ВЛАДИСЛАВА ИЛЬИНСКАЯ

МОЙ ПРЕКРАСНЫЙ ДРАМАТУРГ

***

серебристой тонкой вязью, извиваясь и зверея,
как в безудержном потоке, как на лезвии ножа,
я вращаюсь по орбите, я сворачиваю шею,
пламенею, леденею – но не смею возражать
проводи меня до двери, проведи меня по краю,
раскрои меня на ленты, как изысканный ажур.
я по-прежнему на сцене, я по-прежнему играю –
твой сценарий бесконечен, мой прекрасный драматург.

***

– и, пожалуйста, не рассказывай, что туман застилает улицы,
что не видишь ты ничегошеньки из-за этой проклятой мглы –
ты умеешь на ощупь двигаться, ты у мамы такая умница,
что придется теперь, как миленькой, аккуратно срезать углы.
ничего, что темно и холодно, ничего, что ты […] пьяная
и одета сегодня «именно так, как следует в январе» –
не в такие шагали дали мы, не с такими справлялись ранами,
собирай свои сопли в тряпочку и вперёд проходи скорей.
ну чего ты стоишь, как дерево, за тобой не водилось трусости.
да и вдумайся – что тут страшного? это максимум пять минут.
– не страшны мне ни боль, ни паника, ни какие другие трудности –
я ужасно боюсь, окажется, что меня даже там не ждут.

***

он топтался на месте: «мне стукнуло тридцать семь.
у меня за плечами лишь горы пустых бутылок.
говоря откровенно – если бы сдать их все,
то на эти деньги я мог бы отгрохать виллу
или может быть даже три раза объехать мир,
или всё раздать бездомным, больным, пропащим…
но в итоге из них получился прекрасный тир –
я стреляю по стёклам бессмысленным настоящим».
он топтался на месте: «пушок над её губой
стал совсем незаметным, как будто бы мы не рядом.
каждый новый день проигрывать этот бой,
собирая упорно её ледяные взгляды…»
он топтался на месте: «всё то, что имело вес
превращается в пепел на линии фаренгейта…
я тщеславный Марсий в далёкой стране чудес,
подобравший случайно твою роковую флейту».
он топтался на месте, безмолвно вторя часам,
отмерявшим всё так же бессмысленность на запястье
«нет уж, господи, знаешь, теперь ты сам
назови мне причину в твоей оставаться власти».

***

от твоего огня – сгорает только дым,
а мир вокруг лежит в обледеневшем склепе
и сколько не гори – ни капельки воды
ты не увидишь здесь, в плену тысячелетий

ты светишь что есть сил, сжигая киловатт,
на несколько планет хвативших бы с избытком,
но только темнота, крадётся, как молва
и поглощает твой изысканный напиток.

пусть самый яркий свет, пусть пламенный костёр,
но есть такой порог – вовек не одолеешь
так почему же ты – бездарнейший актёр,
становишься – ещё – теплее и светлее?

***

он говорит: «останься, прошу, останься!»
а про себя нашёптывает – «уйди…»
в этом нелепом, непостижимом танце
вертится сердце в тесной его груди.

Время ползёт плющом по щербатым стенам,
Воздух сжимается, давит со всех сторон…
он умоляет господа снизить цену –
все ведь торгуются с богом, не только он.

дождь заливает город вторые сутки,
небо – чернее самых ужасных снов.
он обращается к господу ради шутки –
старец-то вряд ли способен спасти любовь.

но, онемев под утро от этой пляски,
он понимает, что получил ответ –
чистое небо новые дарит краски
и никакого выбора больше нет.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

                                  Андрею Пересвету

караул – кричу – заберите меня отсюда –
не смогу, не выдержу эту слепую ночь.
а они твердят: «перестань уповать на чудо,
разве это сможет чем-то тебе помочь?»

караул – кричу – помогите – кричу – тревога!
остаются всего лишь считанные часы…
а они отвечают, мол: «времени было много,
только ты, дружок, никогда не бывал им сыт».

караул – кричу – я исправлюсь, я стану лучше…
ни любви не надо, ни счастья, ни прочих бед…
но они усмехаются: «вот уж тяжёлый случай»
и целуют в лоб, и тихонечко гасят свет.

КАРДИОФЕЯ

в каком-нибудь дурацком кимоно
(последняя новинка с распродажи),
закинув ногу на ногу и даже
потягивая терпкое вино,
она сидит в предсердии моём
домашняя, нелепая такая…
сидит и левым тапочком болтает,
как самый настоящий метроном,
ежесекундно ритм отбивая.

и только лишь поэтому – жива я.

***

ты пишешь ему письмо, проглотив обиды,
по правому борту смог – ничего не видно,
по левому борту шляется пьяный шкипер.
становится зябко, ты надеваешь свитер.

чихая, выходишь в каком-нибудь Порте Виро
тебя не на шутку, кажется, придавило,
но сбросив с себя тоску, как обрывки тины,
врываешься в город с мыслью – меня хватило.

осталось совсем не много – дойти до почты –
он, кстати, терпеть не мог твой ужасный почерк
и ворохом писем стелил своему терьеру,
а ты продолжала клеить осколки веры.

вы были нелепой парой почти неделю,
ты стала намного спелее в его постели.
теперь, ты не больше чем старая кукла вуду –
латаешь своё нутро, в ожидании чуда.

на пыльную пристань лапой ложится вечер,
тебя раздражает гул незнакомой речи.
щербатые доки тонут в густом тумане,
письмо отбивает пульс в боковом кармане.

*

скомканы в месиво мокрые простыни,
словно марокко на северном полюсе.
Девочки быстро становятся взрослыми
Выгнуты спины, запутаны волосы.

он не жалеет, берёт их горячими –
прямо на блюдечке с жёлтой каемочкой.
девочки-дурочки, девочки-мячики,
на руки сыпятся дождиком мелочным.

сколько их было – двенадцать? четыреста?
длинные пальцы запутались в талиях.
Вспомнить бы имя – все образы, вырезы…
разве что, та, что умчала в Италию.

что-то в ней было – изюминка, искорка,
чем-то она ему очень запомнилась
(схема ведь та же: использовать – высморкать)
чем же тогда? поклонением? голосом?

кажется, было неплохо в постели им –
штучка попалась довольно горячая,
письма писала коряво, растерянно…
вдруг озарило – она же незрячая.

*

холодные клубы пара ужасно душат,
как будто ты вышла за борт, а не на сушу
нелепая мысль бьётся как в клетке птица,
что ты не дойдёшь, что надо остановиться.

но ты собираешь последние капли воли,
какой-то бродяга делится алкоголем
и вроде уже не страшно, уже не зыбко.
и ты совершаешь немыслимую ошибку.

на узких улочках в сердце чужого мира
стихии сошли с ума, до утра штормило.
не нужное ни себе, ни ему, ни маме
лежало тело, вмёрзшее в серый камень.

когда улеглись последние волны паник,
в кармане был найден чеканный портрет. на память

ЛИЧНЫЙ АПОКАЛИПСИС

кажется, что ты всё уже здесь постиг?
думаешь, больше нечего изымать?
тоненькой струйкой прямо за воротник
медленно спустится ядерная зима.
время тогда совсем остановит ход
и расстояния сузятся до нуля…
всех без остатка память тебе вернёт
ровно за миг до того, как умрёт земля.