ЮЛИЯ ПЕТРУСЕВИЧЮТЕ

НА ЧЕШУЕ ГЛУБОКОВОДНЫХ РЫБ

ЗАГАДКА

Говорят, этой ночью придёт удивительный ветер –
Белый-белый, откуда-то с дальних окраин Вселенной,
Весь залитый речным молоком, звёздным семенем белым,
Древний, как мироздание, может быть, он старше смерти.

Одинокий седой исполин, старший брат Океана,
Выше скорости света, и, время само обгоняя,
Он плывёт среди звёзд во Вселенной от края до края,
И осколки планет – как песок под стопами титана.

И планету, как лодку во время прилива, поднимет,
Когда он проплывёт среди звёзд, вызывая цунами,
И его исполинское тело пройдёт над домами.
Ты, конечно же, знаешь его настоящее имя.

***

На чешуе глубоководных рыб
Записана история Вселенной
На древних неизвестных языках,
И если ты преодолеешь страх,
И будешь погружаться постепенно
На глубину сквозь тонны водных глыб, –
Сумеешь прочитать, как мир погиб,
И кровь смешалась с океанской пеной,
И в тишине раздался первый всхлип.

И первый всплеск пенорождённых рук
Рассыпал в небе облака и звёзды,
И ласточкины узкие мосты.
Поля легли, как свежие холсты,
И загудел, и натянулся воздух,
Как до упора напряжённый лук.
И с тетивы сорвался новый звук,
И дух оделся жаркой медной плотью,
И стрелки перешли на новый круг.

ПИСЬМА С ТОГО СВЕТА

Вступление

Здесь не ведут дневников – здесь отсутствуют даты.
Здесь не бывает сегодня, и завтра не будет.
Время свернулось клубком в бесконечной секунде,
Яблоком вмёрзло в нетающий снег циферблата.

Здесь ничего не случается, и не случится.
Не поднимают ресниц полусонные тени.
Белая вспышка внутри разорвёт сновидение.
Память срывается с ветки – безумная птица.

Птичий отчаянный крик обжигает и режет,
Память и боль возвращают подобие жизни.
Здесь не ведут дневников, но зато пишут письма,
Нежные письма, лишённые всякой надежды.

Письмо первое

Я пишу тебе, друг, с меловых берегов черноглазого Стикса.
Неподвижное зеркало, навзничь упавшее небо,
Превратившее тысячи звёзд горстью горького пепла
И забывшее все отражённые некогда лица.

Ледяная поверхность, кипящая угольной смертью.
Я боюсь прикасаться к воде. Я боюсь засмотреться
В непроглядную чёрную воду. У тени нет сердца,
И меня горстью пепла развеет над берегом ветер.

Тот, кто смотрит в глаза ледяного зеркального Стикса, –
Всё забудет. На этот раз будет не больно.
Я пишу тебе, друг, с меловых берегов, – и довольно,
Я пока что могу удержать на губах эту искру.

Письмо второе

Ночь забавлялась старыми часами.
Дрожала жизнь на острие иглы –
Секундной стрелки, быстрой, как стрела.
Взялись играть в гляделки зеркала,

Пугая перепутанными снами
Из глубины холодного стекла,
Бросая в лица пригоршни золы.

На дне колодца тлели огоньки, –
Горели неотправленные письма,
Горела память, и саднил ожог.
Как эшелоны – вереницей строк –
Бесследно уходили дневники,
И память вспыхивала на короткий срок,
Пока секунда на игле повисла.
И ночь не пересыпала песок.

Письмо третье

А я люблю кузнечика в траве,
И на обрыве ласточкины гнёзда,
И золотым шитьём звенящий воздух,
Подвешенный в горячей синеве.

Я пью до дна кипящее вино,
И, обжигаясь, жаркий хлеб глотаю,
Брожу в полях и дохожу до края
Земли, и камнем падаю на дно,

И вижу звёзды – стаи белых птиц,
Медлительных созвездий перелёты.
И для меня почётней нет работы,
Чем прочитать одну из каменных страниц.

Письмо четвёртое

Мой братишка, кузнечик, дружок, а давай убежим
По безлюдным дорогам на пустоши красного Марса,
И останемся там навсегда. Где-то надо остаться,
Навсегда, потому что секундная стрелка дрожит,

Как лошадка, готовая к бегу по кругу, но нет –
По спирали и вверх, разгоняется на поворотах,
И летит напрямик, за косую черту горизонта,
И уже затерялась среди безымянных планет.

***

Что такое планета ветров? – расскажи, расскажи –
Там дожди налетают, как дикие серые гуси,
Шелестят в камышах, надевают стеклянные бусы
На березу, на старую иву, и воздух дрожит.

На планете ветров все дороги ведут в облака –
От порога и вверх, над полями, всё выше и выше.
Слышишь, цокает дождик серебряной ножкой по крыше? –
И с разорванной ниточки сыплются в сад жемчуга.

***

Всё навыворот. Левую руку назначили правой.
Смотрят задницей, слушают членом, целуются носом.
Бабы носят усы до ушей, отвечают вопросом,
Президент игнорирует право
И ловит мышей.

Как быть зеркалу? Что отражать в перекошенном мире?
Подо льдом застывает серебряная амальгама.
Есть холодная память стекла,
До последнего шрама
Отразившего морду вампира
И лопнувшего, как струна.

***

Пандемия безумия. Вирусы шизофрении.
Что-то носится в воздухе, как ядовитые газы.
Не касайся строки новостей – наберёшься заразы,
И не слушай вранья и пустой болтовни из эфира.

Прогуляйся по берегу моря за руку с Шекспиром,
И послушай, что старый король говорил своим детям.
Посиди у воды. Ты один на далёкой планете,
И тебе наплевать, что случится с припадочным миром.

FOOTBALL SEASON IS OVER: HUNTER S. THOMPSON

Никаких больше игр. Футбольный сезон окончен.
Двадцать один, пятьдесят или семьдесят – только цифры.
Миф победил реальность. Уходим в мифы
И превращаемся там в бегущие строчки.

Двадцать один, пятьдесят или сто девяносто –
Это скорость, с которой мы гнались за свободой.
Километраж принято мерить на годы.
Хронометраж считают с поправкой на воздух.

Сколько тебе было лет, когда ты догнал свободу?
Сколько бежал с ней рядом, запах её вдыхая?
Стая ласточек или волков серая стая –
Пуля, пущенная в голову горизонту.

***

В октябре все дороги ведут то ли в дом, то ли в осень.
Каждый лист под ногами – страница из хроники лета,
Пожелтевший дневник, беспощадно разорванный ветром,
Разбросавшим забытые письма по брошенным гнёздам.

Расплываются строчки письма, и стирается память,
И уходит вчерашняя жизнь в забытье и забвенье.
Кто-то плачет в полях, чей-то голос уносит течением.
Это просто октябрь, это время прощаться и плакать.

***

Дай мне спрятаться в яблоке, дай мне укрыться в орехе,
Я клубочком свернусь под землёй в самой маленькой норке,
Я залезу в ракушку, захлопну шершавые створки,
Я иголку сумею надеть, как стальные доспехи.

Подари мне пылинку в пространстве, песчинку в пустыне,
И тогда я тебе расскажу, что такое свобода –
С горьким запахом дыма и вкусом осеннего мёда –
То, чего не отнять, когда руки и губы остынут.

***

Ослепительный мир, до краёв переполненный болью –
Это медная чаша кипящего горького мёда.
Обжигайся и жадно глотай золотую свободу,
На разбитых губах оставляя кристаллики соли.
Только острая боль и является признаком жизни.
Пей до дна, задыхаясь во сне от беззвучного крика.
На разбитых губах остаётся дурная улыбка.
Зато лучший ответ. Заменяет предсмертные письма.

***

И ночь стояла ангелом в плаще,
И фонари гуляли по бульвару,
И уплывали по ночной реке,
Как те любовники – рука в руке –
Плывут, навеки связаны попарно,
И обнажённо светятся в дожде.

И поцелуя не прервать, пока
Река времён течёт в открытый космос,
И дальше – к тёплым окнам дальних звёзд.
Сороки в небе выстроили мост,
И фонари уходят прямо к звёздам –
По Млечному пути – в руке рука.