ИННА ИЩУК

ОДЕССКИЕ РАССКАЗЫ

МОЯ МОЛДАВАНКА

Поселившись в самом ядре Молдаванки, бандитском райончике, где в своё время Бабель снимал комнату, мне только оставалось записывать увиденное. Не спорю, времена изменились, как и сам район. Лет пятьдесят назад во дворике было три наливайки. Тётя Лора держала даже кафе «Минутка», куда шли со всех окрестных домов пропустить шкалик. Сейчас же клиенты грохочут по вибрирующей железной лестнице за более крепким зельем. Его везут пароходами из Латинской Америки в Одессу, скрывая в тайниках: например, в печах, пущенных на металлолом, или в брикетах, запрятанных в кафеле. Раскрытой контрабанды наркотиков тонны. Но ещё больше того, что не нашли. Через агентуру белый порошок распространяется по Одессе, мелкими партиями поступая на Молдаванку.

– Боже, как тяжело без дозы, – вздыхает женщина с подбитым глазом у порога магазина. – Тебе-то хорошо, – обращается она ко мне, – не надо ничего искать. А я вот день за прилавком отстояла. И половину выручки отдай. – Она затягивается дешёвой сигаретой.

Чуть поодаль под деревом сидит маленький грязный сгорбленный человечек. Утром, когда я проходила мимо него, он ещё стоял. Одет был в трусы и майку. К полудню устал и уже сидит, облокотившись о ствол. Кто-то принёс ему штаны, рубашку, в которых ещё сильнее видна его худоба. Рядом сумка с хлебом и консервами. Добрый одесский народ. Сердобольная женщина хлопочет возле него. Пытается расспросить, что с ним.

– Тут болит, – говорит человек, показывая на грудь.

– Я звонила в милицию, – говорит женщина, – там сказали, что ничего сделать не могут. А ведь ему плохо. Его, наверное, ударили по голове и обокрали.

Начинаем расспрашивать. По слову выуживаем историю. Жил в городе Изюм, были жена, дочка. Возвращался с работы, предложили подвезти на машине. Очнулся – разут, раздет, без денег. Пытался идти домой. Но больше не может. Нет сил.

Как человек, неопытный в таких делах, вызываю скорую. Вежливо объясняю ситуацию. Машина приезжает через пятнадцать минут, как положено.

– Спасибо вам, девочки, – укоризненно говорят санитары, выходя из машины и оглядывая «больного». – Мы этого клиента уже два года знаем. Привезём в больницу, он всё равно сбежит. Из приюта сбегал. Таких ничего не берёт. А нам только работа.

Но мы всё равно следим, как «дедушку» усаживают в машину вместе с дарами одесситов.

Больше этот бомж на нашей улице не появляется. Может, в самом деле отправили в Изюм. Ведь приют для таких, как он, закрыли. Содержать их негде.

По дороге на Привоз замечаю ещё нескольких. Благо тепло. Растянувшись, спят на асфальте. Другой занял скамейку на остановке. Никто теперь сесть не может, пока не проспится уличный постоялец. Женщина с ребёнком на руках, бабушка с костылём – ждут трамвая. Но вагоновожатая при всём желании проехать к остановке не может. На рельсах припарковалась «Тайота Камри». Сигналы никакого действия не оказывают.

– Мужики есть? – взывает водитель.

Всё мужское население без лишних слов и возражений выходит из трамвая и переносит автомобиль с рельсов. Ехать-то всем надо. В набитый салон протискиваются люди.

– Если вы двери сломаете, ждать придётся ещё час, – обещает водитель, – нежнее, пожалуйста. Девушка, встаньте на верхнюю ступеньку. Вот умница. Ну, поехали.

Два метра едем, пять минут стоим. Пробка от Привоза до вокзала. Каждый норовит проехать и никого не пропускать. Пешеходы мечутся перед автомобилями. На Привозе о красном сигнале светофора почему-то забывают. Потому что «Мне надо туда, а все остальные подождут».

На рынке на прилавках надписи: «Очень свежая рыба» и даже «Живая рыба».

– А шож вы хотите, шобы она ещё шевелилась за такие деньги? - возмущается продавщица. – Даром же отдаю.

Даром пробую капусту из огромных бочек. Возле меня парень с девушкой делают то же самое с огромным наслаждением на лицах.

– Гоните их, это студенты! – слышится возглас.

Но всё равно молодые люди голодными не останутся. Впереди молочный корпус с жирным творожком, упругой коровьей брынзочкой, сметанкой, намазанной для пробы на кисть руки, домашней колбаской с изюминками сала и сладкими медовыми мгновениями.

С огромными сумками добредаю до остановки трамвая. Правда, указателей, что здесь нужно его ждать, нет. Вокруг море цветов – астр, георгинов, роз. Сторонюсь покупателей, которые с удовольствием выбирают дешёвые букеты.

– Не загораживайте мне прилавок, – угрожает продавщица мелкой утвари.

– Так вы же на остановке устроились! – удивляюсь в ответ.

– А ты не хами! Мы тут всё время стоим, – гонит меня торговка.

Благо подъезжает трамвай, куда с напором влетает толпа, унося меня внутрь вагона.

***

Моя остановка предпоследняя – Алексеевская площадь. От её былой славы – рынка, оживлённой улицы – осталась хлебная будка, уже закрытая по причине банкротства. В ней продавались вкусные бублики с маком и кунжутом. Рядом строится Алексеевская церковь. Выкупив земли, оборудованные под стоянку, силами настоятеля и богобоязненных спонсоров готовы уже стены и золотые купола. Дело за малым. А пока приход помещается в одноэтажном здании напротив.

– Все удивлялись, зачем мне это надо, – разоткровенничался как-то раз со мной священник, – а мне по душе церковная жизнь. Вот в Иерусалим за святым огнём еду. Благодать…

От прошлого в Алексеевском местечке осталась булыжная мостовая. Трамвай гремит, катится по ней. Её практически не ремонтируют. А автомобилисты предпочитают больше ехать по булыжнику, чем по просевшему асфальту с ямами и канавами.

Осенью и весной асфальт, словно корова слизала, исчезает с Алексеевской дороги. Не зная броду, не будет ходу. Новички-водители застревают колёсами в ямах, которые, скорее всего, ведут в катакомбы. Вовремя не выберешься – можно и под землёй оказаться.

Но ямы засыпают постоянно. То щебнем, то гравием, то песочком. Булыжниками закидывали. Всё в них уходит. В общем, рот Земли.

На остальные прилегающие дороги и тротуары, понятно, уже ни сил, ни денег не остаётся. С плохим зрением обязательно подвернёшь ногу. В темноте нужно ступать, нащупывая ногами ровную поверхность. Это тренирует внимательность и не даёт расслабляться, так сказать, держит в тонусе, когда идёшь, усталый, с работы. Но, тем не менее, успеваешь замечать, как переливаются золотом листья клёнов в парке, кружатся и падают на землю. Воздух пряный, наполненный ароматами осени, но ещё тёплый…

– Всё бегаешь? – замечает соседка, направляющаяся в парк, неуклюже переваливаясь, словно утка. – Вот я своё отбегала. Была поварихой. Таскала огромные канны. Грыжу заработала. Слава богу, сейчас на пенсии. Дотянула. Теперь готовлю, стираю, детям помогаю. И ещё время есть в парке посидеть…

На воротах во двор снова новый код. Недавно вселившийся хозяин одноэтажного дома в нашем дворе опасается за сохранность своей иномарки. Правда, заветные цифры через несколько дней знает вся улица. Раньше приходили за семечками, которыми торговала бабушка Роза. Сидела у ворот на скамеечке. И насыпала всем тыквенной и подсолнечной радости. Сейчас продают в пакетиках. Но семечки в них не такие вкусные и отдают пластмассой. А Роза так жарила, что ароматом пропитывались карманы и долго пахли даже после стирки.

Открываю дверь и сталкиваюсь с орущим малышом. Он хочет выехать на велосипеде на улицу. Но мама не пускает. Мчится навстречу мне, чтобы пресечь попытку ребёнка «выйти в мир». Во дворе царит детская идиллия: девочки и мальчики, мал мала меньше, играют, бегают, катают машинки. Три мамаши зорко стерегут их, как наседки, пока остальные родители работают или ходят по базарам. Что-что, а традиции двора, как большой семьи, свято сохраняются. Никакие баталии и перипетии не могут разрушить устоявшееся мировоззрение одесского дворика. Любимое место посиделок – большая скамейка – никогда не пустует вечером. Однажды она поломалась. И соседи дружно скинулись деньгами, установив новую и даже её покрасив. Дерево, торчащее над ней, начало сохнуть и ронять свои ветви. Опять собрались и срезали его.

Скамейка – священное место. По вечерам – бутылка и два стаканчика, солёный огурчик, тарелочка с колбаской, и скоро дуэт становится квартетом, секстетом и шумной компанией. Выносится стол и всё съестное из кухонных уголков и холодильников теперь базируется на улице. Водки никогда не хватает, её запивают самогонкой вчерашнего приготовления. Лица красные, добрые, разговор течёт рекой. Все тайны навыворот, все двери открываются, и глаза на этот мир тоже…

Соседская девочка, на вид лет девяти, оказывается шестнадцатилетней. Из-за того, что отец  наркоман, у неё страшная неизлечимая болезнь. Первому, старшему ребенку посчастливилось родился нормальным. А вот дочка расплачивается за грехи отца. Именно к ним и ходят по гремящей расшатанной лестнице клиенты, кореша, поставщики…

На первом этаже под ними пожилая мать Любка и взрослая дочка Ольга. Каждое утро Любка отправляется с коляской на поиски съестного в альтфатерах – мусорниках. У Ольги двое детей от разных ухажёров. Но из-за её постоянной пьянки их забрали в интернат. Однажды вечером, взбешённая парами самогонки, Ольга проломила матери голову. Но после пребывания в милиции и принудительного лечения в её голове что-то перещёлкнуло. Она устроилась дворником в ЖЭК, и ей аннулировали долги за коммунальные услуги. По вечерам из их квартиры подымается нестерпимый тошнотворный запах. Любка разбирает найденные в альтфатере сокровища. И готовит еду из этих объедков.

На самом верху живут поп с попадьёй. «Священника», так он именует себя, в своё время выгнали из церкви за чрезмерное употребление спиртного. Он организовал собственный бизнес. Взял лицензию и, как частный батюшка, ходит крестить, молиться, отпевать. Так что на хлеб с маслом на старости лет и мерседес он уже себе заработал. Попадья, как и все книжные её прототипы, имеет вреднющий характер. И пишет кляузы на всех соседей. И всегда всем недовольна. Её никогда не увидишь на дворовой скамейке. Только выглядывающую заострённым любопытным курносым носом из окна веранды. Услышав недоброе слово где-нибудь в отдалённом конце двора, она вступает выяснять отношения, впрочем, не спускаясь со своего наблюдательного пункта. Мечет едкие фразы врагам через пространство двора. Потому так часто разгораются скандалы – иногда с летающими по двору тарелками и прочими нужными и не очень вещами.

Такую атмосферу двора соседи считают весьма дружелюбной и умиротворяющей.

Несмотря на драки и ссоры, все друг другу доверяют. Не то, что тридцать лет назад, когда квартиру нельзя было оставить открытой. Никто не знал, что тихоня Дунька ворует всё, что ей попадётся на глаза. Как-то тётя Дора, редкая хозяйка и умница, нажарила на день рождения толстолобика. Получилась большая кастрюля. Вынесла на веранду. А через пятнадцать минут посудина исчезла. Где искать, никто не знал. Видеокамер в ту пору не устанавливали. Зато Дунька так наелась рыбы, что даже в больницу попала с отравлением. В следующий раз она ограбила квартиру толстозадой Сары. Дома была только семилетняя дочка Мила. Незнакомая женщина попросила девочку дать ей золото для матери, чтобы почистить. Это была подруга Дуньки, с которой они разделили награбленное. После этого она хвасталась соседям, что теперь самая богатая невеста. Но выйти замуж ей так и не пришлось. А когда Дуньку выселили из квартиры за долги и прописали на окраине Одессы, кражи резко прекратились.

– Скажите, а почему вы с нами не пьёте? – вопрошает меня полная, как бочка пива, соседка с красным, изъеденным морщинами лицом. Мужа её недавно не стало. Две дочки неофициально побывали замужем, оставшись матерями-одиночками. И теперь вместе участвуют в посиделках.

– Потому что уже не могу, – отшучиваюсь я.

– Я девять месяцев так не могла, – признаётся старшая дочь Таня, еле проговаривая слова заплетающимся языком. – А сейчас могу.

– Так ты ж кормишь? – спрашиваю.

– Сынок быстрее засыпает, – делится секретом Таня и начинает подвывать.

– Сегодня праздник, а где флаги! – вторит ей мать.

– Дура ты, Дуська, – наливает стопку Николай из соседнего двора. Он всегда не прочь задарма выпить.

– Дура, да! – вспыхивает мамаша. – А чью водку пьёшь, мерзавец! Ты мне холодильник починил? Сгорел после того, как ты руку приложил к нему. А в нём, как в шкафу, теперь крупы храню, ни на что другое не годен…

– А мне обещал мешок сахара привезти! – включается Дора. – Где, спрашиваю!

– А ну уходи, давай, – поднимается на защиту дворничиха, размахивая полотенцем.

– Ша, бабы, разошлись, – Николай пытается найти поддержку у соседа Толика. Но осоловевший парень только зевает, обнимая девушку Наташу.

Полилог сопровождается выражениями. Потому как они не матюкаются, они «на нём» разговаривают.

Крик перерастает в драку. Летят стаканы, тарелки. И, наконец, побеждённый Николай в мокрой, пропитанной самогонкой одежде, уходит.

На миг настаёт тишина. Никто не понимает, почему всё так быстро кончилось. И снова берутся за стаканы…

По небу рассыпаются звёзды крупным горохом. Светит луна, словно просит выключить слепящий её фонарь. Но он горит всю ночь. И только на рассвете завсегдатаи двора расходятся, чтобы заснуть мертвецким сном, не слыша будильников, зовущих на работу, на базар, не отзываясь на крики ребёнка. Управляться с делами домашними приходится дежурным во дворе по этому дню. Мало ли что с кем может произойти…

ТАЙНЫЙ ШКАФ

Жители Молдаванки – народ свободный несмотря на то, что именно этот район считался всегда рабочим. Никакая работа не закабалит её вольного духа. И всегда находится часок для творчества.

У деятельной тёти Лоры было своё весьма прибыльное дело. После рабочей смены кладовщицы она уединялась в своей квартире на третьем этаже, устанавливала бидон на умывальник и начинала процесс. Скоро из её окон разносился манящий запах самогонки, на который сбегались жители не только двора, но и близлежащих домов и улиц. Три кило сахара – три литра самогонки. У тёти Лоры она получалась непревзойдённая. От неё не болела голова, а тем более желудок, и ссор между соседями было меньше. Такая лёгкая была рука.

Тётя Лора старалась помочь всем – кому делом, кому советом. Встретив меня, женщина очень попросила, чтобы я освятила купленную квартиру. И правда. По ночам нас мучили кошмары. И даже казалось, что кто-то хочет выгнать нас из обретённого дома.

– Там нехорошие люди жили, – раскрыла мне карты тётя Лора, – пили, много бились. Женщину оттуда вынесли. Много всего было. Обязательно позови священника.

После того, как батюшка Алексеевской церкви освятил комнаты, словно светлее стало и все страхи ушли. И стало жить легко и просто.

Жизнь на третьем этаже преуспевающей тёти Лоры и дяди Жоржа привлекала соседей. После того, как супруги обзавелись четырехколёсным транспортом, попадья, у которой дела в ту пору шли неважно, решила прекратить процветание успешной предпринимательницы. И позвонила в милицию.

На следующий день к тёте Лоре пришли с обыском. Но так как во дворах Молдаванки есть всевидящие глаза и всеслышащие уши, за два часа до прихода милиционеров женщину предупредили. Однако вынести огромное количество бутылок, бидоны и прочие приспособления уже не хватило бы времени.

На этот случай у тёти Лоры было своё спасение. Но свою тайну она не открывала никому. И только однажды в разговоре почему-то поделилась ею со мной.

Милиционеры, как и предполагалось, ввалились в её небольшую, двадцатипятиметровую квартирку, обследовали все углы от пола до потолка. Но ни единой улики не нашли. Всё как будто исчезло по мановению волшебной палочки.

– Ну как же так, – который круг описывал по комнате старший лейтенант, оглядывая себя в зеркало. – Свидетели есть. А улик нет.

– Наговоры всё это, злые языки, – только качала головой тётя Лора.

Впрочем, свидетельствовать против неё никто, кроме попадьи, не хотел, потому что самогонка в самом деле у неё была хорошая. Так ни с чем стражи порядка и ушли. А уже через полчаса продолжилась бойкая торговля стопочкой. Причём пьяным тётя Лора не наливала. Всё должно было быть благородно.

– Вот протрезвеешь, тогда приходи.

И тем, кто уходил в долгие запои, отказывала. Это действовало отрезвляюще. И многие брали себя в руки.

За несколько лет до смерти тётя Лора поменялась на первый этаж и там уже открыла своё знаменитое кафе «Минутка» рядом с дворовой скамейкой. Новым жильцам третьего этажа от неё досталась квартира с двухметровыми стенами, тёплая, уютная, оборудованная камином. В стенах были вырублены огромные ниши, в которых можно было складывать вещи, как в гардеробе, кухонную утварь и даже устроить библиотеку. Это значительно экономило место и без того крохотных комнатушек.

– Мы вырубили нишу, – говорила мне тётя Лора, – сняли несколько кирпичей, укрепили стену. И там я хранила бутылки, спирт, бидоны. А почему не нашли? Да всё очень просто. Вместо дверцы в мой потаённый шкафчик я приделала большое зеркало. И когда надо было что-то достать или положить, снимала его. Но кто же мог додуматься, что там моё зазеркалье?

САМЫЙ ЦИМЕС

Утром, ни свет, ни заря, Соню Абрамовну разбудил звук стиральной машинки. Через тонкие перегородки хорошо было слышно, как она заскрежетала, набирая обороты, и пошла вращать бельё соседей.

– Какого беса так рано стирать! – поворочалась под одеялом женщина. Но сна уже ни в одном глазу. Тем более, что сосед сверху, Степан, снова начал прибивать паркет, мелодично постукивая молоточком. Именно в выходные дни он «заканчивал» ремонт. Но, как известно, ремонт – это состояние души, в котором некоторые пребывают всю жизнь.

Чтобы не быть белой вороной, которая ничего не делает и только отлёживает себе бока, Соня Абрамовна начала отбивать мясо. Вчера верная подруга Сара Львовна, работающая в мясном корпусе Привоза, подкинула на отбивные хороший кусочек свинины. На обед должны были прийти дочка с внуками. Усердно отбивая куски, она выстукивала весёлую мелодию. Однако сосед стучал громче. Не выдержав состязания, женщина решила пожаловаться подруге на нарушителя тишины. Она вышла на веранду и обомлела. Общая верёвка, протянутая от дома до дома на уровне второго этажа, была полностью завешена простынями и полотенцами. Подруга, подкручивая роликом верёвку, пододвинула последний свободный кусок и заняла его своей ночной рубашкой.

– Ты что вздумала! – крикнула Соня Абрамовна. - А мне где вешать?

– Так ты даже не замочила свои простыни, – ответила Сара Львовна, – а у меня время не терпит.

– Откуда такая торопь! – поставила руки в боки Соня Абрамовна. – А где уговор: мою половину не занимать? Я зачем половину денег на верёвку и ролики давала?

– Ему ж всего полдня сохнуть, – не унималась подруга. – Солнце, вишь, какое жаркое!

– А я вот сейчас машинку запущу, – пригрозила соседка. – Сымай с моей стороны.

– Не сыму.

– Тогда я сама! – Соня Абрамовна потянулась за простынёй.

– Не смей! – крикнула Сара Львовна. – Всё перепачкаешь своими грязными руками.

– Шо, у меня руки грязные?

– И рот чёрный!

Соня Абрамовна задохнулась от возмущения и скрылась в комнате. Через минуту она вернулась с ножницами.

– Вот тебе черноротая! – перерезала она верёвку. Белье плавно спланировало на крышу пристройки первого этажа.

– Ах ты подлая! – скинула с себя косынку Сара Львовна. - Это за всё, что я тебе сделала? Вот я в Облэнерго расскажу, как ты счетчик скручиваешь!

– А ты самогонку гонишь и всю улицу вдрын спаиваешь, – кричала в ответ довольная содеянным Соня Абрамовна, – я ментам доложу, где ты бутылки прячешь.

– А ты незаконно веранду пристроила! Я в ЖЭК пойду. Вот тебя оштрафуют!

– А ты плиту газовую перенесла.

Соседи с интересом стали выглядывать из окон. Зойка с нижнего этажа выбежала и тоже включилась в спор:

– Да закройте вы свои хлеборезки, ребёнка разбудили!

– Ты своим басом его разбудила, – переключилась Соня Абрамовна, – хоть бы пелёнки стирала. А то вешает – вонь идёт!

– А ты из мусорки вчера апельсины собирала, – ответила Зойка.

– Да я тебя! – рассвирепела Соня Абрамовна. Пенсии на то, чтобы полакомиться фруктами, не хватало. А тут со склада ящик полугнилых апельсинов выбросили. Как не взять!

Щупленькая Зойка встала в стойку, приготовившись к атаке.

– Не трожь её, – выдвинула вперёд артиллерию Сара Львовна, – я тебе всю харю поломаю!

– Мине? – ткнула себя в грудь Соня Абрамовна. – Да я все патлы тебе повырываю! – И запустила руку в крашеные рыжие волосы подруги, собранные в хвост. Та в ответ стала молотить подругу по голове.

– Давай её, Сонька! – скандировал сверху плотник Стёпа, отвлёкшись от паркета.

– Задай, Сара, нечя наших трогать, – поддерживал сосед Петька из противоположного дома.

Сара Львовна схватила чугунную трубу, валявшуюся у двери, и двинула обидчицу. Та, как подкошенная, упала наземь.

– Сделала её! – только и сказал Петька и побежал вызывать милицию.

– Убийца, – зарыдала Зойка, – что стоите, скорую вызывайте!

Милиция и скорая приехали одновременно. К этому времени Сара Львовна обнаружила, что не может пошевельнуть рукой, так ей больно.

Утром Соня Абрамовна пришла в себя в палате. Голова её была обмотана бинтами, глаз заклеен, как у пирата. Рядом на табурете сидела с рукой на перевязи Сара Львовна.

– Возьми апельсинку, – протянула она, – силы восстанавливает. Как ты?

– Башка трещит. И не пили же вчера. Шо это было?

– Петька со Степаном верёвку восстановили. И ещё одну сделали. Теперь у нас личные, – поделилась соседка.

– Да ну тебя, – махнула рукой пострадавшая.

– Я тебе ещё окна выкрашу, мне краску дармовую подкинули, – продолжала тараторить Сара Львовна, – самый цимес будет.

– Только ты трубу эту от двери убери, а то в другой раз ещё под руку подвернётся, – ощупала свою забинтованную голову женщина.

– Уже убрала, – согласилась подруга, – а твоих внуков я борщом накормила и пирожков своих дала. Отбивные твои пожарила. Мяско-то ничего. Я ж плохого не дам. Дочка к тебе в десять утра придёт. Я ещё варенье сварю, мне малины принесли.

– А что, ментов вызывали? – Соня Абрамовна наконец сообразила, почему соседка так вокруг неё хлопочет. Она приподнялась и внимательно оглядела пришедшую с забинтованной рукой, – донесли, значит. На тебя протокол составили? – посмотрела она испытующе и тут же добавила, – узнаю кто – харю намылю.

– И я тоже, - поддакнула Сара Львовна. – Мы ж вместе сила!

– Сила! – повторила Соня Абрамовна и запихала в рот дольку апельсина. – Самый цимес!