ЕЛЕНА ВАДЮХИНА

МЕЛОДИЯ СТАРИННОГО РОЯЛЯ
рассказ

«Как чудесно жить на набережной!» – думала Людмила обо всех тех счастливчиках, кто мог ежедневно созерцать Влтаву из окна. Каждый раз, выбираясь в Прагу из своего маленького посёлка, она неизменно восхищалась красотой старинного города, открывая новые для себя места. Набережная была полна серебряным светом воды, свежим речным воздухом, мягким октябрьским солнцем, согревающим землю из-за лёгких молочных облаков, медным и золотым цветом деревьев и кустарников. Мостовую украшал узорчатый ковёр из разноцветных листьев. Осень впервые в жизни казалась ей самым прекрасным временем года. Радости прибавляло и предстоящее событие. В течение месяца Людмила искала фортепиано за умеренную цену. По своей первой специальности женщина была преподавателем по классу фортепиано. Год назад она вышла замуж и переехала к мужу в Чехию из России. Ей, наконец, удалось найти работу педагогом в музыкальной школе, подтвердить свои дипломы, сдать экзамен по языку. Оставалось только купить фортепиано. Она располагала небольшой суммой, поэтому занималась поисками только подержанных инструментов. Людмила уже перепробовала много различных пианино, но звучание оставляло желать лучшего, и пока она затруднялась сделать окончательный выбор. Вдруг неожиданное предложение – старинный рояль за вполне за умеренную цену, даже, можно сказать, мизерную для такого инструмента. Предвкушение встречи со старинным фортепиано, прибавляло ей радости. Людмила остановилась у перил набережной, засмотрелась на белых лебедей, повторяющихся в волнистом отражении воды. Удивительно! Почему эти прекрасные птицы предпочли жить в огромном мегаполисе? Видимо, Прага так прекрасна, что они сочли этот город достойным лебединого царства. Людмила специально не всматривалась в особенности архитектуры каждого дома, она воспринимала красоту череды домов, построенных, в основном, в стиле модерн, как естественное продолжение Влтавы. Конечно, она искала нужный ей дом по цвету и номеру, как описала ей хозяйка рояля, но это не мешало её восприятию общей гармонии города. Вот, наконец, дом, где её дожидается рояль. Она подняла голову, посмотрев на эркер. Может быть, рояль стоит там? Лестница в доме, фикусы на лестничных площадках и витражи на окнах – всё было в стиле ар-деко. Невольно Людмила представила, что она попала в начало прошлого века, и сейчас её встретит дама в шёлковой шали, вышитой в русском стиле, с папиросой в изящной руке.

Действительно, это было провидение: шаль на встретившей её женщине была шёлковой, с изящной вышивкой, и прическа каре вполне соответствовала стилю ар-деко. Но в остальном дама была одета современно и спортивно. Видимо, домашний вариант. На Людмилу со стен смотрели многочисленные картины – натюрморты с цветами и пейзажи, выполненные в технике акварели по мокрой бумаге. Людмила воспринимала всё как продолжение сказки. Её окружили сирень, гортензии, флоксы, морские закаты и рассветы. Хозяйка была художницей. Сначала сияющая мягким светом набережная, потом старинный подъезд, а теперь квартира – всё радостно подводило её к главному призу – роялю. Чёрный рояль позапрошлого века, сделанный венским мастером. С разрешения хозяйки Людмила села за рояль, подняла крышку с выгравированным названием чешской фирмы – филиала венской. Любимый с детства композитор Бетховен, дважды посещавший Прагу, сделавший рояль королём больших сцен, зазвучал среди царства цветения сирени, черёмухи, яблонь и морской пены бегущих волн. Когда Людмила перешла ко второй части Патетической сонаты, она ощутила каждой клеточкой своей души, что рояль ожил под её пальцами. Рояль имеет свой голос, но не может сам ничего поведать миру, ему нужен пианист, чтобы всколыхнул его душу и дал возможность пропеть то, что может пропеть только он. Каждый рояль неповторим, и Людмила чувствовала, как этот старинный инструмент томился от долгого безмолвия. Художница стояла потрясённая музыкой, так гармонично соответствующей её живописи, и неожиданно (да! сказка продолжалась!) предложила своей гостье взять рояль в подарок. На все доводы Людмилы, что такой инструмент нельзя отдавать задаром, та заверяла, что ей он тоже достался в подарок от одного врача для её дочери. Сейчас на нём никто не играет, и она рада тому, что инструмент, наконец, нашёл достойную хозяйку. Разве такое может случиться в жизни? Такое бывает только в сказке! Через два дня Людмила перевезла старинный рояль домой. Его поставили в самой большой комнате дома, и он как будто присматривался, будет ли ему хорошо, надолго ли он здесь останется. Теперь Людмила ощущала его как живое существо. Ещё с раннего детства она запомнила твёрдое наставление настройщика её первого пианино: заботясь о своём инструменте, ты заботишься о своём здоровье, надо вытирать пыль со всех деталей инструмента снаружи и внутри. Новая хозяйка приступила к уходу за своим новым другом, так она его называла. Она пропылесосила инструмент под большой крышкой. Потом мягкой салфеткой протёрла рояль под передней крышкой. Она представляла, как мастер скреплял все детали, всё было сделано с такой аккуратностью и тщательностью, которой невозможно не восхититься. Неожиданно её рука натолкнулась на некий клочок бумаги справа от пюпитра. Женщина осторожно извлекла его из-под выступа. Это был пожелтевший листок, сложенный в несколько раз. С волнением Людмила развернула его. На чешском языке она прочитала строки, написанные лиловыми чернилами явно детской рукой. Строчки были кривыми, многие слова были исправлены, некоторые исправленные и неисправленные слова написаны с ошибками, не хватало запятых. На листке две кляксы и пятна, видимо от испачканной чернилами ладони. Она прочитала текст несколько раз прежде, чем разобрала все буквы и поняла его полностью:

«Мамочка и папочка! После школы нас ждали родители, мамы плакали, так как в Прагу вошли немцы. Мама, тебя не было, я пошёл к учительнице музыки, потому что ты сказала, что я не должен пропускать урок музыки, даже если будет конец света. Хотя кругом были немцы. И улицы были перекрыты, а трамваи не ходили, но я дошёл. Пани Хана очень волновалась и спрашивала, сможет ли мой папа устроить ей выезд за рубеж. А когда я пришёл домой, то увидел пломбу на двери. Я испугался, и позвонил в дверь тете Элишке. Она меня накормила и спросила, где мой папа, а я сказал, что в командировке в Пльзене. Она сказала, что я должен идти в комендатуру, но если я боюсь, можно поехать к каким-нибудь родственникам, так как мою маму арестовали немцы. А в квартиру заходить нельзя, и дворнику на глаза лучше не попадаться, а то отведёт в комендатуру. Я спросил, где наш Бобик, а она говорит: «Не знаю», но я почуял недоброе. Тетя Элишка мне дала пять крон на дорогу, и сказала, что больше дать не может, так как время сейчас такое. Возможно, она больше не получит пенсию. Я вышел на улицу и стал искать Бобика, я звал его и долго ходил по дворам. Но его нигде не было, а потом я вернулся, потому что я не помнил адрес дяди, и ещё я очень замерз, было очень сыро. Я открыл дверь, а пломба оторвалась. Свет не включал, а зажёг свечку. Всё оказалось перевернуто и разбросано, но деньги в рояле они не нашли. Деньги я взял, а сюда кладу записку. Я надел свитер, нагрел чайник и выпил горячей воды. Телефонную книжку я не нашёл, но нашёл открытку от дяди Томаша с адресом, я пойду на вокзал и поеду к дяде. Мамочка, папочка, я вас люблю. Я вас буду ждать у дяди Томаша. Мне очень страшно. Папа, приезжай за мной! Саша. 15 марта».

Мысли в голове Людмилы плыли одна за другой, она не могла уже ни на чём сосредоточиться. Вот какую тайну хранил рояль! Но ведь записка оставалась здесь, значит, родители не взяли записку, и сам Саша не вернулся. Что с ним стало? И что стало с его родителями? Нашёл ли он дядю Томаша? Вернулся ли отец из командировки? А мать? Что сделали с арестованной женщиной? Сколько ещё тайн хранит рояль? Предметы, созданные человеком, переживают человеческий срок. «Я живу среди вещей, созданных другими людьми, ушедшими из жизни, – такие мысли приходили женщине в голову. – На стене висит картина. Что стало с художником, создавшим её? А мастер, создавший рояль? Как он жил, как умер? Сколько рук играли на этой клавиатуре, многие из них уже в ином мире, и, может быть, о многих из них все забыли. И только рояль о них помнит». Людмила села за рояль, она играла и играла, и ей казалось, что каждый из прежних пианистов, игравших на нем, рассказывал в звуках свою историю. Она никогда не узнает историю Саши. Она даже не знает его фамилию. Всё, что ей известно, это его имя, и имя его дяди. Саша писал её в первый день оккупации 15 марта 1939 года. Как знать, Саша, мог дожить и до наших дней и сейчас вспоминает о своей записке. Может быть, его нет в живых, но где-то живут его дети, внуки, правнуки. Но как их найти? Послание рояля оставило её в размышлениях о судьбе одинокого мальчика посреди оккупированного города.

Девятилетний Саша шёл по неуютному холодному и неожиданно ставшему враждебным городу, небо было в тучах, и стемнело рано. Он знал примерно, как надо идти к вокзалу, хотя раньше никогда не добирался до него пешком. Мальчик передвигался дворами, стараясь идти параллельно улице, так было спокойнее, и больше вероятность найти Бобика, если немцы прогнали пёсика во двор. Мама, его любимая мама не выходила из головы. Утром она кому-то отвечала коротко по телефону, с тревогой глядя на сына, спешно одевалась. Она сказала Саше, что если её вдруг дома не будет, когда он вернётся, дома будет записка на его письменном столе, и чтобы он не забыл поесть, обед на кухне. Папа в последнее время говорил, что её дела до добра не доведут, и они ссорились по этому поводу. Записки на столе не было. Вчера вечером мама импровизировала на рояле. Милена, так звали маму, очень тревожилась по поводу сдачи страны немцам и написала какую-то статью в газету, она была журналистом. Она всё ещё боролась с проклятым Гитлером, но всё уже было бесполезным. Всё решалось иностранными политиками, отхватившими для своих государств по куску или получившими гарантию ненападения. Саша мало в этом разбирался, он сидел за письменным столом, делал домашнее задание по арифметике и слушал, как мама играла на рояле. Она сочинила трогательную и тревожную мелодию, и долго импровизировала, рождая всё новые и новые вариации на неё. Мама сочиняла часто, и никогда не возвращалась к прошлой импровизации, а сочиняла что-то новое. Сейчас в холодной Праге с мокрыми мостовыми эта последняя композиция звучала и звучала в Сашиной голове. Мальчик споткнулся в темноте и упал, разбив ладони, заплакал, как маленький, скорее от душевной боли, чем от боли в коленях и ладонях. Внезапно он понял: Бобика больше нет, немцы убили его. И что они сделают с мамой? А папа? Он, наверное, поможет, он должен помочь. Папа был инженером, уважаемым человеком. Папа был русским, вернее, не совсем русским. Он приехал из России, когда там была революция, но он был только на половину русский, а мать его, Сашина бабушка, была наполовину армянкой и наполовину гречанкой, впрочем, бабушку он никогда не видел, она жила где-то в Советском Союзе. Другое дело мама, она была чешкой, у неё всё понятно, но бабушки по маме у Саши тоже не было, она умерла, когда его мама была ещё маленькой, зато у мамы был старший брат, к нему-то и собирался ехать наш мальчик. Дядя Томаш хороший, он учитель и знает много детских стихов. Он Саше объяснит, как им дальше жить. А вдруг его тоже арестовали? Чем больше Саша думал о маме, о Бобике, о немцах, тем больше через слёзы горечи к нему приходила ненависть. Хотелось запустить камнем в холёные лица фашистов. Саша схватил камень, лежащий во дворе, и представил, как он бросил бы его в маминых обидчиков. Вдалеке послышался собачий лай, похожий на лай Бобика, сердце вздрогнуло от надежды, и Саша устремился на звуки. Неожиданно он услышал окрик на немецком языке: «Июдас, ком е!». Саша знал чуть-чуть немецкий, но он даже не понял, что солдат обратился к нему. Хотя у Саши была только малая доля армянской и греческой крови, всё-таки черты его лица не походили на славянский тип, и в темноте его могли принять за еврея. Но ему такая мысль не пришла в голову. Он продолжал спешить в сторону лая, но окрик повторился, солдат направлялся к нему. «Я не еврей», – ответил Саша по-чешски, солдат что-то зло закричал, Саша побежал от него, тот за ним. Ненависть к немцам, что переполняла его, вылилась в ненависть к этому конкретному немцу, и он кинул камень, который всё ещё сжимал в руке, в противное лицо солдата. Саша хорошо умел бросать теннисные мячи, играя во дворе, поэтому ему удалось попасть немцу в глаз, тот завопил от боли, а мальчик опять бросился бежать. Раздался выстрел. Саша почувствовал удар в спину и упал, и только потом почувствовал боль в спине и груди. Над ним была тёмная стена арки дома, он услышал мамину мелодию, – она лилась из тонкого луча света, протянувшегося ему из темноты, в ней уже не было тревоги, а было только утешение, и она звала к себе.

Подбежавший патрульный солдат выругался. Он попробовал пульс мальчика, опять выругался. Он не планировал застрелить этого ублюдка, просто припугнуть хотел, от болевого шока выстрелил. Он не знал, как отреагирует на это унтершарфюрер. Указание было применять оружие только при вооруженном сопротивлении. Что он скажет? Что на него напал с камнем малолетка, а он не смог его отшлёпать? Переведут в лучшем случае в пехоту, там мозги не за надобностью. Так всё хорошо начиналось: эти придурки без боя сдались, выложили все оружие, полицию распустили. Правильно, говорит фюрер, недочеловеки, а тут какой-то ублюдок-малец глаз разбил, а теперь ещё вздумал трупом стать. Солдат со злостью пнул ногой труп, посмотрел во двор: никого, – окна ближайшего дома, выходящие сюда, были темны. Глаз дико болел и начинал заплывать. Приложив фляжку к глазу, солдат пошёл за мотоциклом, положил труп в коляску, закрыв шинелью, благо маленький, не заметят. Солдат доехал до ближайшего парка, закопал труп, действуя сапёрной лопатой. Обошлось: ни разу по дороге не остановили, в парке, конечно, пустота. Теперь пора пост сдавать, – успел.

Приехавший из командировки отец Саши, тоже Александр, смог войти в квартиру только после допроса в комендатуре. Рояля дома уже не было. Его конфисковали для клуба, предназначенного для офицеров. С женой он не смог увидеться, она была в концлагере. В сорок третьем Милену застрелили при попытке к бегству во время полевых работ. Александр до конца войны проработал в CKD, занимаясь производством танков для германской армии, танков, отправляемых на русскую землю, где, как он ещё надеялся, жила его мать. Во время войны переписка с ней прекратилась. Все попытки найти сына были безуспешны, вечерами он бродил по Праге, втайне надеясь встретить своего Сашу. В первую весну во время этих неприкаянных скитаний по городу он заходил в кафе, так как там можно было сытно поесть, не то что питаться дома скудным пайком по карточкам. Зарплата позволяла. Но там всегда сидели за пивом хохочущие немцы. Слушать их смех было невыносимо. Такое же отвращение вызывали в нём проститутки, к которым он одно время обращался, благо, они были дёшевы. На всех улицах, куда бы Александр ни пошёл, он вспоминал, как когда-то гулял здесь с женой или сыном, или они шли, взяв сынишку за руки, а мальчуган норовил делать кувырки, опираясь на их руки. Почти каждое место вызывало в нём воспоминания, отзывающиеся болью в сердце. А сердце подводило всё чаще, как и лёгкие, этому способствовало курение, к которому он всё чаще прибегал для успокоения измаявшейся души. В гости коллеги его не приглашали, разговаривали с ним только по работе. Все ходили на завод в чёрных рубашках, в знак траура по свободе Чехии. Он не имел на это право, как инженер и человек, бывший у немцев на подозрении. Да и считал такой протест просто глупым. Там, на его родине, танки, произведённые им, убивают его земляков, и всё равно в какой рубашке они их делал.

Война подходила к концу, уже давно было ясно, что она проиграна Германией, но танки продолжали добросовестно выпускать. Как и всех русских эмигрантов, сотрудничающих с немцами, приближающаяся развязка войны его и радовала и пугала. Как отнесётся к нему советская власть, если советские войска вступят в Прагу?

25 марта 1945 года в вербное воскресенье Александру пришлось выйти на работу, разобраться в неполадках, подозрительно часто происходящих в последнее время. При звуках гудящих самолётов работники кинулись в бомбоубежище, учитывая злополучный опыт бомбардировки 14 февраля, когда пражане не могли поверить, что американцы, которые должны их освобождать, будут сбрасывать на город бомбы. Тогда они радостно махали самолётам рукой в знак приветствия, потом начался кромешный ад, погиб 701 человек. Ни один завод не пострадал. Сейчас самолёты сбрасывали бомбы на фабрики CKD. Александр не пошёл в убежище, это был его выбор, выбор человека, вынужденного шесть долгих лет жить против своей совести. Он стал одним из 235 погибших.

Людмила этого не знала и не могла узнать. Измучившись мыслями о мальчике Саше, на следующий день она, чтобы снять смятение души, просто села за рояль и заиграла. На этот раз она не исполняла чужие произведения, она импровизировала. Откуда-то пришла музыка печальная и нежная. Может быть, подсказал сам рояль, помнивший всех и всё. Людмила играла и играла вариации на одну и ту же трогательную тему, которую когда-то сочинила Милена. И ей казалось, что рояль благодарен ей за то, что она помогла ему поведать миру незабытую им мелодию.