ВЕРА ЗУБАРЕВА

ДРЕВНИХ МОРЕЙ МЕМУАРЫ

***

Я живу вблизи океана – дикого зверя.
Он срывается ночью
и пенится гривой лунной,
Прогибаясь до впадин,
где рвутся морские артерии,
Выгибаясь до хруста
коралловых позвонков со шхунами.
Я живу в лагуне печалей – тёмных энергий,
Там, где чайки стучат по утрам
железными клювами,
Отдирая моллюсков,
приросших к жемчужницам нервами,
И пузырятся крабы,
Сплавляясь с медузами бурыми.
Там шторма накреняют строку
в направленье непознанном.
Хлещет соль из пробоин
попавших в крушение раковин.
За пределами ветра
покой расширяется звёздами,
И, как купол, расписана в центре
тетрадь Зодиаком.
От тебя до меня
только адреса взлётные полосы.
От меня до тебя
быстро скомканный лист в междометиях.
Продвигаюсь к тебе
по его измятому Мёбиусу,
Где пространство в изломанном времени
тянет лямку бессмертия.
Мне туда,
где всё за полночь, заживо, заново,
Где начало страшнее конца,
и к свободе зависимость,
В ледниковый период страницы,
где в белом всё замерло,
Ожидая, чтоб ноль растопила
священная письменность.
Мне туда,
разбиваться о скалы – о прошлые памяти,
И откатывать
к тёплому, сонному… Берегу? Берегу.
Он поклонник наплывов моих.
Но ему не объять меня.
Я живу вблизи океана, дикого зверя…

***

А у кромки воды,
Там все люди становятся птицами,
И вдыхает Лузановка
Солью пропахшее небо.
Этот берег – в ладони песок –
Снова снится мне,
И колышутся жизни
В сплетениях памяти-невода.
Побережий пески –
Словно древних морей мемуары.
В склепах раковин,
Тёплой водою подсвеченных,
Только тени усопших моллюсков
Да йодистый траур,
Да личинки как мумии
Между прахом и вечностью.
Я иду и иду
По осколкам закатного зарева.
Волны катятся, словно пустые бутылки.
Это я их сама с побережья другого отправила,
А теперь вот встречаю у сна на развилке.
Прямо двинусь – проснусь;
Влево – встретит жужжанье сирен,
Мидий лодки подводные в тине
На тлеющих горках добычи;
Вправо – полые крабьи доспехи,
Да солнце, давшее крен,
И оборванный след на песке
То ли твой, то ли птичий…

***

Дети не знают,
что происходит глубокой ночью,
Куда летишь вместе с городом
под разрывы оставшихся связей
Со скоростью темени,
относительно которой всё прочее
Измеряется по ту сторону
человеческой фантазии.
Видишь то, что раньше было не велено,
Когда зажмуривался, в надежде подсмотреть,
Что происходит в момент её наступления,
Как из жизни пытаются подглядывать в смерть.
А теперь вот закрыть бы глаза,
чтобы миновало
Это зрелище опрокинутых
в безмолвие мыслей,
Где собственное одинокое начало
Пребывает, заглушённое до пианиссимо.
Где эта не придуманная никем колыбельная
Для ума, который давно всё уже понял?
Кто бы так сумел нашептать: «Не велено!»,
Чтоб уснуть, лишившись собственной воли?
Как укрыться под то спасительное одеяло,
Под которым никаких разногласий с душою,
И превратиться в прежнее малое,
Просто и радостно вливающееся в большое?

***

Утечка летней благости, и дождь,
Срывает небо в приступе истерик,
А ты идёшь, идёшь, идёшь, идёшь –
Как одинокий движущийся берег,
Минуя погрустневшие дома,
Стоящие всю жизнь свою на рейде.
Мечта уплыть – навек погребена
В фундаменте как мавзолее смерти.
Всё мимо, мимо – чьих-то окон, глаз,
Планет, сосущих млечности созвездий…
Ты движешься, и сохранён баланс
Между чредой стремлений и бездействий.
Ты порождаешь цели бытия –
Его извечный вектор, центр и фокус.
И предназначен постигать тебя
Вокруг располагающийся космос.

***

                               Памяти отца

И никакой человек, и никакой дух,
Похожий на тебя или с вестью о тебе,
Не пришёл. И я говорила вслух
В комнате, где ни-ко-го. И шум голубей,
Сорвавшихся с крыш и полетевших вниз,
Куда их влекло притяженье ядра,
Прозвучал приглашеньем на «бис».
Но тот, кто сказал «пора!»,
Не поднимает занавес жизни дважды...
Непреклонны законы этой драмы.
Вот фантазия и выписывает пилотажи,
Ошиваясь у пустой оркестровой ямы.
Где-то есть ты.
Какие-то связи, нити,
Хромосомы, космические хризантемы
Царствий Божиих, в чьей бесконечной свите
Раскалённые звёзды, и осколки миров, и все мы.
Где-то есть ты.
Во мне ли, вовне – всё едино
В этой домне бушующих звёздных энергий,
На которых замешана первородная глина.
Где-то есть ты –
в той точке схожденья к Омеге,
Где опять расхожденья в пространства, в потери,
В безыдейную полу-анархию множеств
Или в вихри небулярной материи.
Я ловлю эти знаки.
Горизонтом границы возможного
Безвозвратно похищены.
Может, вернёшься ненадолго,
Сказку расскажешь о том,
как там духу в космических нетях?
Прямо над садом моим – шаткая радуга.
Если сбежишь на минутку, там никто не заметит.
Или я к тебе? Хочешь? Гравитация тени
Манит как чёрная дыра
Возможностью свободных падений.
Но ты не позволил и шепнул: «Пора!»
И в глубинах памяти похлопал меня по плечу –
Мол, всё образуется,
как пропасти между лавинами бытия.
Затянулся окурком – как раздул свечу,
И направил в сторону,
обратную от себя.

***

Я здесь живу,
В разноязыком городе.
Сюжеты жизней уловив едва,
Иду по слуху, но теряюсь вскорости
И становлюсь предметом чьей-то повести,
Переводящей не мои слова.
Здесь, кажется, все собраны – как сорваны
С единого стола, но вопреки
Разметкам улиц, ускользают в стороны,
Неся в глазах, как будто номерки,
Рождений даты. Старый гардеробщик
Прочтет их номер из каких-то общих,
Глобальных представлений о числе.
И что в его таится полномочьях,
И как тебя он отличит от прочих –
Суть размышлений о добре и зле.
Но чувствуешь, что сам себе хозяин,
Когда подходишь к тишине окраин,
И остается позади поток,
И нужно осознать, что ты – случаен,
Но в сотворенье обитает Бог.
И ты пойдёшь, как музыка по струнам
Иль в океан качнувшая ладья.
А тот старик, он был тобой придуман
Для оправданья смысла бытия.

СТАРУХИ

Старухи вклиниваются в день
Подбородками и носами твёрдыми от старости.
Солнце выхватывает фрагменты их лиц,
Покрытых корой с глубокими трещинами.
Велосипедисты со звоном,
Как просыпанные монеты,
Катятся по улицам.
Дети падают,
Потому что они привыкли летать
До того, как спустились в свои дома.
Старухи их терпеливо учат,
Что надо делать, чтоб забыть о полётах.
Старухи пустили глубокие корни,
Они не падают, а уходят в землю,
И глаза их всё больше теряют зренье,
Оттого что земля не впускает свет,
А старухи глядят всегда в глубину.
Дети ещё ничего не знают.
Они трогают лица старух руками,
А потом убегают, смеются и падают,
И плачут, и не знают, почему им никак
Не удаётся подняться
В воздух, синий и тёплый, и лёгкий.
И старухи тогда подают им руки.