ДАВИД ПАТАШИНСКИЙ

КАПИТАН МОЙ КАПИТАН

***

Нас настигает скорбная пора,
дожди с утра, и чёт сменяет нечет,
и сосен пористая, тихая кора,
и время только плачет, а не лечит.

***

Кончай болтать, надежды больше нет,
    предатели приникли к амбразуре,
их предводитель, бешеный корнет,
    слагает нет, а девушек разули,
они цветут склонённой головой,
    и вечный суд, и Кащенко живой.

Кончай трепаться, жестяной язык,
    страна закончена, солдаты пьют всухую,
мелькают пальцы разовых бузык,
    от порчи как возьму, да застрахую,
настало лето, воздух грозовой,
    пройдем ещё по этой мостовой.

Я ветер за дождины ухватил,
    он закричал, в лицо меня ударя,
среди людей, событий и картин
    живые обзаводятся по паре,
вот Кащенко, единственный мужик,
    его душа сквозь яблони бежит.

Чернеет вечер, надо помолчать,
    свеча рыдает жёлтым парафином,
лица неуловимая печать,
    а в остальном такой славянофил он,
идея о родимом не своём,
    скудеет слов холодный водоём.

Начать не кончить, кончить не начать,
    мельчает пруд, и бабы по колено,
от человека остается часть
    не речи, а которая болела,
считай до ста и немо повтори,
    читай с листа фонемы-фонари.

СОЛНЕЧНЫЙ СНЕГ

Забываем под утро, понятно мы,
    что чугун говорил не спеша,
рассыпаясь туманами мятными
    над коротким костром малыша,

где усталые мальчики прыгали,
    если девочки трогали нож,
согревая горящими книгами
    чёрный лак опоздалых калош.

Луговой напеваловыч, сволочь та,
    дудкой сердца настроил рояль,
для почётного целая полочка,
    не участвовал, не состоял.

Успокойся немедленной темени,
    ты окажешься правильно взят,
парусами прозрачного темени
    голубые занозы скользят.

Гостевые надев подстаканники,
    бьёт хозяин чужую жену,
фолианты обширной британики
    приникают к его кожану,

на глазах его века отметины,
    на губах молодая фасоль,
и когда забываемся в смерти мы,
    он навстречу выходит босой,

он навстречу выходит, как Санников,
    пальцы в солнце, душа на огне,
и чудесные головы всадников
    проявляются в пыльном окне.

***

Сладкое вино тростника,
белое вино ивняка,
головы задрав, облака
падают совсем никуда.

Падают совсем облака,
небо им навстречу летит,
синяя его, глубока,
тонкая легка.

Солнечные капли часов,
звёздные секунды светла,
чёрные, оранжевые,
догорят дотла.

Сладкое вино наливай,
белые слова говори,
жёлтые глаза узнавай,
это фонари.

КАПИТАН МОЙ КАПИТАН

Подходишь к нему, голос даёт петуха,
    голос даёт курице на яйцо,
хочешь, сомну голубые твои меха,
    брошу на лёд кольцо.

Хочешь, вороне подарю сыр,
    лисе подарю четвёртую из сторон,
ты падаешь, так одинок и сыр,
    ты останешься под столом.

Подходишь к нему, собака поёт муму,
    плачет вой, луны поминая рай,
взял казну, возьми и его жену,
    сам не свой, писем не разбирай.

Хочешь, мазаю испеку хлеб,
    пастуху волки кричу, кричу,
отползая на локтях холостых лет,
    красную жгу свечу.

Подходишь к нему, ветер простыл дуть,
    фатер простил жить, истово повторять
не по уму, снежная пляшет муть,
    гном бежит, глазки его горят.

Хочешь, сынку, сделаю нам шатёр,
    полог ник, рыбы икрой больны,
смотри, воду распарывает, остёр,
    стальной плавник, нож из её спины.

Подходишь к нему, кол, понимаешь, двор,
    колодезный небо буравит зрак,
вышел в сени, вот и весь коридор,
    свет лиц не разгоняет мрак.

Хочешь, перине подарю пух,
    поляне постелю мох, волку отдам мех,
помолчи, запоминай дурака на слух,
    но не забудь забывать на смех.

Подходишь к нему, а его давно нет,
    смотришь в глаза, там голубая даль,
руки привыкли к теплу молодых монет,
    не говори мне отдай, отдай.

Хочешь, я сам тебе всё отдам,
    море ночное, волны, луну, луну,
ты говоришь, мой капитан, мой капитан,
    я никогда не засну.

***

Начинается всё, лишь тебе не дано начинаться,
посмотреться тебе не даётся в зерцало твоё,
и японец кричит харасе, и податливый Надсон
рыбой по воду бьётся, иская свое ё-моё,
и акаций лаская рукой запоздало-шутливой,
ты словаешь молча, говоряя глухие сказы,
Бонифация стая покой обуздаловой сливой,
словно шаеш свеча, на моря, и стихия слезы.

Продолжается вся, продложаться и нам, неуклюжим,
семена головы разбросая по гулкой земле,
жизнь проходит, бося, заводными слонами по лужам,
суждена на увы, и роса на траве, и Пеле
всё играет души ослепительный розовый мячик,
нам не начать уже, положа на забор булаву,
погоди, не спеши, посмотри, как он быстро мастрячит
этой бедной душе Пифагора на полном плаву.

Окончается где, лишь тебе по твоей настоящей
не бежит бороде малышей сокровеновый мёд,
и приходят не те по воде фонарей моросящей,
на пустой высоте, что пришей, все одно не поймёт,
потому-то сухи на лице твоём дряблые брызги,
и ловца не бежит удивительный кролик идей,
зацветут лопухи, упадут на траву василиски,
и настроится жить умеревший давно лиходей.

***

Маленький лягушечко, глазки, лапки, леденец,
лужица, свирелица, солнечная впадина,
у холма орешника нынче не допросишься,
озеро обиделось, небо плачет звёздами.

Ловкий маленький прыгун, ты такой зелёненький,
спинка бородавчата, голова гудельчата,
цак-цак-цак ты мне кричишь, брызги мне в лицо бросашь,
лапки растопырчаты, пальчики прилипчивы.

Вечер в гости, а вина не налил, какой ты, право,
только чай, да водки маленькая стопочка,
только хлеба корочка, огурец хрустит вовсю,
лампа жёлтым смотрит вбок, лай собак.

ЛИТЕРАТАРА

Горький и Паустовский, два молодых дрозда,
дело цвело, как в сказке, Ольга ещё цвела,
гений её литовский, чёрные поезда,
недописал приказ ты, Родина вся цела.

Родина красноблуда, пешего праотца,
мёда несите, мёда, мне по усам течёт,
солнечная полуда не угодит лица,
Леда и Квазимодо, люди наперечёт.

Наперечёт, наотмашь, честно, честя шесты,
чёртова эта пустошь, дом окружила тьма,
общий на всех живот наш так утонул в шерсти,
если меня не пустишь, сразу сойдёшь с ума.

Ум, Ломоносов, баня, русский котёл тюрьмы,
слушай, как страшно пели, если недокормил,
старых друзей забаня, выбежав на холмы,
урка по тонкой фене там угадает мир.

Фауста сто и старше, кресло и люстры крест,
целый восток на марше, полон простых невест,
леску совсем не видно, воду сырую зля,
на горизонте Вильно, звёзды морозят зря.

Дело цвело, не пахло, стали хмельная речь,
Родины зной остыл от жителей и жильцов,
пело село, и как-то стали себя беречь,
стриженый твой затылок, каменный теософ.

Ночь настаёт, как пуля, вдов холостой наган,
цели не зная, выли, плакали по слогам,
ноги свои разули, смыли дорог нагар,
пухом стоит ковыль и ляжет в него друган.

Пушкин, Есенин, Гоголь, пепел страниц и дней
серую сыпет падаль, ломит свои столы,
пухом земля, как тополь, ты отдохнешь на ней,
помнишь, как ветер падал, губы его белы.

ВОЛЧЬЕ

Идёт толпа нога в ногу над резонансным мостом,
печальный волк одиноко луну качает хвостом,
глаза горят угольками, загривок дыбом стоит,
клыков задумчивый камень холодным светом блестит,
людей читает, как травы, росой прибиты к земле,
его мохнатые лапы в седой пушистой золе.

Рука не трогает руку, красны с утра лопухи,
а что гулял на пиру ты, на то и звёзды легки,
оставил женщин друзьями, а сам и жить невдомёк,
такой больной обезьяне советом страшным помог,
играют пальцы сонаты, звенит в ушах барабан,
когда не выдержал сна ты, читай меня по губам.

Роняет у-уу злых метелиц хрустальный плеск на луга,
и воробьи разлетелись, и трезв вчерашний слуга,
волчара горло тугое на горизонт распрямил,
дугой полночного воя укрыв изменчивый мир,
где пробирался сквозь душ ты необозримый покой,
заснув под утро, подушку прижав колючей щекой.