ЕЛЕНА КОРОБКИНА

ФОРМАТ ОТ «Я»
эссе

Текст современного автора, как вещь в себе, сочленяет множество сложноподчиненных уровней вязью ассоциативной. Авторские аллюзии в формате вещи в себе – в авторском тексте – порой бывают доступны только авторскому прочтению.

Формат от «Я» предполагает процесс возврата к тому творческому состоянию, в котором создавался текст.

«Творить – значит жить дважды», – писал Альбер Камю.

Формат от самого себя интересен вовлеченностью автора в процесс, процесс возвращения в текст. Это акт сопряжения в диалог автора и его творческого «Я», быть может, его творческого альтер-эго, способностью создавать максимальную амплитуду интерактивных сочленений с множеством предшествующих состояний-сообщений. Этот интерактивный дискурс автора со своим альтер-эго, комментирующим ассоциативные аллюзии творца, переходит в новый формат текста, органически сопряжённым с первоначальным текстом в единую семантическую структуру.

Степень взаимодействия элементов нового текста обуславливается степенью отклика разнородных множеств, сходящихся в дискурсивные ряды. В новом формате заложена и обыгрывается сама возможность диалога между сходными мифологемами из различных мифологических структур.

Сложная степень интерактивности превращает первоначальный текст во фрагмент самого себя. Знание и опыт в процессе написания этого изначального текста настолько внутренне, переплавляясь, концентрируются, превращаясь в вещь в себе.

Текст как вещь в себе становится не познаваем для читателей, поэтому автор возвращается в текст, в процесс его написания.

Максимальная концентрация на нюансах текста выявляет в сознании их многообразность. Каждая аллюзия превращается в отдельную историю. Эти истории не вплетаются в формат текста, но их необходимо рассказать, чтобы выявить для читателей вещь в себе, сделать её познаваемой и узнаваемой.

И тогда качественно изменяется формат.

ВИРД ОНУФРИЯ

Неумолимых сестёр труд
Урд, Верданди, Скульд,
в перекрёсток богов свит
белый непознанный вирд.
Урд, есть страница одна,
поле Акелдама,
старец в земле спит,
пост его труд, вирд.
Скульд, есть одна цена,
кровь его, Акелдама.
Странноприимный народ
проклял Искариот,
снят приговор, разбит
силой его молитв,
вирдом любви ценна,
кровь его – Акелдама.

В шекспировском «Макбете» мы встречаем сестёр вирда. Так именуются норны в англосаксонской традиции. Три норны символизируют три аспекта времени: прошлое, настоящее, будущее. Старшая из норн Урд, владычица прошлого. Средняя Верданди, повелевает настоящим. Младшая Скульд, ведающая будущим, иногда сопровождает валькирий, чтобы выбрать воинов, павших в бою. Слово wyrd связано с именем «Урд», означающим «истоки» и с именем «Верданди», означающим «становление». Третья норна, Скульд, – носительница смерти. Она близка богине смерти Хель. Урд, как первопричина, первоисток бытия, ещё и земля бытия «Эрда».

Древние германцы не воспринимали линейное время, не воспринимали хронологию времени в понятии судьбы, в понятии Вирд. Вирд, или Урд, – это «то, что есть», момент настоящего. Прошлое заведомо включалось в «здесь и сейчас», так как момент настоящего – результат всех событий прошлого. Будущее – вероятность, определяемая процессом существования, его форму определяет Вирд. Итак, Вирд включает в момент настоящего три величины: прошлое, настоящее, будущее, из них две: прошлое и будущее равно удалены от настоящего, и таким образом составляют с настоящим нелинейную систему времени – Вирд.

Вот как излагает древнегерманскую концепцию времени Квельдульв Гундарссон в книге «Наша Трот»:

«Они суть те великие, кто придаёт облик вирду миров; но величайшая из них – Вирд, ибо её силою питаются труды прочих двух. Во многих поверхностных текстах утверждается, будто норны – это “прошлое, настоящее и будущее”, но это неверно: германцам было присуще не тройственное представление о времени, как у греков и римлян (от которых унаследовала его и современная культура), а двойственное. Для наших северных предков существовало, с одной стороны, всеобъемлющее “то, что есть”, и самые древние, и самые юные слои которого принадлежали к одному и тому же времени и были в равной мере близки и реальны, а с другой – “то, что становится”, т.е. настоящий момент. Чувства будущего не существовало: пророчества, говорившие о том, что “может случиться”, понимались в буквальном смысле как изречения Вирд – как “то, что есть”, воспринятое с точки зрения мудрости, ведающей то, что должно возникнуть далее как следствие уже существующей причины».

Итак, мы видим, что магическая реализация будущего возможна в вариантах: в вирде становления настоящего возможен возврат к первоисточнику события – в прошлое. Возвращаясь к источнику времени, создающий вирд в моменте настоящего имеет возможность изменить прошлое и создать одномоментно осуществляющуюся проекцию в будущее, равную по величине воздействию в прошлом.

Здесь мы можем провести параллель к подвигу Онуфрия – великого египетского отшельника.

Сохраняется предание о том, что Онуфрий Великий пришёл, поселился и провёл три года в посте и молитве в Акелдаме в Иерусалиме. Суть его подвига в Акелдаме различные источники поясняют по-разному. Одни кратко сообщают что он «отмолил Акелдаму у Бога», другие говорят что он «вымолил у Бога всех погребённых в Акелдаме».

Акелдама – согласно Новому Завету – участок земли в Иерусалиме, купленный для погребения странников на деньги, полученные Иудой Искариотом от первосвященников за предательство Иисуса Христа. С тех пор вплоть до начала XIX века здесь бесплатно хоронили странников.

Египетский старец создавал вирд, изменивший прошлое как самой земли Акелдама, на которой лежало проклятие предательства Иуды Искариота, так и людей, преданных после смерти бесславной земле. Здесь можно ещё провести аналогию Скульд и Хель. Хель брала в свой мир тех, кто умер бесславной смертью. Погребённые в бесславной земле, в Акелдаме, странники невольно приравнивались к бесславно умершим. Их посмертная участь – удел проклятых проклятием Иуды.

Онуфрий, верша вирд молитвенного поста не по законам линейного времени, меняет лик земли Акелдама, возвращаясь к истоку события, в первопричину. Вирд снятия проклятия с земли и погребённых в ней невинных странников. Бесславно погребённые из царства Хель переходят под покровительство Скульд – событие, ставшее прошлым и отданное как факт прошлого в ведение богини смерти, переходит в нелинейном становлении вирда в удел Скульд, в удел ведающей будущим, как антитеза, меняясь, становится тезой в моменте настоящего и создает новый облик будущего.

В нелинейной парадигме времени вирд Онуфрия меняет облик земли Акелдама и облик погребенных в этой земле.

КЕЛЬТСКИЙ КРЕСТ

Четырёх стихий перекрест,
явь уловлена в кельтский крест,
волком кружится горизонт,
размежеваны зюйд и ост.
Око Вотана – в колокрыж,
запечатаны мир и миф,
mimir-memore – эгисхъялм,
для зевак Ра-огонь – напалм,
посвящением в перекрест,
тайной жречества – кельтский крест.

Рассматривая кельтский крест как перекрёсток миров, перекресток неба и земли, перекрёсток четырёх стихий, стоит отметить, что один из колокрыжей (кельтских крестов) – двенадцатиконечный крест с перекладиной на каждом луче – считается непревзойдённой защитой от внешних воздействий. Его также называют Шлемом Ужаса, представляя его как гальдрастав четырёх рун Альгиз Старшего Футарка. Руна Альгиз – руна защиты эгрегора, защиты Рода. Этот символ был распространён как в глубокой древности (есть этому археологические доказательства – много амулетов со шлемом ужаса было найдено на территориях скифов, мордвы, индоевропейских народов), так и в средневековье (им украшали стены домов и деревянные изделия, а также нередко использовался в церковной утвари). Самым мощным символом среди шлемов ужаса является так называемый Эгисхьяльм или Крест Непобедимости.

Под вторым корнем мирового древа Иггдрасиль, эмблемы Вселенной в виде ясеня-исполина в представлении скандинавов, находится источник мудрости, возле которого живёт грозный великан Мимир, самый могучий из всех великанов, он стережёт воды источника и никому не даёт из него напиться. По легендам, Один отдал свой правый глаз, чтобы испить воды из этого источника.

Кельтский крест называли «крестом воина», «крестом Вотана» (Одина).

В этом контексте я использую эгисхъялм в значении оберега тайного знания о кельтском кресте. Каждый из кельтских крестов – солярный знак. Есть ещё версия, что слово «крест» происходит от славянского корня «крес» – огонь (сравните: «кресало» – инструмент для разжигания огня).

Один отдал свой правый глаз Мимиру – memore – память – за посвящение в тайное знание и за сохранение его из поколения в поколения в жреческом роду.

Эгисхъялм – ужас для непосвящённых, напалм, сжигающий всё при попытке вторжения, уничтожающий главное – память о себе и о своей принадлежности к Роду.

Здесь кельтский крест – сам как тайна скандинавского жречества – и защита от непосвящённых забвением тайны…

ПО ПУТИ ДРЕВНИХ БОГОВ

ЗМЕЕНОСЦЫ ПОСВЯЩЕНИЯ

Путь змееносцев, длящийся в Крым,
не в Австралию штампом в паспорт:
«третий пол» – Иным,
богом из пустоты, избранником
духа выжженного пути,
via combusta, переходящим в крик,
в шёпот гортани, сожжённой дымом
гари, курящейся молоком,
стелющейся белым облаком
по низкорослым травам яйлы.
Тот, кто встречает весну
в утренней дымке снов,
Тот, кто встречает сущь,
скользящую белой змеей
в белых каплях тумана
и в мареве росой написанных слов, –
змееносец посвящения.

Елена Коро

Я помню свой сон об огромном белом змее, творце всех форм и сущей. Его движение кольцевыми ритмами поглощало формы мира, мимо меня неслись вещи и люди и растворялись бесследно – змей поглощал их. Огромный белый змей со скоростью струения множества путей-колец, едва различимой внутренним взором, поглощал вещи и формы. Мир приходил к своему концу.

Но где-то там, из точки невозврата, возникали новые формы, новые вещи и люди, возникал новый народ, народ змееносцев, змеев род.

И здесь я вспомнила о народе Рада, о старейшем Лоа Великом Змее, начале и конце всех вещей, о великом творце сущего, Дамбалла – отце всех Лоа.

Язык питона Данбалгве – сакральный язык вуду. Если Дамбалла овладевает человеком, он начинает шипеть и ползать как змея.

Согласно вудуистскому мифу о творении, Дамбалла создал все воды Земли. Движение его семи тысяч колец образовало горы и долины Земли, а также звёзды и планеты неба. Дамбалла выплавил металлы и послал на Землю стрелы-молнии, от ударов которых возникли священные камни и скалы. Когда Дамбалла сбросил свою кожу под солнцем, излив при этом воды на Землю, солнце засияло в воде и создало Аида-Ведо (Радугу). Дамбалла полюбил Радугу за её красоту и сделал её своей женой.

Аида-Ведо воплощается в небольшой змее (гораздо меньше Дамбаллы), которая живёт в основном в воде и питается бананами. Её яркую расцветку воспроизводит декор вудуистских храмов. Особенно старательно расписывают центральную колонну храма, которая представляет мировую ось и символически соединяет Небо, Землю и Нижний Мир. В тёмной своей ипостаси Аида Ведо – королева Ада.

А теперь вспомним предания о древнерусских богах. Богом-творцом древних русов являлся Сварог.

И вот мы сталкиваемся с древнерусским культом Творца, небесного огненного Змея Сварога. Этот культ существовал у древних русов и в мезолите. Из древнерусской мифологии мы также знаем, что супругой Сварога была богиня Лада. Она также могла принимать змеиное обличие и превращаться в дракона Ладона.

Нет ничего удивительного, что древние русы, ушедшие в мезолитические времена на восток, сохранили свои верования в небесного огненного змея Сварога и его супругу Ладу.

Пойдём несколько дальше по пути иерархии древнерусских богов-змеев. Согласно преданиям, древнерусский бог Змей Велес летает на перепончатых крыльях, умеет выдыхать огнь. Велес обладает волшебными гуслями и волшебно на них играет. Поэтому в Древней Руси Змея Велеса изображали вокруг обечайки гуслей кусающим свой хвост, что отражало бесконечность времени.

Итак, сакральный змеиный язык Дамбалла, семья богов-змеев древних русов, конечно же, этот ряд можно продолжать бесконечно и в древний Китай с его драконами.

Мы видим главное: мифы о древнем роде змеев, роде богов, роде тех, кто пришли на Землю за посвященными – за людьми-змеями, за людьми, посвящаемыми в древние техники, в древнюю магию, наделяемые силой и мощью древних богов.

[…]

КРЕСТНИЦА ИМЕНИ

Перекрестья имен – крестница –
линий, воплощённых в зенит, – Лилит;
белых лилий Гекаты – смертница,
асфоделью в Аид – имени путь открыт.
Перекрестьем Гекаты – Елены неизменно,
необратимо звенит – Manman Brigitte!

Образ Смерти во времена Жана Кокто, возлюбленной поэтов, претерпел множество метаморфоз на пути исторического мифотворчества. Рассмотрим её тройственную ипостась в образе богини вудуистского пантеона Маман Бриджит.

Маман Бриджит – женская ипостась – или супруга – Барона Самеди – хозяйка кладбищ, воскрешающая умерших согласно вудуистскому мифу по истечении года пребывания малого доброго ангела – ти бон анж – в водах Плача.

Воскрешение это незаметно глазу человеческому, ибо мы видим в мифе метаморфозу претворения души в духа умершего, это очень тонкая и иерархически очень сильная метаморфоза, которой удостаиваются избранные души умерших.

Маман Бриджит благословляет таким образом воскрешённые души к вступлению в священную семью Геде, духов умерших, призванных для служения либо вудуистскому жречеству, либо живым людям. Сама же Маман Бриджит – удивительная тройственная богиня кельтского происхождения. Она же Геката – богиня подземного мира. Она же богиня поэзии, вдохновительница скальдов, она же исцеляющая живых и воскресающая мёртвых. Она же Смерть и Возлюбленная Поэта. Она же моя Крестная, моя Покровительница.

На этом перекрёстке Маман Бриджит и Елены открываются пути от живых к мёртвым – и от мёртвых к живым. О пересечении путей живых людей и мёртвых мороков мой рассказ «Морок Мирмекия».

О том, насколько Смерть нежна, добра и милосердна, насколько Она мной любима и почитаема, вы не прочтёте в притче «Морок Мирмекия», эта любовь – отдельная история, поэма моего сердца, звучащая в унисон Её любви.

ЖАМЕВЮ ИЛИ ЖЕНЩИНА ВНУТРИ

«Женщина внутри
Спальня, гостиная, кухня, мастерская…

Заключённое в пространствах сознание пытается найти что-то своё, себя и для себя. И потому боится выйти на улицу – кажется, потеряться легко, когда нет привычной опоры. Женщина мыслит предметно и на предметы опирается, держится за ручку духовки, скатерть, абажур, простыню – лишь бы не улететь. Женщина определяет себя через предметы. И через мужчин (“как он ко мне относится?”). Больше всего она мечтает приделать ему свои глаза, чтобы он видел мир так, как она – был внимателен к ней и к предметам. Ей, чтобы бороться, чтобы самоутверждаться, не нужны митинги, кровопролитие и другие формы открытой войны. Для внутренней борьбы достаточно её самой, особенно, если женщина решит, что она – творческая.

Некоторые недалёкие умы воображают, будто женщина делает всё ради мужчины – это не так. Она делает что-либо только ради украшения окружающего предметного мира, чтобы чувствовать своё влияние на этот мир. Мир идей и мир предметов тесно связаны для женщины. Более того, без предметов никакие идеи невозможны. Хочет ли женщина, чтобы мужчина действительно понимал её? Вот вопрос».

Вика Сушко

Женщина как вещь в себе опредмечивает себя вовне, строит вселенную образов вещей, исходя из мира предметов в образы.

В мире образов она меняет предметы по своему усмотрению, она познает мир образов относительно себя самой, относительно своей полной непознаваемости как вещи в себе.

Мир образов творческой женщины всегда уникален, ибо он открытие мгновения.

Остановись, мгновение, ты прекрасно!

Но мгновение неумолимо ускользает, течёт сквозь пальцы, ибо мгновение, как и женщина, прекрасно, единственно и уникально.

Запечатлевший мгновение мужчина тут же его теряет.

Сущность женщины – в мгновениях, поэтому она вечна, стремление мужчины упорядочить вечность неизменно приводит к созданию линейного времени – сущность женщины упорядочить невозможно, она дробится на образы её самой – и предметы её мира.

Познание женщины – познание двойников, только сама женщина знает себя мгновенным знанием, мужчина обречён на подобия.

Она – знакомая незнакомка, живёт с тобою рядом, иногда ты смотришь на неё как на внутренний образ самого себя, ты видишь в ней своё не проявленное альтер-эго, ты долго идёшь по пути узнавания в каждом мимолётном мгновении вашей внутренней близости новых чёрточек твоего нового «я», ты готов подобно актёру театра Кабуки не создать своё новое лицо, но проявить свою внутреннюю сущность в лице, в походке, в повороте головы, в улыбке. Нет, ты не готов к такому полному раскрытию, ты ждёшь, когда это сделает она, придёт и откроет тебя, как саму себя.

А она забывает себя в каждом мгновении вашей близости, она забывает себя, оставляя каждое мгновение тебе, она говорит иное:

Завораживает лишь то,
что впервые,
дежавю наоборот.
Пытаюсь забыть имя твоё,
распевая как мантры звуки чужих имён.
Представить то, чего не было, не могло быть –
с целью удивиться
целостности момента,
появлению тебя.

Ты появляешься из чужих имён, звуки их мантр – не буквы, знакомые до тошноты:

Эс как доллар, у как игрек,
и русская, эс русская, у русская,
ка русская, вэ галочка,
и с точкой.

Звуки всегда первичны, когда оболочки букв перестают существовать фактически, когда ты, любительница «между», соскальзываешь с острия игреков и с точек и, ты перестаёшь узнавать буквы, ускользая в мир звуков, изначальных звуков, которыми каждое мгновение творится бытие. Ты удивляешься своему появлению, ты слышишь своё новое имя. Губы твои поют его как мантру тебя самой.

А он постепенно входит в твой новый диалог с миром, с собой и с ним. Его моменты открытия нового в вашей близости начинают удивлять его цельностью узнавания себя. Его диалог с городом как сложносочинённое предложение, он сочленён с ним в разных точках сборки, эти точки сборки – его дискурсы с прошлым в настоящем, он видит двойников, их являют ему эпохи. Он готов узнавать тени, отдавая теням прошлого тень своего настоящего.

Но ты появилась в его мирах сквозь дребезжащие гласные, он услышал тебя.

а слова нужны для того
чтобы шептать их вызванивая
гулкие чуть дребезжащие гласные
смотря в глаза ей
не пристально но проникновенно
без надежды на возвращение
сквозь тонкие травинки
сквозь их росистые прозрачные тела
не касаясь ни шероховатостью губ
ни пальцем ноги
смешно у нас есть ноги
подумай об этом ещё раз
и тебе станет так легко
как если вдыхать частицы незнакомого города
когда уже вышел из омута вокзала
в реальность других жизней

Стихи из сборника Вики Сушко «Дежавю наоборот»