АЛЕКСАНДР БИСК

ОДЕССКАЯ ЛИТЕРАТУРКА
из эссе

Одна из наших «Сред» была посвящена поэзии. Тут Максимилиан Волошин впервые читал свои замечательные стихи «Святая Русь» и другие. Это был подлинный героический пафос. Стихи эти были ни за революцию, ни против неё, но они вскрывали чисто русский дух событий. Как в «Двенадцати» Блока, и сильней, чем в блоковской поэме, здесь передан весь сумбур русского бунта, в котором главным ядром являются не события, а личность, не дело, а мечты, наш град Китеж, наш «неосуществимый сон». Я называл Волошина поэтом Сенатской площади, потому что, на мой взгляд, от февраля до октября вся Россия представляла собой гигантскую Сенатскую Площадь, на которой мы, подобно нашим предкам, беспомощно толпились, не зная, что нам делать.

О Волошине стоит говорить, потому что ему не повезло в русской литературе. Имя его недостаточно известно широкой публике. А ведь он был первым парижанином нашей эпохи, по его стихам мы научились любить Париж. Кто не почувствует всего аромата Парижа только по этим двум строчкам:

В дождь Париж расцветает,
Точно серая роза.

Тем более нестерпимой была совершенно неприличная статья Бунина после смерти Волошина (в «Последних Новостях»). Правда, Волошин был в жизни смешной человек. Толстый, с большой копной волос, с густой бородой, начинавшейся у самых глаз, он любил говорить о своих успехах у женщин. У себя в Крыму, в имении Коктебель он ходил босиком, в длинной греческой хламиде, чуть ли не с венком на голове, и в таком же виде разъезжал на велосипеде. К сожалению, Бунин писал только об этом, и почти ничего об его произведениях. Конечно, Бунин есть Бунин, и одна фраза в его статье была превосходной: он говорил, что Волошина с одинаковым правом могли бы расстрелять и белые, и красные.