АЛЕКСАНДР КАРПЕНКО

О ТВОРЧЕСТВЕ ЛЬВА БОЛДОВА,
ЛАДЫ ПУЗЫРЕВСКОЙ И МИХАИЛА ЮДОВСКОГО
размышления

СЕКРЕТНЫЙ ФАРВАТЕР ЛЬВА БОЛДОВА

Есть какая-то неизбывная горечь в любовной лирике Льва Болдова, даже когда он пишет о счастливой любви. Какой-то вопиющий знак неравенства между музой и любимой женщиной. В пьесе Горького «Дети Солнца» автор условно делит всех своих персонажей, а заодно и всё человечество, на «ушедших вперёд» и «оставшихся позади», обозначив, таким образом, духовную пропасть между людьми разных сословий. Горький задаётся вопросом: как уменьшить эту разницу, чтобы люди научились понимать друг друга? Но лучшие люди уходят всё дальше вперёд, относительно оставшегося позади человечества. Нечто подобное, на мой взгляд, происходит и с двумя героинями любовной лирики Льва Болдова: его музой и любимой женщиной. С той лишь, может быть, небольшой разницей, что муза Болдова отрывается по дистанции не за счёт какого-то собственного движения, развития. Нет, она всё время находится на одной и той же недосягаемой для земных женщин высоте, но пропасть между нею и реальной женщиной, тем не менее, увеличивается.

Но драма героя Болдова заключается в том, что он убеждён: это не два разных существа в женском обличье, а одно. То есть, он убеждён, что где-то есть такое место, где реальная земная женщина достигнет небесных высот музы. Так Лобачевский был уверен в том, что параллельные линии, в конце концов, обязательно пересекутся. Это лишь вопрос времени. И пространства. Но жизнь проходит, а пропасть между героинями остаётся – так бесконечно далека реальная женщина от той, что грезилась во снах.

Но ведь любит же герой Болдова своих незадачливых героинь – невзирая на, казалось бы, безнадёжную их отсталость от идеала! Он не может, а, может быть, и не хочет сразу «просканировать» им душу, чтобы понять, кто сейчас рядом с ним. Но жить – и не влюбляться скучно, лучше опутать любимую женщину собственными фантазиями и не думать о предстоящем разочаровании. Не на себя же, в конце концов, устремлять любовную энергию!

Но вернёмся к идеальной женщине, которую ищет и не находит наш герой. Что же ищет он в женщине? «Отраженье своё в женском лике». Поэт убеждён, что не он первый, не он последний раздираем противоречием между фантазиями, идеалом – и реальной жизнью. Он даже берёт в союзники Леонардо да Винчи, несмотря на упорные слухи о гомосексуализме последнего. «Ты придумал её, Леонардо, – отраженье своё, Мону Лизу…». Герой Болдова ищет в женщине великую душу – в «довесок» к её телу. Но он никак не может избавиться от гнёта идеала – этого тирана из тиранов. Он помнит свой потерянный Рай – и жаждет обрести его снова.

Но герой Льва Болдова – отнюдь не рыцарь печального образа. Ничто человеческое ему не чуждо, даже радость земная. Возьмём стихотворение «Придёшь – за окнами кисель…», «Поставим чай, грибы с картошкой пожарим, разберём постель». Простые, казалось бы, будничные вещи – а мир уже изменился, что-то в нём стало «не от мира сего»… «И Время медленно умрёт… мы будем так с тобой близки, как никогда никто на свете… и мы проснёмся в полшестого, чтоб Царство Божье не проспать». Герой, наконец, забыл про свою музу, оттеснил её на задворки памяти – и произошло чудо: он обрёл обыкновенное счастье с обыкновенной женщиной. И возвёл её в ранг музы, написав о встрече с ней прекрасное стихотворение.

Вообще, встреча поэта с Незнакомкой – это всегда лотерея в смысле предстоящих взаимоотношений: слишком много разных факторов могут повлиять на будущее данной пары. Наверное, не нужно ожидать слишком многого от каждой встречи – и тогда ты обязательно встретишь женщину, которая превзойдёт твои ожидания. С одной стороны, нас, поэтов, губит излишняя требовательность к предмету поисков, с другой – хочется, чтобы это была встреча надолго, может быть, на всю оставшуюся жизнь. Но, завладев своей мечтою – например, женившись на ней, мы уже не способны оставить её на том пьедестале, где она пребывала ранее. «Не к добру людям исполнение их желаний» – писал Гераклит. Может быть, потому поэты и строят воздушные замки, творят, как Пигмалион, своих героинь по своему образу и подобию, чтобы никогда не найти их в реальной жизни и тем самым сохранить дистанцию между музой мечты и сегодняшней любимой. Или – склоняются к мудрости Дон Жуана и Казановы, которые уходили от любимых женщин в момент наивысшего наслаждения, когда костёр любви полыхает высоким пламенем, чтобы не доживать с ними до того времени, когда пламя превращается в пепел…

Но истинное счастье, пожалуй заключается в том, чтобы всё совпало – и время, и место, и темпераменты, и интерес к личности, и взаимность чувств, и их одновременность… Вот такая встреча – истинная удача, подарок Божий. Но сердце человечье не терпит пустоты одиночества, и потому наши встречи так случайны и больны несовпаденьями, как в стихотворении Льва Болдова «С этой женщиной мы разошлись на полкруга…».

Вообще, это какая-то кармическая штука – всё время искать и не находить свою пару. Я знаю сколько угодно людей, которые не ищут – и находят. И – что самое удивительное – плодотворно живут вместе. Но есть Сизиф, который вечно катит свой камень, есть Вечный Жид, который всё время странствует, есть, наконец, и Лев Болдов, вечно ищущий влюблённый.

Конечно, Лев Болдов – не поэт одной темы. Его лирика пестрит разнообразием. Особенно интересны его исторические стихи, когда он пишет о нашей недавней истории сквозь призму современности. Однако мало кто из поэтов способен переживать отсутствие своего женского alter ego как личную трагедию. Этим мне интересен поэт Болдов.

Некоего Божьего духа не хватает героине Болдовского стихотворения «Должно быть, Бог, когда тебя творил…». Это уже не статуя Пигмалиона, это бесконечно живая, если можно так выразиться, женщина. «Он пытливый ум в тебя вложил и тонкую, чувствительную душу». К тому же эта женщина хороша собой, как Даная. Чего же ещё надобно нашему герою? Что-то в ней оказалось, тем не менее, недоработанным Создателем – как мрачно шутит сам автор, наверное, кто-то отвлёк Господа в самый последний момент, когда нужно было навести последний штрих. И герой наш не в силах простить ей этот маленький недостаток за все её достоинства. Прав он или нет? Не знаю, я не видел этой женщины. Скорее всего, прав, раз его душа её отвергла. Наверное, это был такой недостаток, который перевесил все вышеупомянутые достоинства. Так тоже иногда бывает. Ведь поэту нужна женщина, которую не стыдно взять с собой в бессмертье!

Вообще, неживые женщины часто оказываются у Болдова привлекательнее живых, и это один из незабываемых парадоксов его любовной лирики. Достаточно вспомнить фотомодель, рекламирующую шампунь в метро. Живое и неживое в нас порой так причудливо смешано, что и не отличить… У Болдова неживая женщина часто оказывается подлинной, а живая – наоборот, фальшивой. И что тут поделаешь: с неживыми проще. Живыми нужно заниматься, нужно уметь с ними ладить, уживаться. Живая может в один прекрасный миг предать тебя – и устремиться к другому. В общем, живые – сплошная головная боль. Но миражами жить нельзя. Герой Льва Болдова это прекрасно понимает. Поэтому он так бесстрашно заявляет: «я вышел на поиски музы – и нет мне дороги назад!».

Но, увы… любовь убегает, как мудро заметил скульптор Роден. И жизнь убегает.

И лишь муза, мечта, бумажный кораблик безумного поэта – никуда не убежит. Может быть поэтому поэт периодически «ампутирует» земных женщин, неудачниц его «почвенной» любви – и остается верен своей Музе… которую пока не нашёл.

Лев Болдов выдает стихи в книгах порционно, неторопливо. Он не грузит читателя избытком стихов. Его книги рассчитаны на прочтение залпом, в один заход, от начала и до конца. Чтобы читатель тоже поймал вдохновение, и оно не иссякло до последнего стихотворения в книжке. Поэтому Лев Болдов не издаёт крупных фолиантов, неудобных в хранении и перевозке. Последняя книга Болдова «Солнечное сплетение» – очень удачное, на мой взгляд, название для сборника стихов. Предыдущая книга поэта называлась «Секретный фарватер». Лев Болдов, в сущности, всё время переиздаёт свои избранные стихотворения, добавляя в первую часть новой книги то, что написалось за последнее время. В такой компоновке есть свой резон: читатель получает и неизвестное «новенькое», и уже любимое «старенькое». Потом, как правило, что-то из «новенького» перекочёвывает в «старенькое», и так – до бесконечности.

Есть в стихах Льва Болдова некий «патриотический сегмент». Хотя сам он, скорее, кочевник по натуре, патриот не территории, а духа. Родился и долгое время жил в Москве. Потом – осел в Харькове. Сейчас – предпочитает жить в Крыму, в Ялте. Но для Льва Болдова всё это – одна большая Родина. Он никогда не призывал к пересмотру существующих границ. А когда границы всё-таки пересматривались, как в случае с Крымом, поэт воспринимал это как должное. Забавно, что книга «Солнечное сплетение» – текущего, 2014 года, была издана ещё в украинском Симферополе. Об этом свидетельствует аннотация к книге, написанная на украинском языке. Как же быстро меняется жизнь!

Патриотика у Льва Болдова напрямую вытекает из его увлечённости русской историей. Болдов считает, что в истории не должно быть не только замалчиваний, но и выпячивания одних исторических личностей в ущерб другим. Поэтому в своих стихах он всех посмертно реабилитирует – и красных, и белых. Что само по себе достаточно революционно – до сих пор в народе преобладала та точка зрения, согласно которой «нерусские» политические деятели начала ХХ-го века надругались над нашей верой и нашими исконными традициями.

Личностная и человеческая драма Льва Болдова заключается, на мой взгляд, в том, что у него жизнь и творчество не образуют единого целого. Жизнь у него сама по себе, а творчество, хотя оно напрямую вытекает из жизни, от жизни обособлено. «Я люблю тебя, жизнь, не надеясь, что это взаимно», – с нескрываемой горечью пишет поэт. Главный для него диссонанс – как раз это несоответствие между жизнью и творчеством. Есть замечательная иллюстрация художницы Ирины Ганжи к той части книги, что озаглавлена «Точка невозврата». Когда стоишь под Шуховской телебашней, вверху, в центре концентрических колец, которые поддерживают конструкцию башни, виднеется крошечная точка. Это и есть «точка невозврата». Она мерцает там, в вышине. В поэтике поэта-перфекциониста Болдова точка невозврата – это нежелание понижать градус своего идеала. Я бы сказал так: покорённые Джомолунгмы снижают интерес альпиниста к вершинам, которые пониже. А дважды взойти на один и тот же пик нельзя: время ушло, это всё равно как дважды войти в одну и ту же реку. Женский идеал для поэта не меркнет – он просто уходит в другую жизнь, где нет места нашему герою. Вот и целая страна – тоже слетела, как с катушек, со своих идеалов…

В поэзии Льва Болдова нет «двойного дна» и прочих словесных изысков и ухищрений. Всё у него очень просто: неоклассика. Но как же здорово он рассказывает свои истории! Оторваться невозможно! И не надо ему закладывать никаких третьих-четвёртых смыслов: его лирика и в таком виде самодостаточна. «Нет, я не Бродский. Я – другой», – говорит поэт. Но это «антибродское» начало в нем – самой высокой пробы. Болдов не просто повествует. Он – священнодействует, он всё время нагнетает – до катарсиса, до коды, до полного очищения. Драматургически и лингвистически его стихи – безупречны.

И нет ни печали, ни страха.
Откинуты пряди со лба.
Под властными пальцами Баха
Свершается наша судьба.

Он смотрит спокойно и мудро,
Раздвинув на миг облака.
И сыплется снежная пудра
На землю с его парика.

У Льва Болдова есть одно замечательное свойство. Он не боится взять на себя ответственность за происходящее в стране, так сказать, убить в себе Молчалина. Порой даже его стихи производят впечатление «слишком громких». Но он всегда собирает полные залы в самых разных городах. И, значит, людям такая поэзия нужна.

ЛАДА ПУЗЫРЕВСКАЯ.
ТОККАТА И ФУГА НАСТОЯЩЕГО ВРЕМЕНИ

О своём творчестве прозаик Ольга Ильницкая сказала так: «Сгущение жизни – моё ремесло». Особенность поэтики Лады Пузыревской заключается в том, что «сгущать» ей, в сущности нечего – то, как она мыслит, уже содержит в себе некий «концентрат», не нуждающийся в уплотнении. Наверное, этим настоящая поэзия и отличается от хорошей прозы. В поэзии Лады много реальной, непридуманной жизни. В то же время жизнь эта в её стихах предельно обобщена. В результате на выходе мы имеем «бракосочетание» акмеизма и символизма, которое ещё в начале прошлого века могло показаться чем-то из ряда вон выходящим. Но жизнь, а вместе с ней и поэзия, как мы видим, не стоят на месте. Кредо Лады Пузыревской можно выразить словами поэта Фёдора Назарова, утверждавшего, в шутливой форме, что классика для него мертва, и умолявшего современных поэтов: «Скажите что-нибудь!». Лада пристально следит только за новыми именами в современной поэзии. Классика, благодаря маме-поэту, давно уже ею усвоена, переварена и отправлена на свалку истории, как отработанный материал. Чтобы узнать больше о творчестве Лады, обратимся к её стихам.

что ты знаешь о жизни заснеженных тех городов
где секундная стрелка годами стоит, как влитая
и короткая память не стоит напрасных трудов
и хрипят самолёты, с саднящего поля взлетая

у остывшей земли на краю без причины не стой
прибирает зима в ледовитом своём фетишизме
выживающих чудом в местах отдалённых
не столь
что ты знаешь о жизни

родом из отмороженных окон – куда нам таким
и тебе не понять,
постояльцу нарядных бульваров
отчего так бледны одолевшие брод седоки
и не смотрят в глаза, отпуская своих боливаров

что ты знаешь о жизни немногим длиннее стишка
где случайным словам
в изувеченном ветром конверте
до последнего верят и крестятся исподтишка
что ты знаешь о смерти

искрометных свечей, позабытых у пыльных икон
а Господь раздаёт векселя в неизвестной валюте
и всё так же один – налегке по реке босиком
отправляется в люди 

Это новое стихотворение достаточно характерно для творческой манеры Лады Пузыревской. Мы видим, что знаки препинания расставлены автором выборочно. Это не дань постмодернизму – просто знаки препинания «регламентируют» текст, уточняя его. А свободное плавание, без точек-тире-запятых, даёт возможность более широкого толкования смысла. Лада не боится многосмысленности. Чем больше смыслов, тем шире «живучесть» произведения. Когда я читаю стихи Лады Пузыревской, я вижу речку, которая вливается в другую речку, чтобы затем, соединив свои воды с ещё несколькими реками, нырнуть в глубокое синее море. «Возьми меня, море!». Море, которое так родственно душе Лады.

«Что ты знаешь». – «Я знаю, что ничего не знаю». Мы видим, что поэзия (Пузыревской) отличается от философии (Сократа) невероятным богатством интонаций. Героиня стихотворения Лады одновременно и спрашивает, и попрекает в неведении, и утверждает своё превосходство над иными видами знания. Но, в конце концов, приходит к осознанию относительности любых «знаний» о жизни и смерти. А это уже почти смыкается по смыслу со знаменитым изречением Сократа. Эта разноголосица в жизненном опыте, наверное, была бы не так печальна, если бы не приводила людей к взаимонепониманию.

Рифмы Лады, как всегда, новы и неожиданны, и это задаёт небанальный тон всему повествованию. Потоки сознания, эти реки, впадающие в другие реки, упорядочены в тексте чеканным ритмом и многочисленными рефренами. И – пожалуй, главное в стихах Лады – это ощущение вестнической правды «последнего слова». Градус повествования. Накал бытия. Подлинность проживаемой жизни, со всеми её мучительными вопросами и прозрениями-неответами. И это удивительное «мы» вместо привычного «я» – многоголосая исповедь нашего времени как лирического героя.

А вот ещё одно стихотворение Лады.

ZERO

        Так и мы замыкаем, закрыв глаза,
        на земле наш порочный пи эр квадрат.
        © Боровиков Пётр Владимирович

Если забудут в осень свести мосты,
то зимовать придется там, где застал
снег, затянувший белым надежд посты.
Бледные тени… сны?.. у чужих застав

нас не дождутся – это наверняка.
Время стоит, когда на семи ветрах
мечется-бьётся-плачет Нева-река,
плещет на серый берег столетний страх –

страх тишины. Вы слышите шорох, князь?..
Вечность скребётся в битые зеркала.
Стрелки, плутая, сонно стирают вязь
на циферблате... Скольким она лгала –

осень, багровый росчерк на золотом,
дивное время жечь не мосты, листву,
всё оставлять на призрачное «потом»,
верить любому жесту, как колдовству.

Это потом здесь будет серым-серо…
после случайно скошенных ветром фраз,
это потом, поставивших на зеро,
осень запеленгует, ослепших, нас –

тех, кто смотрел на солнце и рифмовал
смерть, как одну из прочих попыток сметь.
Каждый случайный луч – всё в слова. Слова…
Осенью все слова – только мелочь-медь,

будущих зим разменный не-golden фонд,
плата за выживание в той войне,
где даже тени наши уйдут на фронт,
той, где за каждый выстрел платить вдвойне.

Белая сказка… Битва за каждый след –
это для тех, кто вряд ли у райских врат
в очередь встанет на тысячу долгих лет.
Это для тех, кто верит в победу, брат.

Стихотворение «ZERO» представляет собой фугу, в которой тема города подхватывается темой метаморфоз в природе и в людях, и «вечность скребётся в битые зеркала». Потом вплетаются ставшие уже традиционными для данного автора темы войны и смерти, жизни и борьбы за выживание, веры в победу. И это многоголосие замысла позволяет читателю легко ошибиться в определении того, о чём же всё-таки это стихотворение. А оно – о многом. Оно – о вечном. Оно – о переходе. О страшном пограничье разведённого моста, где по одну сторону – цветущие краски осени, а по другую – мертвенная белизна голого нуля. Если свести такой мост, получится Кали-Юга перед тотальным обнулением и началом vita nuova.

Однако только в математике нуль – это ничто, пустота небытия, которой, возможно, побаивается даже сам Господь – величайший математик всех времён. Однако между нулём и zero в русском языке, в отличие от английского, существует принципиальная разница. «Зеро», перейдя в русский язык, утратило одну смысловую фатальность – и обрело другую. «Зеро» в русском языке – это всегда игра, и тот, кто поставил на «зеро» свои маленькие жизни, может как выиграть, так и проиграть. А ещё может, проиграв, выиграть. Так тоже бывает.

Но «город зеро» Лады Пузыревской – это не Питер. Это город, который одновременно везде – и нигде. Синусоида жизни человека порой уходит в нижнюю точку, «уровень моря жизни», но человек при этом умирает, к счастью, лишь виртуально. Конечно, в этот момент он способен покончить с собой, поскольку не в состоянии осознать, что на пепле прошлой жизни рождается надежда. Лада Пузыревская определяет эту нулевую точку так: «смерть, как одну из прочих попыток сметь».

У Лады «время стоит», потому что… оно испугалось. Чего же боится время? Свершения судеб! Того, что его, время, «перестанут наблюдать» окунувшиеся в счастье люди. Что стрелки заплутают на циферблате. Что стрелки выйдут на свою кармическую охоту. А чего же боится человек? Неплавности перехода из одного времени года – в другое, из одной жизни – в другую. Плавность, постепенность – подготавливает человека к переходу. Неплавность – бросает его, как не умеющего плавать ребёнка, в открытый космос новой жизни, с её невесомостью надежд и прочими неизвестными.

ВОЕННАЯ ЛИРИКА МИХАИЛА ЮДОВСКОГО

Любимая, когда мы убивали,
Гордясь собой и родиной вдвойне,
Мы об убитых думали едва ли,
Поскольку на войне как на войне.
Опутаны едиными силками,
Мы даже не смотрели им в глаза,
Которые синели васильками,
Как будто отражая небеса.
Солдаты поневоле людоеды.
Нам было, если честно, всё равно.
Поверь, что запах крови и победы
Пьянит куда сильнее, чем вино.
Мне в самом деле хочется напиться,
Просыпаться песком сквозь решето.
Любимая, я вовсе не убийца,
А – Бог свидетель – сам не знаю кто.
Я пустота. Я пушечное мясо.
Несомый стаей озверевший волк,
Которым движет страх, тупая масса,
Слепая верноподданность и долг.
Здесь нет дорог. Здесь правит бездорожье.
И сам от безысходности не свой,
Я всё пойму, когда звенящей рожью
Меня укроет поле с головой.
Не жди меня. Уснёт и не проснётся
Моя душа, не размыкая век.
А если я вернусь, к тебе вернётся
Чужой и незнакомый человек.
Я очерствел. Я высох, словно корка,
До мелкой пыли сердце раскрошив.
А, всё-таки, любимая, мне горько –
За тех, кто умер, и за тех, кто жив.

Есть вещи, о которых лучше и проще промолчать. И только поэт, с его «обетом немолчания», говорит – часто невпопад и некстати. Вот и вещи, о которых рассказывает Михаил Юдовский, казалось бы, лучше скрыть, а, если и говорить о них – то, уж, конечно, не любимой женщине.

Если вам удалось «проскочить» первую строчку стихотворения Михаила Юдовского – таким образом, чтобы «крыша» никуда не поехала, у вас есть шанс дочитать это замечательное стихотворение до конца. «Любимая, когда мы убивали…». Я всегда был сторонником краткости и ёмкости изложения, однако бывают сюжеты, требующие увертюры, вступления. Сюжеты, в которых лакуны – нежелательны. А здесь явно «вырван» целый кусок исповеди, проливающий свет на эмоциональное состояние героя. В трезвом состоянии ни один нормальный человек не станет рассказывать любимой женщине об ужасах войны. Это уже какая-то запредельная – и потому никому не нужная степень искренности. А дальше… Михаил Юдовский настолько психологически верно рассказывает о так называемом «военном синдроме», что я, грешным делом, даже подумал было, что он пишет, исходя из собственного военного опыта. Во всяком случае, ничего подобного в стихах и песнях бывших «афганцев» и «чеченцев» я не встречал. Может быть, именно военной биографии автора и не хватает проницательному читателю, чтобы принять это сносящее крышу «любимая, когда мы убивали…». Афганский и вьетнамский синдромы, как явления, выразились в том, что солдатам было тяжело адаптироваться к мирной жизни. Причина? Во многом это связано с психическим состоянием человека. Когда процесс запущен, трудно бывает подняться.

Статистика выдает ужасную информацию: после войны погибло больше её участников, чем, собственно, во время сражений. Бывшие воины спиваются, опускаются на дно, и нельзя судить обо всех по успешным ветеранам, тем, кто занимается бизнесом или заседает в Думе. Учёные выяснили, что больше подвержены синдрому представители определённых военных профессий – «ликвидаторы», десант, спецназ. Те, кому довелось воевать напряжённее других.

Иногда человек, исчерпав заряд славы, внимания, полученный за участие в войне, потом не находит себя в мирной жизни, не понимает, что в ней тоже можно реализоваться, но – иначе. Это одна сторона медали. С другой стороны, многие на войне в состоянии аффекта убивали мирных жителей, и это преследует душу, мучит как ночной кошмар, терзает совесть.

Раньше люди не задумывались о своих действиях на войне. Враг – он и есть враг! Карфаген должен быть разрушен! И только новое время внесло в переживания воинов элементы «ненужной» психологии. Наверное, так бывало и раньше. В начале ХХ века французский писатель Селин написал роман «Путешествие на край ночи», в котором уже присутствует многое из того, что массово вошло в психологию последних локальных войн. И всё-таки раньше это было не так заметно. Может быть, потому, что войны были более справедливыми и не нуждались в дополнительном оправдании. Возможно, дело и не в психологии вовсе, а в чисто русской «хлудовщине». Но почему же тогда военный синдром интернационален? Почему им болеют, скажем, американцы?

«Военный синдром» чем-то похож на Лох-несское чудовище: он существует, но поймать его не представляется возможным. Так или иначе, но после войны воинов умирает больше, чем на войне. Вот только роль войны в этом трудно поддаётся анализу. Априори считается, что именно военный опыт ускоряет уход огромного количества людей. Цифры – за. В то же время, многие бывшие воины не умирают, а доживают до самой глубокой старости, выдерживая самый невероятный прессинг жизни и не ломаясь при этом. Так что теория синдрома верна ровно наполовину: часть людей ломается, а часть становится сильнее. Как у Ницше: «То, что не убивает нас, делает нас сильнее».

Михаил Юдовский «прокололся» на одной из сентенций, после которой для меня окончательно стало очевидно, что сам он нигде не воевал. «Мы даже не смотрели им в глаза». Тот, кто действительно воевал, так никогда не скажет. Впрочем, автору удалось создать метатекст, который, на мой взгляд, интересен именно в такой «непрофессиональной» подаче. Стихотворения о военном опыте – всегда «на тоненького», тут трудно быть точным и объективным. Может быть, потому военные стихи, как правило, и не идут далеко в философию. Обычно воевавшие пишут так: было трудно, но мы не теряли присутствия духа, держались боевого братства. Не воевавшие часто просто клеймят войну как событие, на котором постоянно гибнут люди. Стихотворение Михаила Юдовского, по моему мнению, – одно из немногих произведений на эту тему, которое зрит в самый корень проблемы. С той маленькой поправкой, что воевавший герой может обратиться с такими словами к любимой женщине разве что мысленно. Потому что вслух подобный монолог, пожалуй, возможен разве что на киноэкране. В боевике, где много крови и ненужных жертв. Но художественно – он вполне оправдан. Герой Юдовского трагичен, он не может уйти от судьбы; его выбор страшен – между реальной смертью и медленно убивающим синдромом войны. Михаил Юдовский в своих стихах – блестящий психолог. Ситуации, в которые попадают его герои, эмоционально точны. Скажу больше: он, подобно Высоцкому, заставляет своих героев попадать в экстремальные ситуации, потому что такие персонажи ему, как мыслителю, намного интересней. Душу человека не измерить в квазарах или пульсарах. Нет меры для души. Мы просто говорим: человек большого сердца. Стихи Михаила Юдовского отличаются от многих других большим градусом сопереживания своим героям. В стихах Михаила трудно обнаружить привычную слуху современника игру слов. Зато жизнь в его стихах – настоящая. Даже если его герой – из племени проигравших. Вот, к примеру, ещё одно военное стихотворение Михаила Юдовского.

ПОЛКОВНИК

На невысокой деревянной лавке
Полковник артиллерии в отставке
Глотал коньяк, в кармане галифе
Раскрыв украдкой тощий кошелёк
И мрачно пересчитывая деньги.
Он созерцал бетонные ступеньки,
Немытый пол и скучный потолок,
Испытывая приступы тоски,
Дробящие сознание, как свёрла.
Недорогой коньяк царапал горло
И стягивал удавкою виски.
Существованье – повод для вражды.
По крайней мере, повод для запоя.
Наедине с фужером и с собою,
Он в прочих собеседниках нужды
Не чувствовал. Полковник, отчего
Ты сделался чужим и бесполезным,
И вещество объятием железным
Закупорило в панцирь существо?
Полковник, ты скучаешь по войне?
Вдали от смерти жизнь неполнокровна.
Деревья, превратившиеся в брёвна,
Становятся бессмысленны вдвойне.
Не поменять ли в сердце часовых?
Не время ли с собою объясниться?
Как долго наважденьем будут сниться
Живые, хоронящие живых?
Полковник, ты тоскуешь по полям,
Где прорастают сквозь тела колосья
И раздаётся птиц многоголосье
С молитвой поминальной пополам?
Ты не вернулся ни с одной войны.
Пожертвовавший кровью вместе с потом,
Полковник, ты остался патриотом
Давно не существующей страны.
Не те места и времена не те,
И люди на бессмыслицу похожи.
Но если сердце пусто, отчего же
Такая тяжесть в этой пустоте?
По совести скажи: зачем в дыму
Сражений сохранил тебя Всевышний?
Не ты один на этом свете лишний –
Мы все на этом свете ни к чему.
Полковник, пей коньяк. Молчи. Скучай.
И спорь с самим собой, не зная твердо,
Что будет лучше – дать бармену в морду
Или оставить что-нибудь на чай.

Мы видим, насколько убедительнее звучат стихи не воевавшего человека, написанные не «от себя», а в третьем лице. Хотя, конечно, есть и исключения, вроде того же Высоцкого. Но тот был актёром и снимался в военных фильмах. Лично мне очень не нравится в стихах фальшь. Если же поэт убедителен в своей речи, пускай назовётся хоть Папой Римским – лишь бы у читателя не возникал при этом синдром Станиславского «Не верю!». Юдовский, там, где он не точен в деталях, по причине отсутствия специфического жизненного опыта, сполна компенсирует этот недостаток точностью психологической. «Ты не вернулся ни с одной войны» – говорит поэт о своём герое. Чем больше войн в послужном списке бывалого человека, тем меньше у него шансов «вернуться», то есть вернуться к нормальной мирной жизни. В данном стихотворении Михаила Юдовского явственно слышен литературный след Габриэля Гарсиа Маркеса, этого Хэмингуэя Латинской Америки. Мне кажется, что проблемы отставных военных заключаются вовсе не в отсутствии адреналина. В конце концов, есть ведь экстремальные виды спорта, где этого добра хватает. Но, согласитесь, воевать за родину – ещё и нравственное кредо патриота страны! Другое дело – благие дела, в которых ты участвуешь, часто потом гримасничают тебе своей оборотной стороной.

Я не могу назвать данное стихотворение Михаила Юдовского безупречным. Оно немного затянуто; хорошие строки («не поменять ли в сердце часовых», «где прорастают свозь тела колосья») чередуются в нём с неудачными («и стягивал удавкою виски», «пожертвовавший кровью вместе с потом»). Но есть в этом стихотворении ценные наблюдения и «сердца горестные заметы». Например, вот это: «Полковник, ты остался патриотом давно не существующей страны». Юдовский сумел зацепить в стихотворении какие-то важные смыслы. В своё время американские ветераны Вьетнама пугали нас тем, что афганский военный синдром будет для нашей страны таким же тяжёлым, как для них опыт Вьетнама. Но США после Вьетнамской войны не распались, в отличие от Советского Союза! Я думаю, что нашим ветеранам морально было намного тяжелее, чем американцам. Интернационализм сейчас ретрограден, он чреват решением собственных проблем за счёт бывших республик Союза, игнорируя их, как будто бы они не существуют. Но многие люди остаются именно патриотами Советского Союза – они просто уже не могут быть другими.

Меня ещё поразила, как квинтэссенция стихотворения, вот эта строфа Михаила Юдовского:

По совести скажи: зачем в дыму
Сражений сохранил тебя Всевышний?
Не ты один на этом свете лишний –
Мы все на этом свете ни к чему.

Если на войне человек остался жив, значит, для чего-то он ещё предназначен (Если звёзды зажигают – значит, кому-нибудь это нужно). Может быть, впереди ещё одна война, в которой опыт этого человека окажется как нельзя кстати. А он – вот незадача – пьёт беспробудно и не подозревает о своей будущей миссии. И конечно, нельзя не отметить, как Михаил Юдовский решает проблему «лишнего» человека в русском обществе, заявленную ещё Онегиным, Печориным и Базаровым в начале XIX века. «Не горюй, полковник, мы все – лишние на этом свете, в контексте вечности». Смело! Пессимистично. И, не исключено, верно, по гамбургскому счёту. И, в заключение, ещё одно военное стихотворение Михаила Юдовского.

В субботний вечер в маленьком кафе
Он уходил из дома на войну,
Но он не верил в праведность войны
И не стремился к будущему бою.
И, может быть, любя свою страну,
Он за собой не чувствовал страны,
А видел только небо над собою.

И шли дожди, уныло морося,
Вращая мир вокруг своих осей.
И разгоняя мысли алкоголем,
Шутили и горланили друзья.
Но он не видел лиц своих друзей,
А видел птиц, летающих над полем.

И был огонь. И сузились круги.
Из гулкого смешения шагов,
Чернея, вырисовывались тени.
И где-то рядом падали враги.
Но он не видел лиц своих врагов,
А видел лишь ожившие мишени.

И был порыв. И радость в нём была.
И бешенство подталкивало в бой,
Как будто уравняв его с богами.
А после на глаза упала мгла.
Но он не видел смерти над собой,
А видел только землю под ногами.

Как всадник, покачнувшийся в седле,
Утратило пространство существо,
Прижав к нему лицо, от ран рябое.
И он лежал, один на всей земле,
Не слыша никого и ничего,
Но снова видя небо над собою.