри Союза. И вот она по-своему возмутилась – это как раз происходило при мне:

– Неужели я должна быть на выпускном вечере в наших туфлях!

А наша обувь действительно была тогда образцом безвкусицы и неудобства.

И мамочка с папочкой, – который работал, как я уже говорил, консулом в одной из африканских стран, – организовали дочке поездку к папочке с пересадкой в Париже. Чтобы дочка могла в Париже купить себе туфли! Причём сам Париж был ей не очень-то интересен, так как она уже неоднократно бывала в нём проездом с родителями.

Данный эпизод наглядно проиллюстрировал мне ту социальную бездну, которая разверзлась между кастой, в которой находился Дядимилик, и «простыми советскими людьми», к которым относился я и все мои друзья и родственники, – кроме, разумеется, Дядимилика.

Надо сказать, что перед этим я претендовал было на вакансию корректора, с мизерной корректорской зарплатой, в армейской газете советских войск в Венгрии. И получил отказ Одесского областного военкомата, – так я практически впервые узнал о своей «невыездности».

А тут даже и не работник, а лишь дочка работника! И, пожалуйста тебе: едет в Париж – только для того, чтобы купить себе туфли!

Сейчас мне 78 лет, – и мне пока так и не пришлось побывать в Париже, одном из самых интересных городов нашей современной цивилизации.

Спасительное родство. Однажды я воспользовался родством с Дядимиликом в корыстных целях. А дело было так.

Мне стало известно, что зав. научной редакцией, в которой я работал – он тоже, как и Дядимилик, был полковником в отставке – пошёл с политическим доносом на меня в наш, одесский областной КГБ. Но это были уже «вегетарианские» 80-е годы, – и там ему сказали, что нужны не догадки, а факты. Так, во всяком случае, мне об этом рассказывали.

И вот, опасаясь дальнейшей активизации провокаций с его стороны, я как бы невзначай сказал ему:

– Вы знаете, мой дядя тоже полковник в отставке, – для большей весомости последующих моих слов я сделал тут паузу, а потом продолжил: – Он живёт в Москве. И работает в ГРУ.

А у советских коммунистов, особенно в эпоху «развитого социализма», было так: идейность идейностью, – но личные связи важнее. Зав. понимал: хоть он и сам полковник, но лишь провинциального уровня – и конфликтовать со столичным полковником, да ещё и из самого ГРУ, ему не по зубам. В общем, мой намёк зав. понял – и, насколько мне известно, больше не капал на меня в КГБ.

Мне часто приходилось так изворачиваться, и этот эпизод был одним из многих подобных.

Операция «Ы» в МГУ. Я как раз находился в очередной раз в Москве. Окончив школу, Таня Молоткова поступала на филфак МГУ, – самого престижного вуза страны, в который такие как я, даже не пытались поступать. А у Тани, казалось бы, были все шансы поступить: во-первых, золотая медаль, благодаря которой надо было сдавать лишь два экзамена – сочинение и русский устный, – вместо, кажется, пяти; во-вторых, её папа был советским консулом в одной из африканских стран, а мама – бывшим работником советского посольства в Штатах (хотя, скорее, именно это во-первых, а золотая медаль – во вторых).

Мама, Настя Молоткова, лучше меня, а тем более, лучше своей дочери Тани знала истинные пружины «конкурсных экзаменов» в вузы, – поэтому сразу же предупредила Таню:

– Сочинение попросим написать Эдвига, он ведь журналист и преподаватель, а ты только перепишешь.

– Но я ведь и сама писала на пятерки… – пыталась возражать Таня.

– Я же тебе объясняла уже, – говорила мама Настя, – что это – конкурс генералов!

Имелось в виду, что в данном случае почти все родители медалистов – московские сановники: генералы, министры, дипломаты, академики и т. п.

Я сразу же согласился на предназначавшуюся мне роль, эта авантюра просто-таки заинтриговала меня: с одной стороны, мне льстило выступить в роли этакого специалиста по сочинениям, с другой, – хотелось как бы взять реванш за мои былые абитуриентские неудачи. К тому же я давно был неравнодушен к юной блондинке Тане, а также немножко – и к её спортивной маме Насте.

А план операции «Ы», – как называла её Таня, – был такой.

Устный экзамен – не проблема. Молодой преподаватель, лет 35-ти, принимавший этот экзамен, был «куплен» мамой Настей, – причём создавалось впечатление, что она «купила» его не только за деньги. Этот 35-летний, с лицом пройдохи, по глупости даже похвастался мне, как «отсеивает» неугодных абитуриентов: у него было несколько специальных заготовок из научной филологической литературы, на которые, не заглянув в литературу, не ответил бы и академик.

Ну, а письменный экзамен был возложен на меня, – хотя я и не был «куплен» Настей, а привлекался просто как знакомый семьи.

Когда в аудитории начался экзамен, – на улице, возле этого здания МГУ, я и мама Настя сидели в их «Волге». Тот же «купленный» преподаватель контрабандно вынес нам тему сочинения, – и я, обложенный в машине учебниками и справочниками, часа за полтора накатал профессиональное журналистско-преподавательское сочинение. Настя, тоже по образованию филолог – специалист по английскому языку, – отыскивала для меня в литературе нужные места и была дополнительным, кроме меня, корректором сочинения. Так же контрабандно, тот же «купленный» преподаватель отнёс и как-то там передал написанное мной сочинение золотой медалистке Тане, – что она послушно и переписала своим почерком.

Через день-два стало известно: Таня получила за сочинение четвёрку. И хоть за устный экзамен у неё пятерка, поставленная тем, «купленным», – поступление в МГУ оказалось теперь под вопросом.

Не знаю, какие ещё там тайные пружины использовала мама Настя, с её высшими московскими связями, – но ещё через день-два пришла радостная весть: Таня всё-таки – и с четверкой – зачислена!

Я был, конечно, удовлетворён, но не полностью: как так – мне, журналисту и преподавателю, поставили за сочинение не пятёрку, а четвёрку! Больше того, сочинение консультировала и проверяла ещё один филолог с высшим образованием, а переписывала и опять-таки проверяла – золотая медалистка!

Ну, можно ли после всего этого всерьёз воспринимать разглагольствования о честности советских конкурсных экзаменов? Причём даже в этом – советском вузе №1!

Вряд ли в то сочинение проскочила хоть одна орфографическая или пунктуационная ошибка, – а на балл могли снизить, придравшись, например, к якобы «недостаточному раскрытию» какого-либо аспекта темы. Впрочем, и прямую ошибку мог «для засыпки» внести проверяющий экзаменатор; позже мне стали известны такие доказанные случаи.

Боже, каким же донкихотом я был, когда пятикратно поступал в вузы, теряя драгоценные годы юности! (Причем 3 раза не поступил и 2 раза поступил).

…Зато теперь, после всего этого, я иногда мог этак небрежно бросить при разговоре:

– А на филфак МГУ я написал сочинение на четвёрку.

Ведь всё-таки, несмотря ни на что, МГУ – солидная фирма.

Зарплата Дядимилика. Я понимал, что зарплата разведчика должна быть, наверно, в разы больше, чем зарплата моего отца, главного инженера СМУ, – но Дядимилик никогда не называл мне размер своей зарплаты. Однако кое-что он объяснил:

– Когда разведчик – на задании в зарубежной стране, все затраты оплачиваются ему отдельно; а зарплата целиком остаётся в Союзе. Каждый месяц определённый процент зарплаты переводится по почте семье, а остальное – на счёт разведчика в банке. На тот же счёт начисляются и всякого рода премии. К тому же моменту, когда разведчик возвращается с задания на Родину, у него там скапливается солидная сумма… Кстати, это дополнительный стимул, – кроме любви к Родине и к своей семье, – не стать предателем-невозвращенцем.

Зная о моих журналистских публикациях, Дядимилик не преминул сообщить мне, что он тоже регулярно печатается: в журнале разведки ГРУ, который, разумеется, – лишь «для служебного пользования».

– А о чём вы там пишете?

– Делюсь опытом агентурной работы.

– Под псевдонимом?

– Конечно.

– А гонорары за эти публикации вам платят?

– Да, там неплохие гонорары. Так что это получается ещё добавка к зарплате.

И тут я задал нескромный вопрос:

– Так у вас, наверно, уже хорошие деньги на счёте?

– Да, и мне на всю жизнь хватит, и моим детям останется.

…Надо сказать, что тут Дядимилик немного ошибся. На его жизнь денег действительно хватило – он умер в 1995 году; а вот у его детей-наследников почти все эти деньги «сожрал» дефолт 1998 года. Часть элиты бывшего Союза обокрала другую её часть, своих же.

«Наследил». Когда Дядимилик вышел на пенсию, то я, – не лишённый несколько романтического представления о его профессии, – задал ему вопрос:

– А вы не напишете книгу воспоминаний разведчика?

– О том, какой я оставил след в истории? – иронически спросил он.

– Да.

– Ну, а если я не оставил след, – а наследил? – сказал он. – Зачем это афишировать?

«Конечно, – решил я для себя. – Он же рассказывал мне лишь самое безобидное из своей жизни разведчика. И вполне возможно, что там были гораздо более неприглядные эпизоды, о которых ему действительно не хотелось бы никому рассказывать».

С возрастом я понял и другое. На завесу неизвестности обречено подавляющее большинство советских разведчиков – из-за неприглядности политической позиции суперагрессивного Союза, на который они работали, и вообще из-за того, что тёмные дела не любят освещения. Иначе говоря, Дядимилику власти просто не разрешили бы рассказывать в открытой печати о своей работе.

Так навсегда и запечатлелась мне тогдашняя позиция Дядимилика:

– Лучше не описывать то, как ты наследил…

Разумеется, у Дядимилика «за успехи на тайном фронте» имелись ордена и медали, – не помню уж, какие; помню лишь, что самых высших наград – звезды Героя Советского Союза и ордена Ленина – у него не было… И, конечно же, имелись какие-то награды у «фрейлины» Серафимы Алексеевны; а может быть, – и у Насти Молотковой. Впрочем, о Насте не знаю: всё-таки она числилась не за Министерством обороны, как мой дядя и Серафима, а за Министерством иностранных дел.

…В 1995 году (в возрасте 76 лет) полковник Эмиль Мак умер в Москве, за его гробом шли пару генералов ГРУ в форме – его учеников, на поколение моложе его. Это было, конечно, почётно и трогательно, но я сразу же подумал: а не потому ли ученики обошли его в звании, что они – этнические русские, а он – еврейского происхождения? Советская власть – даже и тогда, когда использовала евреев на ответственных работах, – почти всегда обходила их в званиях и наградах.

Дядимилик был лично знаком с коллегами: с Рамоном Меркадером, Героем Советского Союза, «ликвидатором» Льва Троцкого; с Рудольфом Абелем, прототипом персонажа известного кинофильма «Мёртвый сезон» – и другими знаменитостями «тайного фронта». Хотя сам так и остался на всю жизнь в тени секретности.
_____
Примечания:
¹ Все имена и фамилии в данном очерке изменены.
² Интернирование – «в международном праве – принудительное задержание одним воюющим государством граждан другого воюющего государства». – «Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия» (компакт-диск на базе «Большого энциклопедического словаря», в 2-х томах. – М., «Большая российская энциклопедия», 1996), словарная статья «Интернирование».
³ См.: «Пепел Изидора стучит в моё сердце». – «Вечерняя Одесса», 11 июля 1988 (http://edvig.narod.ru/pepel.jpg).
⁴ См.: http://edvig.narod.ru/staroe-vino-stihi-v-stol.htm#_ftnref8.
⁵ См. также мой размышлизм «Пахан-резидент» – http://edvig.narod.ru/razmyshlizmy.htm.
⁶ См.: http://www.poema-ya.narod.ru/ya.htm; http://edvig.narod.ru/staroe-vino-stihi-v-stol.htm.
⁷ См. об этом «Список публикаций» – http://edvig.narod.ru/spisok-publikacij.htm.
⁸ Фрейлина – «в некоторых монархических государствах: звание состоящей при императрице (царице, королеве, принцессе) придворной дамы». – «Толковый словарь русского языка С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой», компакт-диск (в электронном сборнике «Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия»), словарная статья «Фрейлина».
⁹ О моих взглядах на еврейство – см.: «5-я графа» (http://edvig.synnegoria.com/), «Происхождение моих родителей (http://edvig.narod.ru/proishoghdenie-moih-roditelej.htm) и др.