ЕВГЕНИЙ ДЕМЕНОК

МАМА И БИ ДЖИЗ
рассказ

Интерклуб на улице Розы Люксембург, нынешней Бунина, был в советские времена единственным в Одессе местом, где студентки факультета романо-германской филологии Одесского университета могли пообщаться с живыми иностранцами. Нет, студенты, конечно же, тоже могли попрактиковаться в английском, немецком и французском, но сами знаете – студентов на РГФ днём с огнём не сыщешь.

Иностранцы разных калибров и мастей, а точнее – разных национальностей и профессий, – придя в Интерклуб, могли почувствовать себя почти как дома. Вокруг звучала родная речь, а в баре на доллары, фунты и марки можно было купить всё то, что для советских граждан было недоступной роскошью. Гостями Интерклуба были в основном моряки. «Водоплавающие» – так называли их в Одессе. Собственно, основной целью открытия Интерклуба было создать для иностранных моряков такое место, где они могли бы, пока их суда находятся под погрузкой, проводить свободное время, не болтаясь при этом на улице и не смущая советских граждан своим зажиточным буржуазным видом. Однако в Интерклуб иногда забредали и обычные туристы, ведь ориентироваться в тогдашней Одессе и социалистической действительности в целом иноязычным гражданам было затруднительно. Собственно говоря, и сегодня у нас нет ни одного уличного указателя на английском, но сегодня, по крайней мере, процент англоговорящих на улицах гораздо выше того, что был тогда, в конце 60-х.

Студентки РГФ приходили в Интерклуб стайками. Если стайка не собиралась, то приходили парами, но никогда поодиночке. Это можно было легко понять. Во-первых, ситуация складывалась двусмысленная – девушки сами приходят в мужскую компанию. Чуть было не написал «по своей инициативе», но вовремя спохватился – инициатива исходила скорее от преподавателей и руководства факультета. То есть студенткам прямо говорили о том, что посещение Интерклуба желательно. Причём посещение регулярное, не меньше двух раз в неделю. Конечно, не для завязывания международных контактов или, не дай Бог, не для поисков иностранного жениха. Основным поводом была, как я уже говорил, языковая практика. Для того, чтобы попасть в Интерклуб, девушкам приходилось сдавать целых два экзамена – экзамен по языку и экзамен на знание политической ситуации. Они должны были достойно представлять Советскую Родину в общении с пусть не акулами, но дельфинами капитализма. Или бычками. Камбалами капитализма.

Среди таких камбал было много тех, кто уже бывал в Одессе в предыдущих рейсах. Но иногда попадались и те, кто приехал-пришёл-приплыл в наш город впервые. Им всё было в новинку, всё интересно.

С двумя такими не «водоплавающими» интуристами и познакомилась в июне 1968 года моя мама, перешедшая в том году на последний курс РГФ. Тёплым летним вечером они с подругой пришли в привычное место на улице Розы Люксембург. По левую руку в арке дворика филармонии, построенной когда-то выдающимся итальянцем Бернардацци как биржа, была – собственно, и сейчас есть, – большая красивая деревянная дверь, войдя в которую советский человек попадал в совершенно иной мир. Широкая мраморная лестница вела на второй этаж, в огромный зал с высокими потолками, отделанными дубовыми балками; в зале к приходу иностранных гостей расставляли столики, каждый из которых прослушивался сидящим в отдельном кабинете директором Интерклуба – разумеется, сотрудником уполномоченных органов, – с экзотической фамилией Мариосабиа. Но ни мама, ни её подруга Люба этого, разумеется, не знали, и настроение их ничто не могло испортить. В зале за большой, выполненной по последней моде барной стойкой можно было купить недоступные для простого советского гражданина предметы роскоши – импортные сигареты и спиртное. В соседней комнате была библиотека, в которой можно было не только найти раритетные книги на английском, но и скрыться от посторонних глаз – но, увы, не от посторонних ушей.

Встречи с иностранными гостями организовывались как вечера дружбы. Когда заходило немецкое судно – устраивался вечер советско-немецкой дружбы. Когда заходило индийское, – а такое бывало часто, – соответственно советско-индийской. На этот раз был организован вечер советско-английской дружбы – к причалу Одесского морвокзала пришвартовался большой английский пассажирский теплоход.

Основными заводилами вечеров дружбы как раз и были отличницы, комсомолки и спортсменки, одной из которых и была моя мама. Девушки – и иногда даже парни, – готовили небольшое выступление, в котором пели, танцевали и разыгрывали небольшие театрализованные сценки, прямо-таки втягивая иностранноподданных в дружбу. После такого разогрева все разбивались на группы по интересам и продолжали общаться, уже сидя за столиками.

Этим вечером в клубе было шумно и многолюдно. Поздоровавшись со знакомыми и окинув взглядом зал, мама обратила внимание на двух совсем молодых людей, выглядевших и одетых необычно даже для иностранцев. А точнее, ярко и даже вызывающе. Оба были длинноволосыми, с густыми шевелюрами, бакенбардами и небольшими бородками. Синий в тонкую белую полоску пиджак, белая водолазка, коричневые расклешённые вельветы у одного, жёлтый пиджак с голубой рубашкой с отложным воротником и опять же расклешённые джинсы у второго. Конечно, мама знала, как выглядят рок-звёзды – фото «Битлов» были знакомы всем студенткам иняза, а их песни на бобинах мама слушала уже в 64-м году. Но эти двое выглядели слишком ярко даже для рок-звёзд. Мамины мысли прервал Нолик – комсомольский заводила и неформальный худрук вечеров дружбы. Ноликами в Одессе называли Наумов, Додиками – Давидов. То были славные времена, когда даже комсоргами в нашем городе были евреи.

– Света, пора готовиться к выступлению.

В этот вечер мама пела свою коронную – «Strangers in the night» Синатры. Её песня завершала «разогрев». С причёской а-ля Бабетта, в коротком синем платье, она привлекала к себе всеобщее внимание. Неожиданно, к немалому маминому смущению, один из двух ярко одетых парней подошёл к ней, склонился к микрофону и начал подпевать. После первых нот стало неясно, кто кому подпевает – таким густым и сильным был его голос. Публика аплодировала, как одержимая, и попросила исполнить ещё одну песню, на бис.

– Давайте споём «Следы на песке» Пэта Буна? – спросила мама.

– С удовольствием! – ответил ей молодой человек.

И снова публика аплодировала как одержимая.

После окончания песни молодой человек раскланялся во все стороны, взял маму под руку и повёл к своему столику. Мама растерялась было, но не подала виду и позвала взглядом Любу. Второй молодой человек стоял у столика и, улыбаясь, смотрел на маму. Оба англичанина были удивительно похожи друг на друга – правда, этот показался немного старше и представительнее.

– Светлана, – сказала мама, протягивая ему руку. В тогдашнем СССР руки для рукопожатия протягивали только очень решительные и эмансипированные девушки.

– Барри, – ответил молодой человек. – А это – мой брат Робин, – сказал он, показывая на маминого кавалера, который минуту назад так замечательно пел.

 Робин пожал мамину руку и посмотрел ей в глаза.

Мама слегка покраснела и сказала, показывая на подошедшую подругу:

– А это – моя подруга Люба.

Люба тоже покраснела.

– Давайте выпьем кофе? – предложила мама.

– С удовольствием, – хором ответили братья. Через несколько минут Робин принёс всем кофе, сел рядом с мамой и вновь, улыбаясь, посмотрел ей в глаза.

– Вы выглядите экстравагантно даже для англичан, – сказала мама.

– Мы не совсем англичане. Родились на острове Мэн, потом вся семья уехала в Австралию. Вернулись в Англию всего полтора года назад, – сказал Барри. – Вернулись для того, чтобы делать настоящую музыкальную карьеру.

А дальше началось совсем невероятное. Барри и Робин заявили, что они не просто музыканты, а всемирно известные музыканты. Что они записывают сейчас новый альбом – уже шестой, – который задумали назвать «Masterpeace», как игру слов «шедевр» и «мир». Что часто ссорятся на музыкальной почве – ведь каждый считает себя главным, и когда каждому нравится разная музыка, это в итоге приводит к конфликтам. Что продюсер требует от них всё новых песен и что они записывают по альбому каждые полгода. И вообще, поют они с детства, начинали музицировать ещё с папой, и за десять лет так устали, что пришла пора отдохнуть. И вот они решили отправиться в круиз по Средиземному и Чёрному морям для того, чтобы проветриться и найти новые идеи. Вот так и приплыли в Одессу на круизном теплоходе – на целых три дня.

Мама, конечно, встречала в Интерклубе разных иностранцев – капитанов, бизнесменов, возможно, даже миллионеров. Но чтобы кто-то так откровенно заливал – такого ещё не было. Они с Любой улыбались и толкали друг друга под столиком при очередном сюжетном повороте или рассказе о музыкальных наградах, которые парни недавно получили.

– Сколько же вам лет, всемирно известные музыканты? – спросила мама.

– Мне почти двадцать два, я старший, – сказал Барри. – Робин на три года младше. А ещё у Робина есть брат-близнец Морис. Он родился на целых тридцать пять минут позже. Он тоже играет с нами в группе.

– И как же называется ваша группа? – хихикнула мама.

– «Би Джиз». Мы – братья Гибб. Отсюда и название.

– Никогда не слышали! – прыснули мама с Любой. – «Битлз» слушаем, «Роллинг Стоунз» знаем, но о «Би Джиз» ничего не слышали.

С парнями всё было ясно. Ясно было то, что они решили «склеить» доверчивых советских девушек, рассчитывая на то, что сквозь «железный занавес» не проникает никакая информация с Запада, и проверить их небылицы не получится.

Но, как говорится, не на тех напали. Всё-таки мама была дочерью офицера, полковника, который вот-вот должен был стать генералом. Да и экзамен на знание политической ситуации сдала на отлично. Поэтому настойчивые просьбы юношей проводить их с Любой домой решительно отвергла. Но потом сжалилась и согласилась завтра днём показать Одессу.

В те времена просто так гулять с иностранцами по городу советским гражданам запрещалось. Но – нет ничего невозможного для человека с интеллектом. А интеллект, как известно, помогает не только решать проблемы, но и предвидеть их. Будучи ещё студенткой второго курса, мама окончила курсы экскурсоводов при «Интуристе», что находился тогда в знаменитой гостинице «Красная». И теперь она могла гулять с иностранцами по городу сколько душе угодно.

Назавтра встретились у Дюка. Мама с Любой даже ушли пораньше с занятий. Робин и Барри оделись ещё более экзотично, решив, видимо, покорить девушек окончательно. Барри был в ослепительно белом костюме с розовой рубашкой и бордовым галстуком, а Робин – в тёмно-синем в белую полоску костюме с жёлтой рубашкой и бежевым шейным платком. Взгляды всех прохожих были устремлены на необычную четвёрку, которая так выделялась на фоне всегда неброско одетых советских людей.

– Давайте я расскажу вам о нашем городе? – радостно предложила мама.

– Мы с утра ждём этой прогулки! – улыбнулся Робин и взял маму под локоть.

– Тогда начнём прямо отсюда – с Приморского бульвара, – сказала мама и повернула к Думе, в которой тогда находился горсовет.

Приморский бульвар называли тогда «капитанским мостиком» – вышедшие в отставку капитаны и офицеры приходили во Дворец моряков, а потом сидели часами на скамейках, рассказывая друг другу и всем желающим бывалые и небывалые рассказы о морских путешествиях. Мимо одной такой группы как раз и прошли мама с Любой и ребятами. Седой стройный капитан в красивой морской форме громко рассказывал: «И вот идём мы из Норвегии в Финляндию…»

– Не знаю почему, но я всегда мечтала поехать в Финляндию, – сказала мама Робину.

– Мне сложно понять это желание, – ответил Робин. – Скучная холодная страна.

– Ну и что! – мама тряхнула головой. – А я хочу!

Робин смутился. Мама тоже.

– Ну что же, давайте я расскажу вам об Одессе – сказала мама, прерывая затянувшуюся паузу. – В гостинице «Лондонская», что справа от нас, останавливались Владимир Маяковский и Айседора Дункан, Жорж Сименон и Луи Арагон, Антон Чехов и Роберт Льюис Стивенсон…

Мама увлечённо рассказывала, братья смотрели на неё с восхищением, а вокруг стояла та одесская погода, которая бывает только в июне и начале сентября, когда на улице «немного жарко и до одури приятно». Потом все вместе считали ступеньки Потёмкинской лестницы, спускаясь к Морвокзалу, тогда ещё не изуродованному гостиницей, у причала которого стоял теплоход – на нём братья пришли в Одессу… На эскалаторе поднялись вверх, повернули к Воронцовскому дворцу, а оттуда по «золотому треугольнику» – через Краснофлотский переулок к площади Потёмкинцев и дальше по Карла Маркса и Ласточкина вышли к Оперному театру. Мама рассказывала братьям о славной истории Одессы, о её знаменитых градоначальниках… Когда речь зашла о Воронцове, братья оживились – они жили в Лондоне недалеко от улицы, названной в честь отца нашего генерал-губернатора, Семёна Романовича. В общем, мама блистала эрудицией и английским. Наверное, эта любовь к истории Одессы приведёт её потом на работу в Историко-краеведческий музей… Когда все подошли к Оперному, Барри и Робин вдруг предложили пойти вечером на представление и, не дожидаясь согласия, побежали в кассу.

Мама с Любой поспешили за ними – помочь объясняться с кассирами. Отказаться было невозможно и неудобно. Так мама в очередной раз посмотрела «Лебединое озеро», а Барри и Робин смотрели на неё… Но это было позже, вечером, а пока молодые люди гуляли по Пушкинской и Дерибасовской, а когда, устав, все присели отдохнуть на скамейке в Горсаду, Барри и Робин вдруг запели. Это потом, много лет спустя, мама узнала, что они пели свою знаменитую песню «Words», а тогда они с Любой не на шутку перепугались и попросили братьев не петь так громко – вокруг были советские люди, милиционеры, да и КГБ не дремало – их всевидящие сотрудники были везде, и маме совсем не хотелось объяснять, что они с подругой делают тут в компании подозрительных иностранцев. Братья удивились и даже немного обиделись, но петь перестали. И пригласили девушек к себе на пароход, в каюту – отдохнуть перед Оперным. Мама аж поперхнулась от такой наглости и собиралась было направиться с Любой к троллейбусу, но Робин упал перед ней на колени, извинялся, улыбался и целовал руку. А потом предложил вернуться к Дюку и немного подождать, пока они с братом спустятся к своему пароходу и принесут девушкам в подарок свои пластинки. Любопытство взяло верх над благоразумием, и вот уже мама с подругой стоят у Дюка, а братья Гибб приносят им целых две пластинки – неслыханное тогда дело, – по одной каждой девушке. Маме достался альбом «Bee Gees' 1st», а Любе – «Horizontal». Увидев фотографии Барри и Робина на обложках пластинок, девушки заволновались. Нет, внешне это, конечно, никак не проявлялось, но мысль о том, что они выгуливают по Одессе заморских рок-звёзд, заставила учащённо биться девичьи сердца. Но – нужно было держать фасон. А для того, чтобы его держать, необходимо было подкрепиться.

Сравнивать тогдашний одесский общепит с сегодняшним – занятие неблагодарное. Сегодня иностранцев можно привозить на специальные гастрономические туры по «одесской» кухне, а тогда… К счастью, незадолго перед описываемыми событиями на Дерибасовской угол Карла Маркса открылось кафе «Алые паруса»,  которое сразу стало считаться молодёжным, и у студентов верхом шика считалось пройтись «по Дерибе» и зайти в «Паруса» или открывшуюся напротив «Лакомку», которые сверкали новенькими стеклянными витринами – неслыханное в те годы новшество.

Не без труда нашли свободный столик. Конечно же, компания привлекала к себе внимание – уж слишком несоветскими были лица и одежда Барри и Робина. Маме не хотелось обращать внимание на назойливые взгляды соседей, и она принялась рассказывать парням о своём новом литературном увлечении – романе Германа Мелвилла «Моби Дик», который они проходили недавно по курсу зарубежной литературы. Мама рассказывала братьям о сумасшедшем капитане Ахаве и его зловещих помощниках во главе с парсом Федаллой; о бедном сошедшем с ума юнге Пипе, выпавшем из лодки и проведшем ночь на бочке в открытом море; о капитане корабля «Рахель», потерявшем сына во время охоты на Моби Дика; о чудом спасшемся Исмаиле, который удержался на плаву благодаря гробу, сделанному заранее его другом гарпунщиком Квикегом…

Время пролетело незаметно. На улице начало смеркаться. Пора было идти в театр. Барри и Робин долго и искренне восхищались нашим Оперным, творением талантливых венских архитекторов-многостаночников Фельнера и Гельмера, создавших целый концерн по постройке оперных театров в Европе. В антракте пили кофе с пирожными, болтали о пустяках, а потом мама спросила, когда братья выпустят новый альбом.

– Мы недавно прилетели из Нью-Йорка, записали там несколько песен, – сказал Барри. Похоже, альбом будет двойным. Дописывать будем уже дома, в Лондоне. Надо спешить – Стигвуд подгоняет, как всегда. Наш продюсер.

После «Лебединого озера» Барри и Робин пошли провожать маму с Любой на троллейбус. Девятка, конечная которой была тогда на площади Мартыновского, приехала довольно быстро. Всем было жаль расставаться друг с другом после такого интересного дня, но – завтра экзамен, а дома родители. И вновь братья предложили проводить девушек домой.

– А как вы приедете обратно? Вдруг заблудитесь? Водители наших троллейбусов по-английски не говорят, – сказала мама. – Да и остановки у нас с Любой рядом с домом. Это раньше, когда папа ещё не получил эту квартиру, мы снимали две комнаты в частном доме; у хозяев была огромная овчарка, которую они на ночь отвязывали. Вот тогда я жутко боялась возвращаться вечером домой. В конце концов собака как-то перепрыгнула через забор и убежала – её так и не нашли. Вспоминаю это сейчас как страшный сон.

– Как же мы увидимся? – спросил Робин маму. – Завтра наше судно уходит в Стамбул…

– Мы постараемся сдать экзамен первыми и быть у Дюка в двенадцать. Договорились?

– Договорились! Светлана, можно поцеловать тебя?

– Прямо так сразу? – смущённо засмеялась мама.

– Сразу! В знак советско-английской дружбы! – улыбнулся Робин и поцеловал маму, не дожидаясь разрешения.

Я не стану рассказывать о том, что выслушала мама от бабушки – предупредить о том, что будет поздно, она никак не могла – телефоны в квартирах были тогда недоступной роскошью. К счастью, на помощь пришёл дедушка – он и выслушал мамин восторженный рассказ об английских музыкантах, покрутил в руках пластинку с автографом и отправил маму спать, промолчав о том, что, если в его Артиллерийском училище узнают о том, что его дочь так тесно общается с иностранцами, последствия могут быть весьма неприятными.

На следующий день у Дюка была только мама – Любе пришлось остаться в университете. Барри пришёл один с большим пакетом в руках. Он заметно волновался. Волновалась и мама. Оба понимали, что видят друг друга в последний раз. Железный занавес поднимется лишь через двадцать с небольшим лет…

– Где же Робин? – спросила мама.

– Мы с ним немного повздорили. Он не давал мне спать всю ночь. Понимаешь… Он хотел признаться тебе в любви и вообще остаться в Одессе, но я был категорически против – он ведь помолвлен, свадьба назначена на август, и я обещал его невесте, Молли, присматривать за ним в круизе. В общем, после небольшого скандала я оставил его в каюте. В конце концов, я ведь старший брат, – сказал Барри и улыбнулся.

– Робин попросил передать тебе это, – Барри засунул руку в карман пиджака и вынул оттуда бумажное сердечко. – Эта валентинка для тебя, Светлана. Мы дарим такие открытки на День святого Валентина тем, кому принадлежит наше сердце. И хотя до четырнадцатого февраля ещё полгода, Робин попросил подарить её тебе сегодня, чтобы выразить свои чувства.

Мама зарделась.

– А я… Я хочу подарить тебе неожиданный подарок. Ты так интересно рассказывала о Моби Дике и моряках «Пекода»… Прямо перед отплытием мы купили в Англии точную копию моржового бивня с вырезанной надписью – это было широко распространено среди китобоев. Видишь надпись – «Китобойный барк «Вероника», 1837 год». Это тебе, Светлана.

Бивень был совсем не маленьким – девятнадцать дюймов, почти полметра. К счастью, братья предусмотрительно завернули его в плотную бумагу.

Пора было прощаться. Барри неловко поцеловал маму в щёку, она обняла его.

– Я буду писать, – сказал Барри. – Дай мне свой адрес.

Мама вырвала лист из тетрадки с лекциями по современной английской литературе и написала домашний адрес. Барри сложил листик и положил его в карман пиджака.

– Тебе пора идти, – сказала мама. – Пароход не будет ждать.

Когда Барри ушёл, она развернула валентинку. «Я уезжаю, но сердце моё остаётся в Одессе. Робин Гибб» – было написано на ней.

Через месяц на мамин домашний адрес пришло письмо из Англии. По конверту было видно, что его уже читали. А ещё через месяц дедушку вызвал начальник училища и сказал, что о генеральском звании, которое было уже на подходе, пока лучше забыть, потому что дочь генерала не может переписываться с гражданами враждебно настроенных к нам капиталистических стран. И посоветовал как следует поговорить с дочкой.

О том, что было в письме, мама никогда мне не рассказывала. Совсем скоро она встретила папу, а через год родился я. Но до этого произошло ещё одно важное событие.

В самом начале следующего, 1969 года, сначала в США, а затем в Англии вышел двойной альбом «Bee Gees», который многие критики и сегодня называют самым лучшим и самым недооцененным альбомом группы. Обложка диска очень лаконична – на однородном красном фоне большими белыми буквами написано: «BEE GEES. ODESSA». Заглавная песня альбома называется «Odessa (city on the Black Sea)». Интересно? Дальше – ещё интереснее. Над расшифровкой текста этой песни бились сотни поклонников и почитателей творчества братьев Гибб. Вот этот текст, переведённый на русский язык:

«Четырнадцатое февраля тысяча восемьсот девяносто девятого.
Британское судно “Вероника” пропало без следа.
Чёрная овечка, на тебе совсем нет шерсти.
Капитан Ричардсон оставил свою одинокую жену в Гулле.

Херувим, я потерял судно в Балтийском море.
Я сижу на айсберге, который плывёт неизвестно куда.
Сижу и пытаюсь придать этой льдине очертания судна;
Прокладывая мой путь обратно к твоим губам.
Одно проходящее мимо судно сообщило, что ты выехала из своей старой квартиры.
Ты любишь викария больше, чем это можно выразить словами.
Попроси его помолиться о том, чтобы я не растаял.
И я снова увижу твоё лицо.

Одесса, насколько я силён?
Одесса, как быстро летит время!

Сокровище, ты знаешь соседей, которые живут рядом за дверью.
У них больше нет собаки.
Замерзаю, плывя в Северной Атлантике.
Мне кажется, я никогда не покину море.
Я не могу понять, почему ты переехала в Финляндию.
Ты любишь этого викария больше, чем это можно выразить словами.
Попроси его молиться, чтобы я не растаял.
И я смогу снова увидеть твоё лицо.
Одесса, насколько я силён?
Одесса, как быстро летит время!
Четырнадцатое февраля тысяча восемьсот девяносто девятого.
Британское судно “Вероника”» пропало без следа».

После многочисленных попыток расшифровки текста песни и критики, и поклонники сошлись на том, что текст, как и весь альбом, психоделический и никакого смысла в нём нет. И только несколько человек в Англии и в Одессе знали, о чём песня. Именно Робин, настаивавший сначала на названии ««Masterpeace», предложил для альбома название «ODESSA», а кроме того, спел заглавную песню. Основная часть текста и говорящие слова припева: «Одесса, насколько я силён? Одесса, как быстро летит время» были написаны именно Робином. Его борьба с самим собой закончилась тем, чем и должна была закончиться – он женился на Молли Хьюллис, которая родила ему двух детей; разошлись они через одиннадцать лет, в 1980-м. Слова песни об английском капитане корабля «Вероника», потерпевшего крушение и дрейфующего на льдине с разбитым сердцем – теперь становятся совершенно понятными. Так же, как и слова о соседях, у которых больше нет собаки; о Финляндии… Да и дата – четырнадцатое февраля – встречающаяся в начале и конце песни, уже не вызывает вопросов.

Собственно говоря, названия и других песен альбома были «говорящими»: «You'll never see my face again», «Sound of love», «Never say never again». Нужно ли говорить, что уже в марте в Одессу пришла бандероль из Лондона, в которой был сам альбом с шикарной велюровой обложкой и новое письмо, на этот раз от Барри? В письме он признавался, что та одесская размолвка с Робином имела далеко идущие последствия – Робин ушёл из группы и даже начал сольную карьеру. Барри и второй брат-близнец Морис решили не сдаваться и тоже записывают новый альбом – «Cucumber Сastle». Что ещё было в письме, мы уже никогда не узнаем, потому что мама по настоянию папы порвала его. Диск, к счастью, остался – сначала его не на чем было слушать, но родители поднатужились и купили радиолу «Ригонда», а потом и проигрыватель «Аккорд». В те годы это было «бомбой». Но ещё большей «бомбой» был сам альбом «Би Джиз», который так отличался от пластинок фирмы «Мелодия»…

Знаменитый одесский меломан Александр Пикерсгиль, смастеривший самостоятельно стереосистему с радиолой и колонками, равной которой по качеству звучания не было в Советском Союзе и в обмен на которую ему предлагали «Волгу» – неслыханное тогда дело, – через маминого знакомого Витю Стадниченко узнал о пластинке и выпросил её на несколько дней. Так одесситы, собиравшиеся по выходным под окнами его квартиры на углу Щепкина и Петра Великого и слушавшие джаз и популярного тогда Рэя Конниффа из колонок, которые он выставлял прямо в окно, впервые услышали музыку «Bee Gees».

А потом мама по папиному настоянию написала братьям письмо, в котором рассказала обо всём и попросила больше не писать. Дошло ли оно – неизвестно; письма из Советского Союза часто не доходили до адресатов в капиталистических странах. Но как бы там ни было, больше писем из Лондона не приходило; сам Барри вскоре женился во второй раз – на этот раз его избранницей стала «Мисс Эдинбург» Линде Грей, которая родила ему пятерых детей.

Мамина подруга Люба в начале семидесятых с первой волной еврейской эмиграции уехала в Канаду, где могла слушать любые пластинки любых исполнителей – в отличие от нас, оставшихся в самой читающей стране мира, в которой к тому же, как выяснилось, не было секса… К счастью, не у всех.

Маме потом было не до музыки – родился я, через год – холера в Одессе, она улетела со мной за северный полярный круг, в Североморск, где папа после Политеха служил на флоте, а мама работала на радио и в числе прочих исполнителей ставила в обед музыку «Bee Gees» на бобинах, привезённых из дома; тем временем братья Гибб под нажимом продюсера Роберта Стигвуда помирились и с тех пор уже не расставались. Вышедшие в 1971 году синглы «Lonely Days» и «How Can You Mend A Broken Heart» были проданы в США миллионными тиражами. А ещё через четыре года «Би Джиз» сменили амплуа, из роковых музыкантов став иконами стиля «диско». И здесь Робин развернулся в полную силу – именно его фирменный слегка вибрирующий фальцет стал визитной карточкой группы. Даже сегодня, спустя тридцать пять лет, у всех на слуху их знаменитые песни «Stayin' Alive», «How Deep Is Your Love» и «More Than a Woman» из фильма «Лихорадка субботнего вечера» с Джоном Траволтой в главной роли.

Дальше было много новых альбомов и новых хитов – до 2003 года, когда умер самый младший из участников группы – Морис Гибб, родившийся на целых тридцать пять минут позже своего брата-близнеца Робина. В конце 2009 года Барри и Робин объявили о возрождении группы, но новых записей братья так и не сделали. А сейчас уже не сделают – в мае этого года Робин Гибб умер в Лондоне. Ему было всего шестьдесят два года…

Загадочная песня «Odessa (city on the Black Sea)» все эти годы привлекала внимание публики, как, собственно, и сам альбом «Odessa». Он переиздавался множество раз в разных странах – США, Великобритании, Германии, Аргентине, Италии, Канаде, Японии. С 1983 года он выпускается на CD, но и любители винила жаловаться не могут – совсем недавно, в 2009 году, альбом в шикарном подарочном варианте, в который входил альбом фотографий, был перевыпущен именно на пластинке.

А я… Я был бы счастлив, если бы мог послушать сейчас тот самый альбом, который Барри прислал маме. Увы, как говорят родители, он потерялся во время одного из наших многочисленных переездов с квартиры на квартиру в конце семидесятых – вместе с той, первой пластинкой, которую братья Гибб подарили маме, и целым рядом других. Я утешаю себя тем, что наверняка слышал его в те годы – родители часто приглашали гостей и проигрывали пластинки на нашем «Аккорде».

Зато моржовый бивень, как ни странно, сохранился. В детстве я часто и подолгу разглядывал его. Вот он и сейчас передо мной – с одной стороны на нём написано «THE BARK VERONICA. OUT OF NEW BEDFORD» и вырезаны две птицы, герб со звёздами и стрелами, а с другой – фигура прекрасной девушки с подписью «My Dear Kathleen», прекрасно вырезанный парусный корабль с подписью «THE VERONICA», горшок с цветами, стоящий на столе со скатертью и дата – 1849, а наверху, на самом кончике бивня – пятиконечная звезда.