ОБСУЖДЕНИЕ СТАТЬИ ЛЕОНИДА КОСТЮКОВА
«ЛЮБИТЕЛЬ И ДРУГОЙ»

(подготовлено редакцией эстетик-шок журнала «кЛЯП!», № 39,
и зав. отделом критики «Южного Сияния» Алексеем Торховым)

Сергей Нежинский (г. Одесса):

Человек в своём тонком плане есть ничто иное, как луч внимания. То, чему он отдаёт себя, свою жизнь, является божеством, которому он служит. Божеств этих может быть неограниченное множество, и чем больше их, тем более рассредоточен этот луч. Подобная рассеянность не позволяет человеку углубиться в суть вещей, оставляя его дрейфовать на поверхности смыслов. Эта поверхностность выражается в Ущербности, являясь антагонистом по отношению к Красоте, которая, в свою очередь, есть квинтэссенция качества. Таким образом, качество достигается и повышается через сосредоточенность, катализатором которой служит Интерес, концентрирующий, словно линза, луч рассеянного внимания. Он, как балласт, утягивает личность в глубь смысла интересующей её вещи. В процессе этого углубления человек проходит все стадии качественного развития – от посредственности до гениальности, которая тоже не является последней ступенью самосовершенствования. Ибо определённое - определено, а совершенное, то есть завершённое, не может иметь пределов, так как сама природа ограниченности (степени бессилия) противоречит природе совершенного (завершённого). Всё это применимо не только к литературному деланию, но и к любому другому человеческому устремлению.

Что же касается непосредственно творчества, скажу, что настоящее в искусстве не выдумывается, а открывается, как гены или материки. При этом искусство представляется  усовершенствованным инструментом передачи информации. Его методом выступает создание контекста, приводящего к общему знаменателю субъективные опыты автора и потребителя, что позволяет с наименьшими потерями донести Знание. Посему талантливым произведением может считаться только то произведение, которое вызывает в потребителе задуманный автором (и никак иначе) эмоционально-смысловой резонанс. При этом произведение должно сообщать действительно новую и действительно качественную информацию. Все эти критерии, на мой взгляд, и есть решето, отсеивающее плевелы от зёрен и являющееся ключом к решению поставленной в данной статье проблеме.

Евгения Красноярова (г. Одесса):

Дело в том, что пора не разграничительные линии проводить внутри того слова-облака, на котором значится «поэт», а само слово это очистить от ложных определений. Поэт-любитель, поэт-рубитель, поэт-рубец, поэт-делец... Мы сами так загадили слово это, что тяжко ставить его рядом с другими, славными словами – Мандельштам, Цветаева, Тарковский… Надо бы, как в «Золотом телёнке», выработать «наконец конвенцию», по которой слово «поэт» раз и навсегда отъединить от слов «любитель», «профессионал», «гол-кипер» etc. И от слов «великий» и «плохой»по возможности тоже. Хотя бы на время прекратить то трясти реторту, то доливать в неё всего, что под рукой есть – пусть выпарится ненужное и ровным слоем осадок покроет дно. То и возьмём.

И тут вступает визгливым голосом Паниковский: «Но предупреждаю, если немцы плохо ко мне отнесутся, я конвенцию нарушу, я перейду границу». Конечно перейдёте, Михаил Самуэлевич, кто же в этом сомневается-то…

Илья Рейдерман (г. Одесса):

Статья Л. Костюкова отдает каким-то узко-клановым, цеховым духом. Терпеть не могу Цех – даже и гумилёвский «цех поэтов». Сегодня, скажем, в спорте – есть любители, и есть «профи». Любители могут быть сколько угодно талантливы – но если они не готовы без конца тренироваться, участвовать в соревнованиях, вариться в узком кругу околоспортивной жизни, то есть принадлежать к группе, – их просто в упор не видят. Впрочем, они могут организовать свои альтернативные соревнования, конкурсы. Сегодняшняя ситуация  есть следствие далеко зашедшего разрыва между «любителями» и «профи». Принадлежность к тем, кто перечислен  в списке «профи» – ещё не гарантирует того, что автор – настоящий поэт (композитор, художник). Это может быть и простым свидетельством того, что автор «пашет и пишет, как лошадь», участвует во всех «скачках», словом – раскручен. И на эту раскрутку – жизнь положил. Нужно жить не в провинции, а если уж в провинции – то ездить нужно, ездить, быть знакомым с теми, с кем следует, беспрерывно крутиться, чтобы тебя заметили, «держать руку на пульсе» литературной жизни. У меня впечатление, что даже изначально весьма даровитые люди – при такой жизни много теряют в творческом смысле, и пишут всё хуже. А главное – пишут, подчиняясь групповым, цеховым нормам. И тут, конечно, главное – за «новатора» прослыть! Вот молодые композиторы играют в пустом зале – для таких же музыкантов, вот художники приходят на выставки художников, вот поэты слушают поэтов. Хорошо ли это? Конечно, нет. Но ведь произошло неспроста. Потому что читателю, слушателю, зрителю – неинтересно, как ты искусно и тонко решаешь формальные задачи – о чём и судить-то адекватно могут только такие же знатоки формы. При этом и масштаб личности того, кто пишет, и содержание написанного – всё больше утрачивает значение. Оправдывать эту «непитательность» современной культуры – по меньшей мере, недальновидно. Вот и получается, что «любители» – ближе к читателю. По опыту сужу, что почти в каждой книжечке можно найти одно-два приличных стихотворения,  искренних и обращённых к душе человеческой.  Но… поэты ли это пишут? Да и «профи» – непременно ли поэты? «Вот в чём вопрос». Анна Ахматова как-то сказала, что пишущих сравнительно неплохо – много, а вот поэтов – раз-два и обчёлся. Что значит быть поэтом? Об этом знает тот, кто способен жить, как поэт, дышать, как поэт, писать, как поэт, поддаваясь душевному порыву, а не в оглядке на то, как «принято» писать.

Виктория Колтунова (г. Одесса):

Мне кажется, что у любимого мною Леонида Костюкова появилось много свободного времени. Вот он сидел и думал, а чем бы взбудоражить поэтическую братию? Потому что такие рассуждения сами по себе хороши, но чтобы они что-то изменили в этом мире в лучшую, или даже худшую сторону? Сомневаюсь. (Может я, как прозаик, слишком прагматична?) Итак, мы имеем три категории Людей Рифмующих: поэта настоящего, поэта-любителя и, наводящего страх на всех редакторов поэтических сборников и журналов, бесталанного, зато пробивного, графомана.

Поэт настоящий. Чтобы понять, что это такое, надо перечитать следующий абзац: «Возможно, главное – любовь к поэзии не идёт по разряду губительных страстей. Она не мешает, а помогает жить, даёт человеку ещё одну отдушину, ещё одно прибежище в трудную минуту. Она не разрушает семьи, не ведёт к алкоголизму и суициду, как это иногда случается с известными поэтами. Она – любовь к поэзии как таковой – не связана с диким эгоцентризмом и самовлюблённостью, характерными для лирического поэта». Понятно, суть настоящего поэта вытекает из вышеприведённого утверждения. Не очень-то привлекательная суть. Прочитала я, и мне поэтов стало по-человечески жалко. И Костюков их как-то так плохо обозвал, и жизнь у них саморазрушительная.

Теперь о графоманах. Цитирую: «Графоман неадекватен, неврастеничен, агрессивен, часто бескультурен. Вместо любви к литературе он наделён болезненной страстью к письму. Фигура это опасная и неприятная, особенно если графоман наделён честолюбием. Практически гремучая смесь». Ну, это ещё хуже. Но хоть для жизни не опасно. Ни своей, ни семейной. Значит, самый благополучный тип Человека Рифмующего – это любитель. Цитирую: «В любом случае, поэт-любитель — необходимый элемент в общей системе бытования поэзии и, возможно, самый верный читатель. Его любовь к поэзии, способность восторгаться – безусловно, востребованы. Честолюбивый любитель, пишущий стихи, естественным образом дорастает до профессионала того или иного ранга…» и т.д. Ну, слава Богу, хоть здесь всё замечательно. Остается призвать поэтов, товарищи, идите в любители, там хорошо и спокойно.

Только что нового в этом коротеньком эссе Леонида Костюкова? Вроде как мы все это и так знали. Жалели поэтов, презирали графоманов и похлопывали по плечу любителей. Цитирую: «А поэзия — незавидное, сумеречное, болезненное дело горстки отщепенцев. И не надо стремиться туда без крайней необходимости». Ой, Леонид, Леонид! Да будут туда стремиться, и «без» необходимости и «с». И ничего тут не поделаешь, как ни запрещай. Потому что в таком деле как поэзия запретить что-то ну абсолютно невозможно!

Сергей Шаманов (г. Одесса):

Я часто слышу, а ещё чаще прочитываю споры о том, что такое графомания и считаю, что мы находимся заложниками слова, имеющего иностранное происхождение в русском языке. В буквальной трактовке доходит до утверждений в том, что графо-мания – это лишь страсть к писательству и без неё настоящим писателем не стать. Но для меня намного важнее – устойчивое восприятие этого понятия в массовом сознании, ведь слово, как ни крути, вторично, оно лишь отражает то, что мы видим, чувствуем и познаем. А в массовом восприятии графомания – это безнадёжно плохое литературное произведение, не имеющее права на существование.

Графомания так же стара, как и сама литература, но в последнее десятилетие это явление обострилось благодаря передовым средствам коммуникации. Раньше на границе между графоманом и читателем стоял редактор и почтовый барьер. Пересылка по почте означала материальные расходы на конверты, марки, бумагу, машинистку или муки над печатной машинкой и весь этот процесс предполагал затраты времени и ограничивал возможности пиитов, отсекая не самых настойчивых. Сейчас же, недолго порывшись в сети, можно достать адрес любого издательства или печатного издания, а то и целый список, и за кратчайший промежуток времени, не прилагая значительных усилий, донести своё творение до многочисленных адресатов. В просторечии это называется «бомбить», бомбить значит воевать, идёт война графоманов за читателя. Как и любая масштабная война, она идет на несколько фронтов, второй фронт – это сайты свободной публикации (теперь уже и социальные сети), в которых можно спокойно разместить тексты минуя и редактора и цензуру. Война требует средств и если они есть – можно нанять редактора, проплатить издательству, заказать рекламу, но всё же в случаях явной графомании это – локализованный всплеск, не имеющий возможностей Интернета. Если в конце девяностых ещё рассматривалось такое культурное явление как «сетература», то в начале нулевых оно стало бессмысленным после того, как в сети появились произведения классиков, составлявших с одной стороны «золотой фонд» литературы, и куда более многочисленные произведения начинающих авторов, раньше скрытых от глаз обычного читателя. Графомания – это побочный продукт литературного производства и её по закону арифметической прогрессии с каждым годом становится всё больше и больше, целое море плохой литературы, которое со временем превратится не то что в океан, а примет масштабы космические. Тема графомании не была столь актуальной, когда она касалась ограниченного круга лиц, способных её распознать, оседала в письменных столах или при более удачно сложившихся обстоятельствах проходя свой естественный издательский путь сдавалась в макулатуру. Сейчас же, когда любое самое бездарное произведение в любую секунду может дойти до читателя в любой точке земного шара, вышедшая из тени графомания – это естественный и нередко равноправный участник современного литературного процесса.

Евгения Чуприна (г. Киев):

Такое ощущение, что автор этой статьи никогда настоящего поэта живьём не видел, и в зеркале тоже. А то, что он видел – это условности, просто группа людей, пишущих стихи, выдвинула из своих рядов каких-то личностей, у которых получается более складно, чем у прочих, и для удобства провозгласила их поэтами… Немота... Ощущал ли немоту Пушкин? Не уверена. Однако он, безусловно, был поэтом. Почему эта немота возникает у Васи Пупкина? Потому что Вася Пупкин тужится написать что-то, неизвестно что. Но это тревожный симптом, ведь это значит, что он силится что-то написать, когда у него нет идеи. То есть он пишет, чтобы быть пишущим. А если так, то какова вероятность, что в результате получится нечто осмысленное? Нулевая. Получится «что вижу, то пою» с таким прицелом, чтобы кучка технических интеллигентов оценила, пользуясь чисто механическими критериями, тонкость твоего тусклого и необаятельного внутреннего мира… Я – за такие стихи, которые прошибут и доярку, и шахтера, и профессора славистики. Я – за такие стихи, которые пэтэушники пишут на задних листах тетрадей. И такие стихи происходят не от немоты. Такие стихи происходят от полноты.

Алексей Лисовицкий (г. Самара):

О спорах поэтов и настоящих грибах. Поэт, если говорить об определениях (которые Человек раздаёт до кровавых мозолей) – настолько же эфирное понятие, насколько сильны споры о его, поэта, истинности и профессионализме. Профессиональный душещипатель... Или специалист кафедры межстрочных прочтений? Споры «О Боге» порождают самих себя. Споры о поэзии порождают споры и дают умным людям приятное окружение, из которого мгновенно удаляются дураки. А вот уже кого называть дураками… Спорим?

Евгения Бильченко (г. Киев):

Вопреки обычному желанию спорить, перерастающему у Вашего покорного слуги, в неврастению, я согласна с мнением, изложенным в данной статье. Как у человека, профессионально занимающегося наукой, возникло желание более чётко структурировать предложенную автором классификацию: поэт-любитель как мирный доморощенный посредственный пишущий, поэт-графоман как агрессивный посредственный пишущий, эдакий неврастенический любитель, настоящий поэт (понимая всю условность и предвзятость прилагательного) талантливый неврастеник-альтруист-маргинал, поэт-профессионал – бывший любитель/графоман, поднаторевший зарабатывать деньги на стихах. На мой взгляд, удачен образ любителя. Это позволяет отделить от графомании группу милых людей, ни на что особо не претендующих. Спасибо за статью. Нечто подобное присутствует в работе Ролана Барта «Писатель и пишущий», особенно по отношению к языку.

Кирилл Ковальджи (г. Москва):

Интересная статья, но однобокая. Вот её сердцевина: «…тип настоящего поэта содержит болезненную составляющую – страсть к письму, чересчур личное, заряженное отношение к продукту своего творчества, неврастеническое честолюбие. Другое важное отличие любителя от настоящего поэта – арсенал выразительных средств в поэтическом творчестве. У любителя он богат – его устраивает весь опыт, накопленный отечественной поэзией. Настоящего поэта этот опыт решительно не устраивает – как и бытовая речь, как и дворовый жаргон и остальное. Арсенал настоящего поэта пуст – он начинает с нуля, с немоты, с жёсткого кризиса языка. И в мучительном процессе преодоления этого кризиса изредка находит действительно новые решения»… Это так и не так. Иннокентий Анненский вовсе не страдал неврастеническим честолюбием, а Лермонтов вовсе не был пуст и т.д. Маяковский – другое дело, он подходит под определение Костюкова… На мой взгляд главное, что отличает настоящего поэта от прочих – это масштаб личности. Что с того, что Лермонтов начинает с освоения (присвоения?) пушкинского арсенала? Личность-то решительно другая и тоже великая!.. Сегодня обилие мастеровитых поэтов, а личностей мало, очень мало. Крупной личности прощаешь многое (сколько ненужного у Некрасова, плакатного у Маяковского, натужного у Цветаевой, скучного у Бродского!), а ведь люблю каждого «не за это», а за мощное притяжение и неповторимость.

Виталий Науменко (г. Москва):

При огромном количестве точных определений отличного эссе, само разделение на поэта-профессионала, поэта-любителя и поэта-графомана настолько условно, что обсуждать почти и нечего. Хороший профессионал – может быть графоманом (ранний Блок или Гумилёв), плохой (почти весь срез серебряного и золотого века) – любителем. Это не критерий. Вот отделить настоящего поэта от графомана просто. А промежуточные варианты… – риск ошибки огромен.

Валерия Богуславская (г. Киев):

По-моему, человеку пишущему, если он не заражён манией величия, трудно ответить на вопрос, настоящий ли он поэт. Обычно этот ответ (с которым он может в душе или во всеуслышание не соглашаться), дают за него другие. Может быть, солидаризоваться с автором в том, что, если стихи даются не самой большой кровью и не предельным напряжением сил, то ты явно не настоящий поэт? Но, говорят, Моцарт и Пушкин (я не сравниваю, а констатирую) писали достаточно легко. И каков же из этого вывод? Грань между поэзией и не-поэзией уловима на уровне вкуса, нюансов, чуть-чуть. Кто возьмёт на себя смелость считать себя законодателем? Лично я не берусь.

Юлия Подлубнова (г. Екатеринбург):

1. Проблема, которую поднимает Леонид Костюков, актуальна. Развитие современного литературного процесса, хотим мы того или нет, так или иначе идёт от широкого творчества масс. Это творчество в целом составляет ту периферийную часть этого процесса, которая, как мы знаем из теории, всегда стремится передать свои конструктивные элементы центру. Если говорить языком ненаучным и конкретно о состоянии современной поэзии, то, действительно, мы сейчас имеем сотни тысяч пишущих стихи, десятки тысяч считающих себя при этом поэтами, тысячи судящих о поэзии и т.д. Что из этого останется в веках, какие фигуры будут представлять нашу эпоху, сказать сложно. Вот названные автором – Дементьев, Губерман, Резник, Рубальская, Орлуша, Максим Фадеев, которых знает и любит не читающий классики российский народ. Вот – Кушнер, Николаева, Чухонцев, Кибиров, Лиснянская, Гандлевский, модные среди продвинутой публики. А если признаться честно, что ни те, ни другие не интересны? Что гораздо интереснее стихи какого-нибудь неизвестного, но чертовски талантливого, на наш взгляд, автора со «Стихи.ру»? Проблема, да. И хочется верить, что останется всё-таки слово, а не слова, слова. Без этой веры не бывает ни настоящего поэта, ни настоящего читателя, в конце концов… 2. Костюков пытается всё расставить по полочкам: вот вам графоман, вот – любитель, вот – профессионал, и вот – настоящий поэт. А если некто долго был любителем, а потом вырос до поэта, как это случилось с Г. Ивановым? Или, наоборот, был некогда талант, да вышел, что тоже часто встречается? То есть не всегда работает чёткое разделение. Поэзия, если хотите, это высшая математика, а не бухучет. Или другая проблема: написал некогда NN действительно гениальное стихотворение или два, а потом писал себе, писал, много. Теперь за эти два стихотворения и множественность текстов есть люди, которые считают его настоящим поэтом. Как быть? Не вставать же в позу критика, не говорить же о плохих стихах, всё равно никого не переубедишь. Ну и, конечно же, в стотысячсотый раз хочется вспомнить о вкусовых предпочтениях. Сегодня читается чьё-либо стихотворение и кажется гениальным, совпало с настроением, завтра удивляешься, а что в нём такого-то? Набор слов. В общем, всё сложно с поэзией и упрощения здесь не работают… 3. Кстати, возник вопрос об очерченных для «любителя» границах: а зачем их очерчивать? Делать в поэзии касты? Вот, ты, товарищ Ваня Иванов, – любитель, и не бывать тебе настоящим поэтом никогда! Не смей, не смей вторгаться в поле актуальной поэзии, нет у тебя, дорогой гражданин, таланта! Ты лишь необходимый элемент в системе бытования поэзии! Читай, но не пиши! Тоталитарное мышление, оно всегда, скорее, деструктивно. Эпоха литературоцентризма, вроде бы, закончилась, пусть Ваня Иванов пишет и пишет хорошо. Пусть выступает. Пусть у него даже будут поклонники. Всё решит не актуальная тусовка, состоящая подчас из весьма сомнительных авторитетов, а время. Может быть, потом окажется, что Ваня-то был лучше и талантливее (пусть и не гений), чем самый важный и раскрученный «настоящий поэт» его эпохи. Вот и хочется спросить: а судьи кто? А поскольку сама часто выступаю в роли судьи, то я – за Ваню…  4. Миф о настоящем поэте. Это тоже большая проблема. Отказываться от него опасно. А как быть с классикой? «Нас мало. Нас, может быть, трое…» Но почему тогда Пастернак входит в пресловутую большую четвёрку (с Бродским – пятёрку), а Г. Иванов не входит? А я – за Г. Иванова, а Пастернака не люблю. И что? Дурновкусие? Миф о настоящем поэте опасен. Всякий, кто берётся писать стихи, хочет оказаться тем самым, настоящим. И здесь есть колоссальный риск поверить в этот миф и оказаться в итоге злостным графоманом. Мне кажется, что надо быть очень осторожным в обращении с этим мифом. Предельно. Пытаться не применять его в отношении к современности. Пусть настоящие поэты будут в прошлом. Мы их знаем, мы их любим. А на нашу эпоху мы ещё поглядим как-нибудь погодя или поглядят за нас потомки.

Серафима Орлова (г. Омск):

Нужно заметить, что меня немного забавляет эта характерная шумиха, которая должна «ознаменовывать» начало нового века, в том числе и литературного. Всюду возникают какие-то объединения, какие-то кружки, какие-то манифесты, какие-то новые критерии и новые герои, но такое впечатление, что всё это появляется с оглядкой на то, «как должно быть». Будто литература тщится взобраться на ту ступеньку лестницы, которая ещё не построена, просто потому, что «должна быть ступенька». Какая-то тотальная растерянность. В условиях «поэтического бума», который, по мнению критиков, сейчас наблюдается, становится актуальным вопрос об истинной сущности поэзии, о том, как отделить графоманов от талантов, любителей от профессионалов и прочих агнцев от козлищ, но критерии отбора представляются чересчур расплывчатыми. Как судить, если невозможно опираться на то единственное, что помогает окончательному отсеву – на опыт времени? Как судить, если «у нас нет Белинского»? Кто возьмёт на себя право указать – вот тот любитель, вот тот талант, а вот этот уж точно гений, помяните моё слово лет через двадцать? И берутся ведь за такое, и указывают даже, но всё это, как совершенно верно подмечено в статье Леонида Костюкова, «круг заинтересованных». «Поэты-филологи, пишущие критику»(© Кирилл Решетников). Есть только один способ, действующий почти наверняка: подождать лет дцать, когда время тряхнёт нас, и мы в очередной раз узрим истину. А пробовать сейчас отделить достигших высокого уровня «ремесленников» и настоящих поэтов – представляется нереальным.

Александр Уланов (г. Самара):

Поэзия – да, невозможна и ненадёжна. Именно поэтому представляется, что грани значительно тоньше. Например, Кушнер-Николаева-Чухонцев-Кибиров-Лиснянская-Гандлевский – всё-таки скорее профессионалы, так как живут на то, что репрезентируют себя как представители литературы. Они же – в терминологии Костюкова – «любители», поскольку их стихи вовсе не в области невозможного и ненадёжного, а – опережают среднее представление о поэзии ровно на миллиметр, чтобы выглядеть новыми, не теряя связи с привычным и очевидным. То, что действительно новая и неочевидная поэзия (а другое – не поэзия) никогда не будет востребована рынком (и премиями), ясно уже очень давно. Стоит ли вздыхать об этом очередной раз?..  Восприятие поэзии и языка как проблемы, а не данности – действительно необходимое условие (о чём тоже говорится давно – Костюков ограничивается словами Адамовича, а мог бы вспомнить Бланшо или Шкловского), но далеко не достаточное. У проблемы могут быть разные решения, может быть, позволяющие что-то увидеть, может быть, возвращающие в прежний круг. Во всяком случае, «чересчур личное, заряженное отношение к продукту своего творчества, неврастеническое честолюбие» представляется имеющим отношение только к биографии, а не к взгляду (не к поэзии).

Антон Маргамов (г. Екатеринбург):

Поэт любитель VS Настоящий поэт. «Я никогда особо не понимал своих стихов, давно догадываясь, что авторство – вещь сомнительная, и всё, что требуется от того, кто взял в руки перо и склонился над листом бумаги, так это выстроить множество разбросанных по душе замочных скважин в одну линию, так, чтобы сквозь них на бумагу вдруг упал солнечный луч». (В.Пелевин «Чапаев и Пустота»). «Поэт – это философ конкретного и живописец абстрактного». (В. Гюго)…  Ну что ж, классификация поэтически увлеченных индивидуумов (в дальнейшем, для краткости, предлагается именовать их, прости Господи, поэтами) у г-на Костюкова имеет место быть, а раз так, то рассмотрим это «быть» попристальнее. Что же мы имеем? А имеем мы следующее! Ту группу товарищей, которая подвержена влияниям извне, кои в народе принято именовать вдохновение, муза, а в некоторых наиболее продвинутых областях и просветление (рассматривать в данном контексте прочие вербальные восприятия, возникающие у «испытуемого» в результате различных т.н. «магнитных бурь» и прочей политкорректной и не очень сейсмической активности, спровоцированной хронической сексуальной неудовлетворенностью, заработной платой и иными материальными благами мира, гарантирующими более или менее сносное в этом мире существование, смысла не имеет), автор статьи классифицирует, подразделяя на категории, обозначенные им как «поэт-любитель» и «поэт настоящий». Коим в контексте его (автора статьи, то бишь) классификации соответствует ряд приличествующих и ярко выраженных признаков. Причем признаки развития, движения и прогресса, наличествуют только у первой категории поэтических граждан, любителей. Потому как «настоящий» поэт, являет собой некий симбиоз буддиста и просветленного даоса, попутно начитавшегося Екклесиаста. «Всё суета сует…» А поэтому, достигнув определенного уровня просветления, настоящий поэт уходит в своеобразную нирвану (не путать с рваниной, состоянием, которое так, или иначе также сопутствует «настоящему поэту» на протяжении его жизненного цикла), отгораживается от внешнего мира и только и занимается тем, что ничем не занимается, этакое «умное неделание» мрачного лирического героя, в ореоле романтизма! Безусловно утрирую, но от классификации, которую нам предложили, попахивает чем-то в некотором роде дарвинистическим, этакая, а-ля поэтическая теория видов. Мой мозг категорически не приемлет такого положения вещей, порождая волны «пролетарско-праведного» гнева… Особенно сильными эти «волны» становятся при употреблении категории «профессионал», определяемой автором как умеющий зарабатывать своим делом энное кол-во денежных единиц, и чем так сказать больше, тем и профессионализм ярко выраженней! Ей Богу, сии категориальные подразделения, мягко говоря, смущают! Сугубо практически-материалистические взгляды на мир поэзии вообще и на поэта в частности неприемлемы… Да, в современном мире прокормиться своим талантом (если это только не таланты банкира, брокера и т.п.) практически невозможно, как, собственно, невозможно было сделать этого и ранее, на протяжении всей человеческой истории! С красивых строчек сыт не будешь, но подводить под категорию профессионализма этаких Ляписов-Трубецких, отрабатывающих гонорары «Гаврилой почтальоном, хлебопеком и т.п.» грубейшее нарушение действительности. В поэзии, как и в остальной классике жанра, именуемого как искусство, всё просто, есть талант, и есть бездарность, всё прочее вода!.. Рифмование и стихоплётство, иже графомания, ничего общего с настоящим искусством не имели и иметь не будут (в японской поэзии вообще рифма отсутствует и чего?), равно как и с профессионализмом. Так как профессионал, это не тот, кто больше зарабатывает, а тот, кто лучше делает!.. Итак, выводы я для себя сделал следующие, статья написана на «троечку», общее впечатление от основной фабулы автора можно охарактеризовать как его невысказанную мысль: «Ударил бы я вас, но страшно замараться…»… Или нечто вроде того! И вообще, как мерило материальности может измерить такую нематериальную субстанцию как талант?

Виталий Андрущенко (г. Полтава):

Могу сказать пару слов – не о статье, а о том, о чём в ней написано. Т.е. об установлении ещё одних рамок и категорий в ещё одной сфере жизни. Человек, конечно, очень склонен к осмыслению всего подряд – реальность в виде неразделимой целостности ему не подходит, и он делит её на предметы, уровни, категории и т.д. В каких-то областях это оправдано – но давайте хотя бы что-нибудь оставим таким, как оно есть, без всяких определений!.. Поэзия (и вообще, любая литература) хороша в своём диком, ничем не обусловленном виде. Возможно, кто-то, начиная стих, и думает: «Ну вот, ещё один мой графоманский (или любительский) шедевр», а кто-то тайно считает, что у него уж точно профессиональный уровень и высокий талант. Наверно, всё же многие как-то оценивают свою поэзию – и почти знают, как бы другие отнеслись к ней. Но хотелось бы, чтобы поэзия была только непрофессиональной, чтобы в ней не было никаких стандартов; и для этого надо сразу отказаться от установления особых областей – мол, вот будь любителем, и пускай тебе будет уютно в своей ячейке, а хочешь быть профессионалом, изволь соответствовать. Люди знают, что такое стихи, – и пускай каждый, кто хочет писать, пишет, как и о чём хочет. Автору должно быть важно написать – именно то, что он хотел; второе дело – показать это (может, отправить в редакцию или выложить на сайте), что совсем не обязательно, по желанию. Ну и если это нечто уже выставлено, доступно определённым людям, то и пусть они уже делают со стихом всё, что захотят). Кому-то понравится, кто-то скажет: «О, это совсем бездарно», кто-то разглядит не слог, а смысл. Любой, кто критикует, так же ответственен за свои слова, как и автор за своё творение. Только в такой свободе возможно развитие литературы – и она, мне кажется, есть, и в интернете, и, в меньшей мере, в печатных изданиях. Ещё существуют ниши – но они уже не так официальны, это скорее мнения отдельных людей. Что говорить – уже давно печатают романы восемнадцатилетних фантазёров, то, что раньше можно было только нескольким друзьям показать, прочесть. И что главное – есть читатель! Так что можно только наслаждаться этой свободой самовыражения или, по крайней мере, наблюдать за этим: за дерзостью и выдумкой одних, за тем, как другие упиваются этим, – и ждать, когда начнёт возвращаться более изысканная и «плотная», что ли, литература, где каждое слово имеет определённый вес и где какая-то изначальная суть более важна, чем некий развлекающий эффект.. Заметьте, я не говорю: «настоящая литература»!..  ))

Сергей Кирошка (г. Санкт-Петербург):

Воспитание любителей? Любовное вразумление? Конечно, только адекватной части армии любителей. Что же делать?! Достали уже эти «любители». Создают хаос в литературном доме. Подавляют своей бестолковой массовостью. С ними не знаешь, что делать. И обижать нехорошо – «любовь к поэзии не идёт по разряду губительных страстей. Она не мешает, а помогает жить, даёт человеку ещё одну отдушину, ещё одно прибежище в трудную минуту. Она не разрушает семьи, не ведёт к алкоголизму и суициду, как это иногда случается с известными поэтами». Но и мириться с бестолковыми любителями в собственном обустроенном доме невозможно. Это как «Жизнь с идиотом»… Классификация «поэтов» (как это понято из статьи Костюкова): 1) То, что пишут профессионалы – не поэзия, а стихи. 2) Поэт-любитель – вообще никто: ни поэзии, ни добывания денег. (Или всё же и у них присутствует иногда поэзия? Хотя тут же – что это такое? Для одних это поэзия, для других – коврики с лебедями и слоники на комоде). 3) Графоман изводит бумагу и чернила. 4) Настоящий поэт – талантливый графоман: кроме макулатуры порождает ещё и стихотворные тексты, которые помимо того, что их можно отнести к поэзии, ещё и открывают что-то новое в этом деле. Настоящий поэт добывает не просто крупицы поэзии, он куда-то сдвигает литературу. Как есть выдающиеся спортсмены, которые на крохи секунд или сантиметров улучшают мировые рекорды…  Можно, наверное, и так всё понимать, хотя от такой классификации тоскливо делается. И всё же по-любому стихийное стихопорождение будет продолжаться. И вряд ли кто-то способен упорядочить эти процессы…  За рамками статьи остались гораздо более насущные и интересные вещи: Как разбираться в хаосе постоянно порождаемых стихотворных текстов? А судьи кто? Что делать пишущему народонаселению в этом – возможно соответствующем реальности – жёстком раскладе? А что вообще с поэзией? Она есть или её таки нет? Что это вообще? Интересует она кого-нибудь? Имеет она самостоятельную ценность? И так далее…  Какой-то морок – двигать куда-то искусство, литературу! От избытка литературоведческой образованности. Может быть, вообще бросить это дело или, по крайней мере, временно остановиться? Некоторые, к примеру, вообще считают, что литература, музыка и прочие искусства выполнили свою функцию и тихо умерли…  «Но как же так! Такую очередь отстояли, столько душевных сил затратили, сколько времени убили! И что? Магазин закрывают!? Всю эту литературную лавочку. К едрене фене!

Александр Очеретянский (г. Фэйр-Лоун):

Нет поэтов с приставкой. Есть поэты и не-поэты. И неважно, делают поэты деньги на своих стихах или не делают. Как правило – не делают, но как везде и всюду, имеются свои исключения. (По аналогии, Пикассо делал деньги при жизни, а Ван Гог стал зарабатывать только через сто с лишним лет после смерти). Поэты пишут стихи. И не-поэты стихи пишут. То, что пишут поэты – остаётся. Как долго – не знает НИКТО. Всевышний знает, конечно, но молчит… То, что пишут не-поэты, можно было бы и не писать, но нельзя было не написать, потому что это надо в первую очередь самим пишущим. И тем, и другим – не написать, всё что равно что не опохмелиться. В России скажешь так, поймут. Кто решает: кто есть КТО? При жизни – соотечественники поэты. После жизни – Время. Время и ещё раз время…

Олег Завязкин (г. Донецк):

Реплика. Сыздетства имею дурную привычку читать с конца – «…поэзия – незавидное, сумеречное, болезненное дело горстки отщепенцев. И не надо стремиться туда без крайней необходимости». Эти короткие слова хочется взять эпиграфом ко «всерусскому компендиуму словес изящных», буде он родится. Иначе – и точнее! – сказать нельзя. «Арсенал настоящего поэта пуст – он начинает с нуля, с немоты, с жёсткого кризиса языка» – ещё одна фраза, подлинный смысл которой ещё предстоит уяснить. Русская (и русскоязычная) поэзия наконец-то заняла положенное ей от природы место – примерно такое, как в англоговорящих странах: количество качества переросло в качество количества, и это ещё одна победа вечнозелёной марксистской диалектики… :)

Владимир Тучков (г. Москва):

Статья прекрасная! Как прекрасна и любая утопия. Однако мы движемся совсем в другую сторону. Поскольку нормальный поэт-любитель, произведенный заметным для невооруженного взгляда тиражом, может появиться лишь в результате определённых педагогических мероприятий. Как это было в старину в гимназиях или теперь в западных университетах, где существуют семинары по литературной практике… Он должен усвоить три вещи. Историю мировой поэзии. Практику версификации. Но главное – поверить обладающему непререкаемым авторитетом преподавателю, что он является поэтом-любителем, а не тем, кто рождён для вдохновенья и т.д. Первый и второй компоненты можно освоить при помощи самообразования. Однако поверить в свою «заурядность» ему будет непросто, поскольку такие деликатности возможно принять лишь при установлении определённого душевного контакта с критиком-советчиком… Ситуация усугубляется ещё и тем, что при нынешней премиальной свистопляске, когда сбиты критерии качества, всякий потенциальный поэт-любитель может заявить: «а у меня не хуже!». И начнет «выбиваться» в настоящие поэты… Так что массовый призыв в данную окололитературную категорию вряд ли возможен. И это хорошо. Поскольку, вняв советам автора статьи, новоиспеченный поэт-любитель будет сильно разочарован. А то и душевно травмирован. Поскольку сведения о рынке «стихов на случай и текстов для шоу-бизнеса», которые «пишут на заказ сидящие в провинциальных конторах» любители, ставшие профессионалами, чудовищно преувеличены. Что, впрочем, понятно и естественно для жанра утопии…  Мне, конечно, понятны мотивы, которые подвигнули автора к данному сочинению. Они гуманны – канализировать должным образом душ прекрасные, но несостоятельные порывы. То есть он попытался выступить этаким психотерапевтом, который сделает счастливыми тысячи ощущающих себя несчастными сочинителей. И тут хотелось бы посмотреть, как господин Костюков взялся бы объяснить небезызвестной Веро4ке, что её призвание – сочинять рифмованные тосты для нефтяных корпораций. Да она ему глаза выцарапает! Как она уже обошлась с двумя прекраснодушными пропагандистами своего творчества – Житинским и Быковым.

Татьяна Доманова (г. Барнаул):

Поэт или… полу-поэт? Не претендуя на абсолютное понимание автора и адекватную оценку плодов его творчества, протестуя против всякой возможности объективности в принципе, хотелось бы всё-таки возразить. Классификация поэтов на любителей и профессионалов напомнила мне вечную тему «Моцарта и Сальери» у «профессионала» А.С. Пушкина. Гений самодостаточен. Какие бы губительные страсти им не владели, он – избран, он боговдохновенный скриптор, которым лишь в редких случаях при всех стараниях и добродетелях может стать скромный трудяга-стихописатель. Главное, чтобы этот трудяга не страдал комплексом непризнанного гения! Вряд ли «поэту по складу души» так необходимо восхищение толпы… Сама попытка рационального разграничения любительства от профессионализма сомнительна. Воспринимая чьи-то произведения, мы ориентируемся на свои представления (читай: стереотипы), вкус (который индивидуален), жизненный контекст (который также неповторим и определяет восприятие всей поступающей информации). В результате имеем дело лишь с отдельно взятым мнением. Фраза «это плохое стихотворение» заведомо неверна, можно лишь сказать «это стихотворение мне понравилось». Каждый раз «изнутри» оценивая «живое стихотворение» нужно иметь в виду, что его интерпретация безгранична. Да и что по существу отличает любителя от профессионала? Определённое количество написанных строк? Заработанных денег? Или речь всё-таки идёт об общественном признании, социальном статусе, ярлыке типа «член Союза писателей»?.. Система бытования поэзии – это не общественный институт. Поэзия – как сама жизнь, ни в какие системы не укладывается, её законы непостижимы разумом. Выбор счастливчика, ставшего баловнем толпы, иногда совершенно случаен: тот же Иннокентий Анненский – неизвестный поэт при жизни, признанный гением лишь сейчас, и многие другие – известные среди современников, но забытые потомками… Совсем непонятно, почему упоминается в статье Максим Фадеев и Константин Меладзе. Шоу-бизнес – это совершенно иное пространство. Тогда давайте запишем в поэты и авторов рекламных слоганов! Тем более – в поэтов-профессионалов. По этой логике бедный дворянин Пушкин – всего лишь поэт-любитель. Вряд ли гонорар можно считать мерой профессионализма. Огромные деньги и огромный талант – две линии, которые могут и не пересечься, но талант, повторюсь, самодостаточен… Смотрю на классические произведения и никак не могу назвать их авторов «горсткой отщепенцев». Это с ноткой горечи определение – всего лишь сетование на аутсайдерство в обществе. Если таланта маловато, нужно честно себе в этом признаться, не затаивая претензии и не уподобляясь «маленькому человеку», мечтающему о большой славе. Поэту нужен, конечно, читатель, адекватно его понимающий и способный к диалогу. Но, как правило, поэт в своём переживании одинок. Чаще его алкоголизм, суицид именно от этого… Гениев единицы, их понять дано далеко не каждому, поэтому в своих оценках нужно быть очень деликатным. Непризнанный гений или бездарность? На этот вопрос может ответить только время, а никак не человек, пусть даже доктор филологических наук. «Народ, который не умеет чтить своих поэтов, заслуживает... Да ничего он не заслуживает – пожалуй, просто ему не до них. Но какая разница между чистым незнанием народа и полузнанием невежественного щёголя! Готтентоты, испытывая своих стариков, заставляют их карабкаться на дерево и потом трясут дерево: если старик настолько одряхлел, что свалится, значит, нужно его убить. Сноб копирует готтентота, его излюбленный критический приём напоминает только что описанный. Я думаю, что на это занятие нужно ответить презрением. Кому – поэзия, кому – готтентотская забава», – писал довольно точно, по моему мнению, Осип Мандельштам.

Снежана Малышева (г. Киев):

Леонид Костюков во многом прав, то есть это его суждение вполне можно было бы принять за некую отправную точку в рассуждениях. Вся проблема в том, что творческие процессы любого уровня, будь это опыты первой рифмовки или муки, как верно замечено, невыразимости у Поэта, имеют одно общее качество, это процессы текучие, не статичные. Отсюда классификация возможна, только с той точки зрения, когда эти процессы уже замерли, то есть или уже все умерли, или мы условно остановили процесс на каком-то этапе… В силу текучести творческого процесса, способного даже видоизменять саму творческую личность, поэт-любитель может дорасти до уровня Поэта-Творца, и Поэт-Творец в силу некоторых обстоятельств может превратиться в поэта-песенника, патриота или ещё кого-нибудь сходного с любителем или же профессионалом…  Поэтому можно принять некоторые критерии, представленные Костюковым, как основополагающие в классификации, но с оговоркой, что они относятся не к человеку (занимающемуся стихосложением) вообще, а к моменту жизни человека, в котором творятся данные произведения. Если индивидуум, на момент создания произведения уже достаточно овладевший ремеслом стихосложения, ощущает некоторую неспособность выразить желаемое (так называемые муки творчества), то можно говорить о подлинном рождении нового, что соответствует Поэтическому творчеству с большой буквы… Но существует и следующий этап. Когда открытие Нового становится естественным как дыхание….  Ну а в том, что любое творчество полезно для личности и в конечном счёте для общества, у меня сомнения нет. Поэты-любители разносят семена поэзии по миру. Конечно, не будь Поэтов-первооткрывателей, нечего было бы разносить поэту-любителю. Но не будь поэтов-любителей, достижения поэтов-первооткрывателей не сотворили бы должного резонанса в обществе… Моя формула большого Поэта заключается в сочетании трёх компонентов: мастерство стихосложения, высокий Духовный уровень личности, повышенная чувствительность к действительности.

Ольга Подлесная (г. Харьков):

В целом согласна с автором статьи – жуткое количество воинствующих профессиональных графоманов требует какого-то определения «настоящего поэта». С другой стороны мастерство, т.е. та область, в которой можно «расти и развиваться» – необходимое условие наличия настоящей поэзии и вовсе не признак графоманства! Правда, именно оно – мастерство – приобретается только при условии «любви» к поэзии вообще – чужой, не своей, поэтому любитель – знающий, читающий, чувствующий – он, наверное, и есть – так ли я поняла автора статьи? – настоящий поэт?.. И ещё: «А поэзия незавидное, сумеречное, болезненное дело горстки отщепенцев». (А как же Бородино, Скифы, Онегин? – Это я по поводу сумеречного и болезненного). «И не надо стремиться туда без крайней необходимости». – Вот с этим согласна на 101 % – с 16 лет обучена на литстудии: можешь не писать – не пиши! В том и беда, что не могу! Пишется! Поэзия – редко, стихи куда чаще. Но ведь и у моих любимых классиков 10–15 стихотворений – любимые, а остальные – мимо? – С уважением к автору статьи – любитель-графоман Ольга Подлесная.

Александр Приймак (г. Харьков):

Любитель и нелюбитель. Опустим очевидные банальности… Признаем и то, что раньше кое-что было лучше. Равно, как и существование пресловутого племени «физиков-лириков»… Перейдём к менее избитому. Действительно – практически каждый заинтересованный ценитель, скорее всего, пробовал свои силы в любимом деле. Но слово «любитель» имеет более, чем две стороны, или, может быть, что не менее важно, следствия. В нашем случае – один и тот же человек любит и читать стихи, и пробовать их писать… А вот другой человек может и не любить писать, но любит быть опубликованным, «тусоваться», считаться, и, если повезёт, получать премии и… гонорары. Причём, частенько таковое поведение и желание совпадает на его «счастье» со встречными желаниями окружения. Порой это бывает «коллективно подсознательным», или даже вполне осознанным желанием определённого круга читателей, критиков, издателей – «чего-нибудь» новенького… Я уж не говорю о «рейдерстве» в литературе. Когда действия названного круга, или, если угодно, клана лиц определяются в первую очередь вопросами землячества, знакомств, более или менее сиюминутной или же достаточно долговременной выгоды. Литература в данном случае является лишь поводом, средством… Иногда – и целью. И иметь в виду вовсе не фантазийную цель, например, людей, относящих себя к заветному «золотому миллиарду». Для которых важен принцип «разделяй и властвуй». Для этого вполне подходит и литература, равно как и другое «массовое искусство»… Следующий небанальный вопрос. Кто служит в храме? Который, кстати, является таким актуальным для любого храма. Собственно теологического включительно… С чего начал И. Христос? Изгнал торговцев из храма! Этот вопрос остро актуален и для литературы… Разумеется, в литературе, кроме собственно литераторов, извините за выражение, – производителей литературы, это ещё и её подвижники-посредники – критики, редакторы, издатели, преподаватели. И поэты-любители, поддерживающие её традиции. И даже нелюбители, но которые ею так или иначе занимаются. Иногда даже – профессионально…  Реминисценция Пушкина: И славен буду я, доколь в подлунном мире, / Жив будет хоть один пиит.  Неслучайно в оригинале Горация – пока жрец будет вводить чистую деву в Капитолийский храм. Ибо в древности вполне привычным было существование прихрамовых проституток. Которые во всех разновидностях существуют и в литературе…  «Не от хорошей жизни / начинают писать стихи / Поэзия – дело капризное / Поэты – сыны стихий…»

Гурген Баренц (г. Ереван):

Леонид Костюков взялся на трех страницах «объять необъятное», взялся препарировать, анатомировать сущность «высокой болезни» стихотворчества. Ещё одно сломанное копьё, которое метило «в яблочко», но, на мой взгляд, не попало, да и не могло попасть – хотя бы в силу зыбкости и расплывчатости цели и задач его заметки. Активное неприятие вызывает сентенциозность и претенциозность изложения дискуссионных мыслей, то, что Леонид Костюков выдает довольно спорные замечания за истину в последней инстанции. «...Любовь к поэзии... не связана с диким (!?-Г.Б) эгоцентризмом и самовлюбленностью, характерными для лирического поэта», – считает автор заметок, не подозревая, что этот «наезд» на лириков вполне может быть адресован ему самому. Если «внутренняя культура помогает поэту-любителю не перепутать с работой поэта-новатора», значит, поэт-любитель не графоман, значит, он не «болен» словотворчеством и знает «своё место», но тогда просто непонятно, с какой целью он наводняет Интернет-пространство своим любительским творчеством. Автор убеждён, что «надо на внятном качественном уровне разграничить позиции поэта-любителя и настоящего поэта». Час от часу не легче: автор призывает к внятности и при этом говорит совершенно невнятно. Где это разграничение, где водораздел, кто, наконец, определяет границы между любительской и профессиональной поэзией? Автор заметок даёт настоящему поэту определение «талантливового графомана», вероятно, считая, что такое определение ошеломит, оглушит читателя своей парадоксальностью и поэтому будет благополучно «проглочено». Но словосочетание «талантливый графоман» – это элементарный нонсенс, между этими словми происходит «короткое замыкание», они не могут «мирно сосуществовать» – хотя бы потому, что графоман изначально, по самой природе своей не может быть талантливым, а если он талантлив, то уже не графоман. Возможно, не «настоящий поэт», не профессиональный поэт, все, что угодно, даже «поэт-любитель», но только не графоман. В нашем сознании графоман это бумагомаратель и борзописец, человек, пишущий легко и легковесно... Но даже если мы допустим, что есть такая категория талантливых графоманов, то совершенно непонятно утверждение Леонида Костюкова, что «талантливый графоман остаётся талантливым графоманом». А почему он не может эволюционировать в «настоящего поэта»? Ведь он же не простой графоман, а – «талантливый»… Эту полемику с автором можно было бы продолжить, благо, он дает для этого большие возможности, нещадно эксплуатируя формальные парадоксы (всё те же нонсенсы) вроде «арсенал выразительных средств» у любителя «богат», а у настоящего поэта – «пуст». Интересно, а как быть с «талантливыми графоманами», ведь они, по трактовке и определению Леонида Костюкова, не подпадают ни под одну из этих категорий?.. Совершенно непонятной и неприемлемой представляется мне и определение профессионализма в литературе. Не секрет, что наше время для профессионального писательства не просто нелётное, а самое что ни на есть мерзопакостное, литература, поэзия кормит только классиков и элиту. Но означает ли это, что человек, полностью посвятивший себя поэтическому творчеству и в силу этого бедствующий, прозябающий и невостребованный, во многом неадекватный и «не от мира сего», не зарабатывающий на жизнь и не способный быть кормильцем в семье и вызывающий нарекания и насмешки в кругу преуспевающих знакомых банкиров, бизнесменов и олигархов, является «любителем»? Это не вина их, а беда. Это примета времени, конкретная и поганая (я смотрю из своего окошка, извините). Помните анекдот: «Обезьяна – самец, а мужчина – тот, кто деньги зарабатывает»? Ну не зарабатывают денег литературным трудом очень многие наши замечательные поэты, в том числе и перечисленные автором заметок, но нужно ли и можно ли называть их «самцами», извините, непрофессионалами? Бедствуют, не зарабатывают на жизнь многие известные актеры (не путать со звездами шоу-биза), музыканты и художники, – и что же, всех их скопом назовём любителями? В своё время советских хоккеистов и футболистов также именовали «любителями», а на поверку вышло, что они «профессиональнее» официальных «империалистических» профессионалов… Завершая свои «заметки на полях» (вернее прерывая их, поскольку проблемы востребованности, читаемости современной русской поэзии многогранны и неисчерпаемы, взять быка за рога автору полемической статьи не удалось, да и вряд ли кому-то удастся, а порхать бабочкой над этой болевой темой не считаю приемлемым), хочу поделиться одной своей заботой. То, что поэзия должна быть «глуповатой» (именно в пушкинском понимании), бесспорно и самоочевидно. Но многие редакторы серьёзных литературных изданий на дух не переносят традиционную поэзию. Все чаще и чаще мне приводится получать вежливые советы – дескать, ваши стихи совершенны по форме, в них всё на месте и образы яркие, но нам нужно, чтобы был минимум смысла и максимум артистизма. Они с удовольствием публикуют поэтическое ёрничанье, словотворческую эквилибристику, жонглирование словами и метафорами... Это тоже высокая поэзия, и я никогда не позволю себе говорить о ней свысока или называть её словоблудьем. Она, безусловно, интересна и самодостаточна, но при этом не должна заслонять собой стихи, написанные «без фокусов». Не хочу выглядеть ханжой, у меня никогда не было проблем с восприятием модернистов и новаторов, но если талантливые молодые поэты станут «наступать на горло своей песне», станут «прогибаться», подстраиваться под вкусы и требования издателей, то они со временем неизбежно потеряют свой стиль, своё лицо и свой голос. Модернистами и новаторами они не станут, а себя наверняка потеряют.

Юрий Угольников (г. Москва):

Кто такой настоящий поэт? Человеческие представления о поэзии, искусстве, творческом даре вообще довольно сильно напоминают христианскую идею искупления грехов и спасения. Христианство дало две противоположных идеи спасения: первая состоит в том, что человек сам может его достичь, что своими делами, он прокладывает себе дорогу в рай. Второй – спасутся только те, кого сам бог избрал для спасения (так полагают протестанты). Такие же два взгляда возможны и на поэзию: первый – что можно научиться писать настоящие стихи и второй, что стихи пишут только избранные (своеобразный поэтический или культурный протестантизм)… Леонид Костюков предлагает подход, близкий ко второму, но близкий лишь отчасти. Этика протестанта требует от него постоянного совершенствования в своём призвании – в своей профессии, потому что никаких гарантий того, что именно он избранный, у него нет, он должен самому себе постоянно доказывать избранность. Напротив, Леонид Костюков, ссылаясь на Георгия Адамовича, как бы даёт амнистию кругу избранных – «настоящих» поэтов – раз «поэзия для настоящего поэта невозможна», то и доказать себе как бы то ни было свою к ней причастность так же нельзя, да, в сущности, и не нужно. Настоящий поэт обязан быть непрофессионалом. Более того, он, по-видимому, обязан писать всё хуже и хуже, потому что у настоящего поэта «арсенал пуст», и как только он наполняется, а он не может не наполняться, ведь существует же банальный опыт, который можно преодолеть только при полной амнезии. Однако, что подразумевается под «пустым арсеналом», и как он связан с «невозможностью поэзии»?.. Я не собираюсь оспаривать Георгия Адамовича – с моей стороны это было бы большой дерзостью, но всё же, что подразумевается под «невозможностью поэзии»? Это вовсе не отрицание традиции и не невозможность обратится к ней и её продолжить, это не «пустой арсенал», скорей, это недостаточность арсенала. Попробуйте изъять из стихотворений, скажем, И. Бродского все отсылки и аллюзии, разорвать его связь именно с традицией – это невозможно: «арсенал» Бродского огромен, и больше чем у многих «профессиональных» и даже «настоящих» современных поэтов. Конечно, если мы оставим только традицию, то много в Бродском мы не поймём, но без неё Бродского не существовало бы. Недостаточность арсенала и его отсутствие – вещи разные. «Невозможность поэзии» – не отрицание традиции, мастерства и профессионализма, в конце концов. Скорее это максимальная сложность своего личного высказывания – невозможность говорить также, теми же словами, тем же языком, что и прежде. Ощущение невозможности может быть вызвано разными причинами: глубочайшим пиететом перед традицией, или же пониманием её непригодности, но это не столь существенно. Кроме того, с ощущением невозможности личного высказывания борется и другое – то есть, невозможность отказаться от него, от этого высказаться – внутреннее графоманство, которое, как пишет Леонид Костюков, наличествует в каждом настоящем писателе и поэте. И кто знает, в какой пропорции они смешиваются: может и того же упомянутого Леонидом Костюковым Илью Резника, нет, нет, да и посетит всё же ощущение невозможности личного высказывания – ну, вдруг?.. Арсенал поэта-любителя максимально богат, но разве этот так: разве кто-нибудь смог бы органично сочетать, скажем, поэтику Велимира Хлебникова, Павла Родимова, Всеволода Емелина, Агнии Барто, Михаила Кузмина и Владислава Ходасевича. Да это был бы настоящий творческий подвиг! Уникумы, которые, как Данила Давыдов, признают, что «ни одна блоха не плоха» (что все поэты и все стилистики равноправны) – единичны. Да и то, сам Данила Давыдов пишет во вполне узнаваемой манере. Даже профессиональные любители: критики и филологи сильно отличаются во взглядах на литературу, как, скажем, разойдутся взгляды профессионалов на такую фигуру, как Всеволод Емелин – один критик причислит его к лику поэтов, другой изгонит из литературного сообщества вообще, и оба критика останутся профессионалами… «Всего опыта, накопленного отечественной поэзией» – не существует как данности. У каждого автора будет свой опыт, и свои ориентиры, будь то «настоящий» поэт или «любитель поэзии». Разумеется – с высоты птичьего полёта кажется, что всё, что ниже баобабов – всё одинаковое, но если спустится ниже, кустик от кустика сильно отличается, и Максим Фадеев – это уж никак не Андрей Дементьев… Так что же, Илья Резник – настоящий поэт? Не знаю – не читал. Доверяя вкусу Леонида Костюкова, могу согласиться, что, скорее всего, нет – не поэт. Но при этом Владимир Маяковский, который создавал на заказ стихи не менее механические, чем у Ильи Резника, всё же и в последние годы жизни оставался поэтом, Александр Блок, который писал своим знакомым чудовищные, автоматические посвящения в альбом, оставался настоящим поэтом, а половина из лауреатов премии «Поэт», такие же не настоящие поэты, как Илья Резник. Конечно, о Маяковском, о Блоке можно сказать, что когда они писали механические опусы, они переставали быть «настоящими поэтами» и становились простыми ремесленниками, но можно ли в них ремесло отделить от «настоящего» поэтического дара? Были бы Владимир Маяковский или Николай Гумилёв «настоящими поэтами», если бы не были при этом и ремесленниками? Более того, если вернуться к той же премии «Поэт», я уверен, что есть масса современных, настоящих поэтов, которые эту премию не получали и никогда не получат, но при этом останутся Поэтами. Каких премий (кроме школьного приза за хорошее стихотворение на латыни) при жизни был удостоен Артюр Рембо? Но это, конечно, частность… Из тезиса о «пустом арсенале» следует, что для настоящего поэта творческий рост невозможен. Но есть масса примеров, опровергающих и этот тезис. Сейчас речь исключительно о моём вкусе и частном мнении, и всё же, мне представляется, что ни Иосиф Бродский, ни Владислав Ходасевич, ни Николай Гумилёв в начале своего творчества не были «настоящими» поэтами, и то, что они стали такими – результат совершенствования в ремесле. Конечно, они могли бы так и остаться посредственными писателями: овладение техникой ничего не даёт, но и отказ от техники, от ремесла, от профессионализма так же не даёт ничего. Условно говоря, и на указанном месте Илья Резник может внезапно оказаться поэтом. У избранности нет и не может быть никаких гарантий, никакая внутренняя мотивация её не оправдывает и ей не противоречит. Не существует объективного критерия, позволяющего отделить раз и навсегда любителя и профессионала от настоящего поэта, его нет. Пока росток только проклёвывается из зерна, определить, вырастет ли из него дерево, или только куст – сложно.

Аркадий Перенов (г. Улан-Удэ):

Позиция автора правомочна. Но эти споры: графоман – не графоман! – увы, надоели. Согласен, что подобные вещи, которые пишет г-н Резник – не очень высокого полёта. Поэт-песенник. Поэт-каламбурист. Поэт шарад. У Олеши в романе «Зависть» один из героев – Иван, поэт-куплетист, сочиняющий на злобу дня. Страшно становится от писания подобных поэтов. Но я также не приемлю термина «поэт-профессионал». Дикость какая! Поэт – это как надоевшая аксиома – состояние души. Вообще я отсылаю всех на блог Антона Нечаева (Красноярск): я ему летом давал интервью о Поэзии и месте поэта в материальном мире. Автору статьи кланяюсь за неравнодушие и цельность. Браво, Леонид!

Ирина Акс (г. Нью-Йорк):

Ну, до конца первой страницы вроде и спорить не о чем: да, ценителей высокого искусства в мире немного, и потребителей шлягеров умца-умца и творений Асадова несравненно больше, чем ценителей Музыки и Поэзии. Наверное, среди сидящих в зале Филармонии большинство с детства приучены, в музыкальной школе учились, сами музицируют (а чтоб попсу в кабаке слушать – никакой подготовки не надо). Тут всё верно… Про любителей-ремесленников, сочиняющих милые «поздравлялки» и капустники – тоже всё верно. Про профессионалов (ремесленники из п.1, сумевшие «раскрутиться» и зарабатывать этим ремеслом) – тоже всё очевидно. Они зачастую пишут хуже любителей бескорыстных, просто оказались удачливей. На какой-нибудь Стихире 9 из 10 – не хуже Асадова (и не лучше). Тут тоже спорить не о чем… Итак, «не-поэзия» определена вполне точно. А вот Поэзию, разумеется, определить оказалось несколько сложнее. Для стройности классификации пришлось «вычеркнуть из поэтов» Губермана (наверное, и Заходера, не говоря уж о каком-нибудь Юлии Киме) – всех тех безусловно талантливых сочинителей, которым не свойственны «страсть к письму, чересчур личное, заряженное отношение к продукту своего творчества, неврастеническое честолюбие». Вспоминаю признание Юрия Левитанского (из его дневников): «стихи прибывают очень медленно». То есть – не было у него графоманской жажды «настоящего поэта»… Ну и как определить – кто «настоящий поэт», а кто – «раскрученный профессионал»? Только вот не надо про «престижнейшую премию «Поэт» и другие формальные критерии! Званий этих престижных – больше, чем поэтов, и, как написал Заходер, «иногда не в силах Комитета поэта отличить от непоэта». Там тоже люди, в жюри в этих. Окажутся среди судей те, кто полагает, что «поэзия – незавидное, сумеречное, болезненное дело» – и одному «сукину сыну» с его веселой лирой, почитай, ничего не светит… А мало ли критиков солидных, которые именно названных в статье лауреатов (Кушнера того же) за поэтов не почитают?.. Я бы, пожалуй, иначе черту провела, раз уж есть охота классифицировать. По оси абсцисс – профессионализм (ремесло), по ординате – то, что зовем «искрой божей». Ибо может быть «настоящий поэт», который все-таки творит полную фигню. А может быть высочайший профессионал, у которого есть все, кроме того неуловимого, без чего нет поэзии. И есть великое множество промежуточных вариантов… Леонид Костюков настаивает на том, что множества эти – «поэтов» и «стихослагателей», творцов и ремесленников – не пересекаются, что это в принципе разные люди. И пока мы говорим о крайних точках (с одного края – Бах, с другого – автор песенки «зайка моя, я твой козлик») – всё очевидно. А куда отнесём Штрауса? Кальмана? А Андрея Петрова? Ах, всё ещё к «творцам«? Тогда идем дальше: Берковского? Городницкого? (я по-прежнему о музыке)… Велик соблазн одним росчерком пера разделить ритмические-рифмованные тексты на «поэзию» и «непоэзию», найдя и назвав точный критерий, только вот – увы, не выходит. Да и критерий этот остался у автора статьи за скобками где-то. Кроме «престижнейшей премии» и внешних примет вроде «неврастенического честолюбия», с которыми как-то трудно согласиться – никаких рецептов отделения чистых от нечистых… В общем, обманули, как водится. Пообещали, завлекли – да так ничего нового и не сказали…

Марианна Сантос (г. Рио-де-Жанейро):

В моём небольшом жизненном опыте есть встречи с поэтами-любителями. Они писали стихи, совершенно не зная про размер и ритм. У них складывалось все то, что любой из нас может совершенно легко придумать. Знание же литературы, я думаю, у них было на школьном уровне. Это не исключает, что в таком «простонародном» поле не будет талантов. Будут. Но сейчас, к сожалению, любой, кто мало-мальски может срифмовать пиво-диво, могут стать поэтами, писать корпоративные гимны или рекламные слоганы. Даже песни, которые будут нравиться, но, к сожалению, в историю литературы и поэзии это вряд ли войдёт. Они дорастут до профессионалов, но если на их пути не появится тот, кто им поможет или скажет, что писать стихи – не их призвание, тогда такие любители смело могут превратиться в настоящих поэтов. Наше современное культурное поле не требует от поэтов чего-то талантливого, ведь вкусы у многих сейчас очень средние, как и запросы.

Наталья Манохина (г. Киев):

Для меня настоящий поэт – это человек, произведения которого оставляют след в моём сердце, затрагивают душевные струны и дарят эмоции, заставляя задуматься, восхититься, а порой погрустить или даже поплакать. А что это за произведения, для меня не суть важно.

Марина Генчикмахер (г. Лос-Анжелес):

Я не стану поддерживать автора в его исканиях по той, хотя бы, причине, что не вижу никакой пользы в делении пишущей братии на поэтов настоящих и искусственных. Можно, в принципе, спорить, насколько серьёзен вклад тех или иных авторов в поэзию, насколько они «новаторы» на худой конец, но опираться при этом на их произведения, а не на уровень их честолюбия или неудовлетворённости своими творениями. ИМХО.

Дмитрий Чернышев (г. Санкт-Петербург):

Что касается самой концепции, то, увы, несмотря на внешнюю привлекательность, она не выдерживает критики. Беда в том, что ЛК не удалось провести заявленную операцию: «на внятном качественном уровне разграничить позиции поэта-любителя и настоящего поэта»…  Для этого автору приходится вводить ещё одну сущность: «графоман», механически соединяющую в себе малую психиатрию и чистую эстетику. Мне, честно, говоря, просто лень искать у Аристотеля название этой логической ошибки…  Дальше – больше, «настоящим поэтом» оказывается только тот, кто отверг существующую культурную конвенцию… В результате, оказывается, что и Фёдор Тютчев, у которого полностью отсутствовало «неврастеническое честолюбие», и графоман-традиционалист Уильям Блейк «настоящими поэтами», по определению, не являются… А уж любой постмодернист, может быть только и только дилетантом! Ах, извините, «любителем». Убить проклятых тварей, в том числе, и Адамовича, зачем он так серьёзно учился, ведь «Арсенал настоящего поэта пуст!»…  Что тут ещё сказать, интереснее всего, пожалуй, было бы подробное описание того самого, якобы хорошо известного автору сценария, когда любитель «вторгается со своими стихами на территорию современной (актуальной) поэзии». Вот такие пассажи я всегда читаю с искренним наслаждением. Так что буду ждать продолжения банкета…  На прощание, хочу сделать ещё одно замечание. Поэзия – проявление языка, акт агрессии. Именно современные актуальные поэты стали сейчас теми незаметными служителями храма, о которых пишет ЛК, келейными исследователями, алхимиками-экспериментаторами. Но именно их результатами пользуются «профессионалы», – чтобы убедиться в этом, достаточно послушать новый русский рок.

Мирослава Метляева (г. Кишинёв):

Не скрою, статья «Любитель и другой» Леонида Костюкова вызвала во мне противоречивые чувства, прежде всего, вторичностью и замыленностью темы. Начну с того, что в авторе (не в обиду будет сказано) очень чётко заявляет о себе «технарь». Удивительно его стремление к классификации, к составлению поэтической иерархии: графоман – поэт-любитель – поэт-профессионал – настоящий поэт… Причём он настоятельно ведёт к тому, что надо «на внятном качественном уровне разграничить позиции поэта-любителя и настоящего поэта». Есть, правда, и поэты-профессионалы, но это те, кто зарабатывает на хлеб насущный стихами и пишет на заказ по разным оплачиваемым поводам. Складывается впечатление, что перед нами очередная попытка помочь специалистам (кстати, кто они? – редакторы, издатели, настоящие поэты?) при помощи теста, предложенного поэтом Леонидом Костюковым, определить вот эту самую «настоящесть». И весьма существенна в этом деле фигура графомана, ибо «графоман часто бескультурен, неадекватен и агрессивен». И он к тому же опасен, если ещё и честолюбив. А поэт-любитель, обладая внутренней культурой, очень даже хорош, если его упражнения проходят в чётко очерченных границах и если он не вторгается со своими стихами на территорию современной (актуальной) поэзии. Так вот – внимание! – настоящий поэт, по мнению поэта Костюкова – это парадоксальное сочетание графомана и поэта-любителя (при наличии таланта, естественно). Ох! Что- то такое до боли знакомое звучит во всём этом наведении порядка в поэтическом творчестве! «Я счастлив был – я наслаждался мирно / Своим трудом, успехом, славой, так же / Трудами и успехами людей, / Товарищей моих в искусстве дивном», – звучат благостно-исповедально слова, которые я бы отнесла к поэту-любителю (по классификации Костюкова), но – увы! – они принадлежат другому герою, другой эпохе и другой творческой породе, также мучимому проблемами настоящего творчества, а именно – небезызвестному Сальери. В его словах, как пишет М.О. Гершензон в своей работе «Моцарт и Сальери» в книге «Мудрость Пушкина», изданной в Москве в 1919 году, выражен нормальный прогресс искусства и заслуженный понятный успех его деятелей. И вдруг является Моцарт, как молния с неба. Сальери тревожит то, что Моцарт гений больше, чем он, и, прежде всего, гений, НЕ ЗАРАБОТАВШИЙ СВОЕЙ ГЕНИАЛЬНОСТИ». Для Сальери прочен только прогресс, достигаемый планомерностью человеческих усилий. Костюков тоже ратует за то, чтобы каждый сверчок знал свой шесток (повторимся: «Может показаться, что я всячески одобряю и поощряю деятельность поэта-любителя, только если она идёт в точно очерченных границах. Если он не вторгается со своими стихами на территорию современной (актуальной) поэзии. Пожалуй, так оно и есть»)…  Как пишет литературовед прошлого века, «Сальери чувствует себя служителем искусства, а Моцарт – «сыном гармонии». Так вот Сальери поверяет сию гармонию алгеброй. Что сказать? Да, есть судилище разума, однако гении не подлежат этому суду…  Как намерен поэт Костюков определять настоящего поэта? Своим тестом? Товарищами своими в искусстве дивном? Стоит, наверное, напомнить и известные строки гениальной поэтессы о том, из какого сора, порой, слагаются стихи (это к сентенциям автора о разрядах поэтов и его размышлениях о выразительных средствах, применяемых ими). А то, что стихоплётов, зарабатывающих деньги сервильными стихами, тьмы, так это старо, как мир. И упреждать, что не надо стремиться в поэзию без крайней необходимости (кстати, в чём она, эта крайняя необходимость, выражается?), по крайней мере, смешно. Хочу завершить сказанное цитатой из того же М.О. Гершензона: «Так в Сальери воплощается человеческий идеализм, идеализм культуры. Богу отводится роль поставщика материалов и орудий, – строителем хочет быть сам человек. …Но как же быть? Не создавать культуры самочинно и последовательно, а ждать посланцев свыше, ждать небесных даров? Если бы даже мы решили так, нам невозможно прозябать в бездействии, не в нашей власти заглушить наш разум – он нудит нас творить. Культура неизбежна, культура законна. Пушкин никогда не отвергал её по существу. Но он знал, что верховная власть принадлежит иррациональнаму началу, о чём на казнь себе и людям забыл Сальери.

Татьяна Мелихова (г. Кривой Рог):

В истории грехопадения, описанной в Ветхом Завете, рассказывается как человек, который поначалу был андрогином, т.е. не разделённым, попал из единства в полярность. С тех пор, для того чтобы сделать мир доступным своему пониманию, человек разделяет его на полярности. Но любые явления сами по себе не могут быть однозначно хорошими или однозначно плохими, всё зависит от их оценки, которая возникает в нашем сознании и всегда субъективна. Каждый, а особенно творческий человек, считает взгляды, не совпадающие с его собственными взглядами и суждениями, ошибочными и пытается убедить других в своей правоте, а это погружает нас в мир искусственных форм и приводит к несвободе. Язык – великолепное средство для исследования глубинных взаимосвязей, тоже является частью полярности мира, следовательно, все слова, явления и события, как минимум, двузначны и двусмысленны. Уже в названии обсуждаемой статьи «Любитель и другой» обозначен принцип дуальности. Слово «любитель» ассоциируется с понятием «любить». А слово «другой» можно разложить: друг – ой; друг, ой; друг мой. И тут же вспоминается – «Друг мой, друг мой, я очень и очень болен»... (Сергей Есенин,  «Черный человек»). Потому что «…поэзия – незавидное, сумеречное, болезненное дело горстки отщепенцев». Даже  визуально «любитель» стоит устойчиво и ровно, а слово «другой», написанное курсивом, слегка заваливается набок. Воспринимая психосоматическую двузначность языка, можно обнаружить, что формулировки, которыми выражается психическое состояние субъекта, связаны с телесным опытом, поэтому адекватное толкование явления можно соотнести с медицинским постулатом «Не навреди». Бывают профессионалы, произведения которых стыдно читать. Бывают востребованные любители, которые издали книги за свой счёт или за счёт спонсора. Бывают настоящие поэты, которых никто не знает и поэты-открыватели новых направлений в поэзии. «Возможно, главное – любовь к поэзии… не мешает, а помогает жить, даёт человеку ещё одну отдушину, ещё одно прибежище в трудную минуту»… Я добавила бы ещё: поэзия – это средство и стимул к саморазвитию. Если рассматривать Поэзию как медаль, с одной стороны которой выгравировано «Настоящий поэт», а с другой – «Любитель», то медаль ведь одна и та же, и только от нас самих зависит, какую её сторону мы видим или хотим видеть. И не являются ли эти полярности аспектами одного и того же реально существующего единства, ведь для осуществления равновесия реализация одного полюса способствует проявлению второго. Хотелось бы сказать о таком качестве как мудрость, которая спокойно наблюдает за иллюзиями и смотрит на явления дуального мира, не позволяя человеческому Эго вызывать чувства симпатии или антипатии к ним. Тогда можно было бы говорить не «или – или», а «не только, но и»… Так что спор о границе между нормальным и ненормальным, между любителем и настоящим поэтом может быть закончен только на уровне субъективных оценок – или совсем не может быть закончен. Как сказал Лао-цзы: «Смысл, который можно сформулировать словами, это не вечный смысл…»

Андрей Бауман (г. Санкт-Петербург):

Почти полностью согласен со статьёй Леонида. С одним, пожалуй, уточнением. Определение настоящего поэта в качестве «парадоксального сочетания графомана и поэта-любителя – при наличии таланта» представляется мне довольно точным, но нуждающимся в известном дополнении, которое сам Леонид отчасти и разворачивает ниже. «Пустота языкового арсенала» и «невозможность поэзии» – отличительные черты сознания настоящего поэта – не вписываются ни в любительство, ни в графоманию, ни в профессионализм, как бы последний ни понимался. Настоящий поэт – это тот, кто, помимо всего вышеприведённого, непосредственно имеет дело с сакральным. Лишь в присутствии сакрального, «первоначальной немоты», и возможны (более того, единственно действительны) «пустота языкового арсенала» и «невозможность поэзии». Конечно, социологически «поэзия – незавидное, сумеречное, болезненное дело горстки отщепенцев» (начиная примерно со второй половины XIX века это всё более и более так, хотя в предыдущие времена было в основном наоборот), и тем не менее непосредственная связь с сакральным остаётся, невзирая на отщепенчество («язык настоящего поэта иногда шершав» не только в лингвистическом, но и в клинико-диагностическом смысле), неврастению, гипертрофированный эгоцентризм и пр. В противном случае поэзия была бы невозможна, если позволительно так выразиться, просто физически.

Татьяна Аинова (г. Киев):

Суждения Леонида Костюкова мне симпатичны по той простой причине, что они преимущественно совпадают с моими собственными ощущениями. Особенно приятной неожиданностью оказалось наше с ним совпадение в отношении графоманов, которых, как правило, почему-то путают с бездарными или непрофессиональными стихотворцами. Однако сомневаюсь, что в такой области как поэзия в принципе возможна некая классификация, способная выдержать проверку практикой. Даже если рассмотреть любителей, которых на практике – в реале и в Интернете – встречается немало. ЛК утверждает, что «арсенал выразительных средств» у любителя «богат – его устраивает весь опыт, накопленный отечественной поэзией» (кстати, а почему только отечественной?). Странно, но мне почему-то не попадались любители, которые бы в равной мере любили всю поэзию, хотя бы отечественную, и, тем более, использовали весь её опыт в своих упражнениях. Обычно они предпочитают какие-то отдельные её сегменты, временные и эстетические. И «арсенал выразительных средств» у них, как правило, откровенно скуден (те, у кого он побогаче, тусуются в первых рядах на сайте poezia.ru и любителями себя вряд ли признают). Поскольку «профессиональные поэты» вырастают из любителей, их «арсеналы» должны быть ещё богаче. Но сам же ЛК демонстрирует, насколько убога технология порождения стихов у профи типа Резника. Кстати, а почему вообще ЛК называет их «поэтами», если сам же резонно замечает, что на рынке «востребована не поэзия, а стихи»? Значит, и термин должен быть соответствующий – «профессиональные стихотворцы». «Профессиональные поэты» – это как раз те, кому дают премию «Поэт» (очень даже денежную). Те, кто поэзией зарабатывает себе статус и репутацию…  А для настоящего поэта, как уже было сказано, поэзия невозможна. Как невозможен и он сам вне поэзии. Так что не будем поминать это мифическое существо всуе, в прозаической дискуссии.