МАРК ЭПШТЕЙН

НАБОКОВ С СИРИНОМ

***

То ли в дверь, то ль в окно – кирпичом.
Это – ветер, не спрашивай «кто там»,
Небожитель вращает мечом
И над крышей летит вертолётом.

Он пугает работников ГЭС,
А комбайнеры во поле чистом
Проявляют к нему интерес,
Как собаки к велосипедистам,

Но, отбросив свой велосипед,
И никем не замечен на свете,
Вестовой открывает планшет
И ломает сургуч на пакете.

***

Кто-нибудь да придёт…
Eсли за мной – не бросьте:
он без меня сгниёт –
снежный кальвиль в авоське.

Шорох над головой,
с важностью некролога
осень стоит метлой
новою у порога.

Первому на балу,
аристократу духа,
ветер свернул полу,
словно свиное ухо,

И под его дуду
(этого не хватало!)
листья, кружа в саду,
молча играют в сало.

Хлеба куплю, флакон
недорогой, куда там…
Mягкий, что пух, батон
я ль не крошил пернатым…

Что же теперь – молчок?
Здесь, над чужим болотом,
преданный глаз сечёт –
утки несут кого там.

Ныне ко мне придя,
сам из моей фаланги,
что же ты в рот дождя
мой набираешь ангел?

Полно, ты знаешь сам –
то не моя забота,
если поёт Варлам
арию Звездочёта.

***

Тёмный дом проплывал батискафом,
потихоньку росла под замком
и царапалась сволочь за шкафом,
и катилась бильярдным шаром.

Перепачкал бумагу под вечер,
больше смерти боясь белизны,
тонконогой печалью отмечен,
Сальвадор, забывающий сны.

А на улице скрючены пальцы
мокрых веток. В боку колотьё,
и горчит, словно хлористый кальций,
в этих пальцах любое питьё.

Птичья клинопись скрыта под снегом,
ничего уже не узнаю…
Точно мальчик, играющий в лего,
Каин складывал вечность свою

на скамье. Только рано иль поздно
старый долг забирает зима:
человек, замерзая, замёрзнет
и свихнётся сходящий с ума,

станет чёрному ворону равен,
пролетая, ни с кем не знаком,
мимо разных решёток и ставен,
и иначе закрытых окон.

***

Камни, песок, полуостров Буян
и на просторе
парус белеет – А.К. Айвазян,
«Старец и море».

Вот – человек, седина в бороде,
длинной и пыльной,
слова не вымолвит. Кросс по воде
снят на мобильный.

Разве в изгнании выбора нет?
Камень, бумага,
ножницы, водка, норвежская сельдь,
хлеб из продмага.

Долго ли ты отсидел на мели,
пил из флакона?
Что там за парус белеет вдали?
– Яхта Харона.

***

Как на улице на Новосёлов,
плащ разорван, старик у ворот
в ожиданье Господних глаголов,
без разбору козлящих народ,

наблюдает носы и затылки.
Вот – соседка выносит бельё,
никогда от румынской подстилки
отличить он не может её.

Царь Ахав восседает на троне,
и старик упрекает невежд,
два листочка кленовых в ладони –
за отвагу и за Будапешт.

Людям на смех то громче, то тише
пионерам кричит: Будь готов!
Но медведи не тронут мальчишек
и Господь не обидит ментов.

В сорок пятом его не спросили
(не давай ему рубль, накорми):
что ж ты пеплом не стал со своими,
что ж ты выжил с чужими людьми?

***

Есть места, где сидел он, что твой зека,
пострашнее московского кабака,
но увидеть чертей не хватило денег.
И тонул, и думал – сейчас умру,
засыпал за нечистым столом, к утру
точно злой чечен выползал на берег.

И об этом стихи написал. Потом
их читал до рассвета жене с котом.
В сорок пять было слишком рано,
в сорок шесть – пора: отплывает он
поглядеть на чудовище скорпион
в дальних землях пресвитера Иоанна.

Есть моря, где играет морской монах,
нереиды, сирены и зверь Зидрах,
Божье небо, однако, близко.
И когда останавливается вода
шестикрылый кричит – человек, сюда!
У меня для тебя записка.

Не пуститься вплавь, не взлететь орлом –
только посуху. Вот и ходи кругом,
так гуляют здесь, в Ultima Thule…
Человек замерзает, гортань саднит,
где Набоков с сирином говорит
и раскачивается на стуле.

***

Если осень, то слякоть,
Зимою – метель,
И, конечно, смеётся над нами
Брат, играющий в теннис, окончивший Йель
И не любящий водки с блинами.

Если будет беда, не подставит плечо,
Что ни слово – петля или яма…
Отчего он окрошку не любит, сучок,
Не болеет, говно, за Динамо?

Человек говорит. Опрокинет стопарь
Или пять за свои именины,
А уснёт – станет Бог, или раб, или царь,
Или Штольц Среднерусской равнины.

Вот идёт он по полю с барсеткой в руке,
А к нему с полустанка навстречу
Катерина, крестьянка в цветастом платке –
Катерина, давай онемечу!

Снег лежит на деревне заброшенной, где
Тараканы согреются бегом.

Он выходит, накинув шинель, по нужде
В огороды, покрытые снегом.