ТАТЬЯНА ОРБАТОВА

СТОПРОЦЕНТНЫЙ КОТТОН
рассказ

В её безразличных глазах не наблюдалось даже намёка на эмоции. Несмотря на летнее, оживлённое утро, она замерла, глядя в одну точку, будто каждый атом её тела вмёрз в невидимый лёд воздуха. Изо рта торчал карандаш. Cтранное зрелище – красный карандаш на фоне застывшего морщинисто-жёлтого лица. Пытаясь понять, куда она смотрит, Майя обернулась. Множество мелких мушек роилось над поломанной инвалидной коляской старого образца, опрокинутой набок. Рядом валялось оторванное колесо. Мушки кучковались над коляской, совершая непонятный ритуал, перемещаясь от спинки к оторванному колесу и назад.

– Стопроцентный коттон! – ожив и тряхнув головой, громко сообщила очень пожилая женщина. Она церемонно зажала между двух пальцев карандаш, словно сигарету, и неожиданно приложила его к губам, манерно сделав затяжку.

– Простите, вы о чём? – Майя не удержалась от вопроса.

– О жизни, деточка, – пожала старушка плечами. – Или не деточка… – приглядываясь к потенциальной собеседнице, пробормотала она. В её тоне не было недружелюбия и раздражения.

На крыльце многоэтажки, в которой полгода назад Майя купила квартиру, стояла с веником и совком консьержка Нина Михайловна – грузная, но чересчур подвижная женщина. Майю удивлял и раздражал её голос – слишком похож на писк девчонки лет пяти, капризничающей по любому поводу. Нина Михайловна подмигнула Майе, и, скривив лицо, пропищала в сторону старушки:

– Не обращай внимание. Говорят, она больная на голову.

Тихо сказать не получилось, и фраза безжалостно достигла ушей пожилой женщины. Она вздрогнула, выпрямилась, презрительно бросив в сторону консьержки:

– Синтетика… Писец на твою голову!

Нина Михайловна юркнула в подъезд, вжав голову в плечи, по-детски вытаращив глаза, демонстрируя всем своим видом, что попала в неловкую ситуацию.

Майя с трудом сдержала улыбку и, чтобы перевести разговор в мирное русло, произнесла:

– И откуда столько мушек налетело…

– Это не мушки, а остатки инвалида, – покачала головой старушка и быстро направилась в сторону дороги.

– А куда подевался весь инвалид? – с улыбкой поинтересовалась Майя, догоняя её.

– Всего инвалида теперь нет. Но большая его часть пересела на новую коляску с электроприводом. Я-то знаю. Инвалид – мой сосед по лестничной площадке. Вчера эту коляску тащила на мусорку его жена. А ночью я проснулась от страшного шума. Что-то скрипело и визжало. Гляжу в окно – коляска сама едет к дому. Теперь понятно почему…

– Наверное, ветер, – Майя пыталась найти логическое объяснение.

– Ветер, – хитро прищурилась старушка. – Тебя как звать?

– Майя.

– Меня тётя Тира.

– Ира?

– Тира.

– Никогда не слышала такого имени, – удивилась Майя.

– Родня по папиной линии – армяне во многих поколениях. В древней армянской мифологии существует бог письменности Тир. Он был писцом Арамазда, отца богов. Говорят, Тир – проводник в мир мёртвых.

– Вы об этом писце говорили Нине Михайловне?

– Да ну её. Дурище, прости Господи. Пищит сплетни, как заводная кукла, – махнула рукой старушка и продолжила рассказ: – Все считали, что у моей мамы родится мальчик, и папа хотел назвать сына Тир. Но неожиданно для всех родилась я, и меня назвали Тира.

– По-моему, очень интересное имя.

– А у тебя красивое, – улыбнулась старушка.

Увидев на клумбе жёлтые лилии, Майя отвернулась, пробормотав в сердцах:

– Не могу на них смотреть. Вроде красивые, но не греют. А раньше были моими любимыми…

Тётя Тира посмотрела на Майю, затем на лилии и внезапно остановилась. Дыхание её стало тяжёлым. Она положила руку на грудь, словно таким образом пыталась успокоить сердцебиение.

– Вам плохо? У меня есть валидол, – распереживалась Майя.

– Ещё молодая, а уже с валидолом. У меня нитроглицерин, – покачала она головой, дрожащими руками открывая сумку. Положив под язык таблетку, она мелкими шажками направилась к скамейке. На всякий случай Майя направилась за ней. По мере действия лекарства старушке становилось лучше. Наконец, она облегчённо вздохнула:

– Никак не могу отучиться быстро бегать по улицам. Сердце подводит. Восемьдесят семь лет кровь перегоняет. Устало, – она внимательно смотрела на Майю. – Разве ты не спешишь?

– Я в магазин вышла. Ничего срочного.

Несколько минут они сидели молча, наблюдая за редкими прохожими. Время было утреннее, но основной поток людей, идущих на работу, закончился. Ещё каких-нибудь полчаса и двор заполнят весёлые детские голоса, окрики бабушек и мамочек, но пока здесь мелодика птичьих напевов и отголоски клаксонов машин, доносящиеся с дороги. Ещё минута покоя, в которой расслаблялись Майя и старушка перед «сменой декораций», и утреннюю идиллию нарушил истерический вопль мальчика лет пяти. Его с трудом тащил за собой высокий, крепкий молодой мужчина. Тащил так, будто это увесистый мешок с песком. Наконец мальчишка вырвался из цепких отцовских клешней, потрогал свои щёки и лоб, посмотрел вверх и замолк, но ровно настолько, чтобы сразу завопить ещё громче. Мужчина, полез в карман, достал платок, и, вытирая круглую мордашку малыша резкими движениями, раздражённо-назидательным тоном сообщил:

– Да, это птичка какнула на лицо тому, кто всё время кричит и ругается. И так будет с каждым! – и добавил почти угрожающе: – Понял, сынок?

– С каждым? – переспросил мальчуган.

Его отец кивнул.

– С тётей и бабушкой тоже? – уточнил малец, сразу успокоившись, глядя в сторону Майи и старушки.

Получив отцовский ответный кивок, он развеселился и спокойно уселся в машину, но несколько раз выскакивал, подобно чёртику из табакерки и показывал в сторону женщин, интересуясь, когда на них накакает птичка. В конце концов, мужчина усадил непоседливого сына на заднее сидение, вытер рукой пот со своего лба и сел за руль. Машина скрылась за углом, а тётя Тира покачала головой:

– Как тебе нравится? Он порадовался, что птичка может нагадить не только на него, но и на всех! Такой малой… но сущность проявляется с раннего детства.

– Да ладно… Он ещё слишком маленький, подрастёт – осознает, – примирительно возразила Майя.

– Маленький. А когда вырастет, будет радоваться чужому горю. Знаю я таких. Если у них плохо, значит, у всех должно быть плохо, – проворчала тётя Тира. – Такие не понимают, что с каждым из нас будет только то, что напишет ему писец на лбу. Ни одна птичка не нагадит там, где не положено.

– Писец – то есть Тир? Но почему на лбу? – заинтересовалась Майя.

Старушка молчала, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, словно старалась сохранить равновесие. Было не понятно, продолжит ли она разговор – слишком отрешёнными выглядели её глаза. Руки тёти Тиры, похоже, некогда изящные и холёные, а сейчас узловатые и морщинистые, застыли в воздухе. Будто кукольник, управляющий её маленькой фигуркой, заснул во время представления и невидимые нити, на которых держались руки старой куклы, натянулись, заставив её кисти зависнуть в воздухе, и лишь пальцы подрагивали, небрежно стряхивая невидимую соль или пыль в насыщенный жизнью воздух. Внезапно старушка вздрогнула, её ладони разлетелись в стороны, отгоняя нечто эфемерное, что только она почувствовала, затем пальцы обеих рук соединились в замок, сплетаясь настолько, что побелели косточки. Но руки быстро обмякли, она задумчиво открыла сумку, достала красный карандаш и, рассматривая его так, если бы впервые увидела, произнесла, растягивая слова.

– Высоко, в недоступных горах, к которым ни один смертный не может приблизиться, поскольку путь туда лежит по облакам, живёт Тир. Он давно назначен писцом. Ежедневно и каждую ночь он пишет, пишет – добрые и злые деяния людей, чтобы на Страшном суде был материал для обсуждения. Ни один человек не избежит его внимания. Как он всё успевает, знает лишь Арамазда. Но не только этим занимается Тир. Он делает записи повелений, что изданы отцом всех богов для каждого человеческого существа. А запись делается на лбу новорождённого. Старые армяне рассказывали, что некоторые провидцы могли различить издали начертанное на лбу Тиром, но никто не способен прочитать дословно…

Тётя Тира замолчала, дыхание её стало прерывистым, тяжёлым, видимо, рассказ давался ей с трудом.

– Красивый миф, – подала голос Майя. – Даже захотелось бежать домой, взяться за кисти и нарисовать его.

– Ты – художница?

– Можно и так сказать. Рисую с детства.

– Масло, холст?

– Акварельные краски.

– А я всю жизнь проработала в кукольных театрах. Шила костюмы куклам, и куклы тоже, – оживилась старушка.

– Чтобы мастерить куклы надо быть очень светлым человеком, иначе кукла превратится в монстра, – поёжилась Майя. – А почему выбрали такую профессию?

– Наверное, Тир на моём лбу начертал… – рассмеялась старушка, и радужка её глаз из светло-коричневого превратилась в цвет хорошо прожаренных кофейных зёрен. Пожилая женщина внимательно рассматривала собеседницу, и были в её взгляде интерес, грусть, смешанная с усталостью, и ещё что-то, что показалось Майе глубоким огорчением.

– Тебе сколько лет? – поинтересовалась тётя Тира.

– Почти сорок.

– Замужем?

– Была… два раза. Неудачно, – вздохнула Майя, опустив голову, не видя печального лица старушки, которая кивала в сторону кому-то невидимому, или своим мыслям. – Но я жалею об одном, что Бог не дал детей. Пока не сложилась моя жизнь в общепринятом смысле. Но очень хотелось бы. Наверное, Тир на моём лбу не написал слово «семья». Может, акварель, бумага?..

– А ты рисуй, детка, рисуй. Если тебе дан талант, пользуйся им. Недавно читала статью про слепого от рождения мальчика. Но ему с детства дан талант музыканта. И знаешь, в интервью он сказал, что не чувствует себя обделённым. У него мудрая душа! – воодушевилась тётя Тира.

Майя хотела рассказать ей о чувстве невыносимого одиночества, иногда затопляющем всё существо, и о чьей-то душе, что каждое воскресенье приходит в дом, переставляет вещи и похлеще сквозняка хлопает дверью, но заметила очень неприятную соседку, которая спешила к скамейке. Она катила одной рукой продуктовую сумку на колёсиках, а другой держала небольшой дешёвый веер, интенсивно обмахивая потное, недовольное лицо.

– Ох, это надолго, – выдохнула тётя Тира, проследив за взглядом Майи, и сквозь зубы добавила: – Сейчас будет тяжёлая синтетика…

– Я пойду. Потом поговорим, – кивнула Майя и встала, поправляя складки недавно купленного бирюзового сарафана.

– Тебе он к лицу. В нём ты – стопроцентный коттон! – улыбнулась старушка, но подошла соседка и без предисловий принялась рассказывать о невыносимо потных людях в трамвае, немыслимых ценах на базаре, хамах – продавцах и грузчиках.

Направляясь к магазину, Майя не могла отделаться от ощущения, что кто-то идёт рядом с ней. Кто-то очень близкий, но ставший далёким не по своей вине или желанию. Она механически переставляла ноги, но ей хотелось одного – сесть на берегу моря, и, обняв колени, глядеть на прибой и плакать долго, навзрыд о самой большой потере в своей жизни. Чтобы отвлечься от печальных мыслей, она принялась придумывать сюжет очередного рисунка – задумчиво-отрешённая тётя Тира, с красным карандашом во рту, на его грифеле балансирует молодой эквилибрист, а на голове старушки, в высокой причёске, похожей на средневековую башню, расположился кукольный театр и одна из кукол непременно похожа на неё – на Майю. Чем дольше она представляла рисунок, тем сильнее проявлялся в ней профессионал-художник. Вскоре бурные эмоции улеглись, и она погрузилась в обдумывание деталей, повернув домой, забыв, что вышла за кефиром…

Поздно вечером полная луна высоко поднялась и стала казаться не такой огромной – всего лишь небольшой жёлтый мяч для игры мыслей в небесный футбол. Тётя Тира лежала на кровати в новом белом платье. Она специально сшила его для этого события, понимая, что однажды оно произойдёт. Её мысли не разбегались в стороны, подобно испуганным овцам, и даже остаточный тремор в ногах уже не сигнализировал о волнении. Сердечная боль навсегда утихла. Теперь не надо было принимать таблетки, хватать воздух ртом, испуганно держась за ручку входной двери, как будто кусок декоративного металла мог спасти сердце от разрушения. «В мире ничто не стоит, но всё обновляется вечно», – любила повторять она мысль Овидия. Сейчас метаморфозы происходили с ней. Превратившись в череду памятных всплесков сознания, она успевала каждый из них пережить заново. Тира даже вспомнила день своего рождения, когда страшное землетрясение коснулась Крымского полуострова, и несколько дней горело море (а лисички взяли спички, к морю синему пошли, море синее зажгли…). Беспечальное детство в Крыму, переезд в Киев, руки матери, мастерящие кукол, отцовский взгляд, когда он уходил на войну, эвакуация, ежедневные попытки выживать, полное погружение в мир кукол после похоронки, переезд в Одессу, замужество, рождение дочери, смерть мужа. Смерть внука. Алёшеньке было двадцать, когда он разбился во время соревнований по мотокроссу. Накануне он сказал, что влюбился окончательно и бесповоротно.

– Последний раз участвую в соревнованиях, – сообщил он бабушке. – Вчера увидел на её лбу начертанное Тиром. Я – её судьба, и если меня не станет, она не будет счастлива ни с кем другим…

Тётя Тира не сразу узнала её сегодня, но когда Майя заговорила о цветах на клумбе, она вспомнила ту бледную, худенькую девочку с огромным букетом жёлтых лилий возле гроба Алёшеньки.

Почти двадцать лет нет внука, но теперь он стоит посреди комнаты и улыбается.

– Тебе понравилась Майя? Правда, она красивая и хорошая? – спросил он, обнимая бабушку. Она кивнула, чувствуя тихую, бесконечную радость.

– Красивая, но… несчастливая. Идём, попросим за неё вместе, Алёшенька…