МАРИНА МАТВЕЕВА

ВОЗДУХ – САМ КИСЛОРОД

СУЖЕНАЯ
(По мотивам «Калевалы»)

Девочка-старушка сидит с подушкой –
ни стоять, ни лечь – ей себя пророчит
северная ночь. Ах, как чутко ушко!
Девочка-старуха взрослеть не хочет.

Он такой один, Вяйнямёйнен мудрый,
что явился в мир стариком косматым.
Видели ли где-то ещё: под утро
народился кто-то с вечерней мантрой?

Айно, не рыдай. Есть тебе замена.
Айно, не топись в моровом болоте.
Девочка-старуха простит измену
мальчику-старинушке – за бесплотье,

за её сердерзость. За руки-гусли.
За её душевную непоправу.
Девочка-старуха взрослеть не пустит
во чертоги моря, в свою дубраву.

То не Сампо глушит мукой и солью,
не Похъёла кажет прекрасным прахом –
девочка-старуха вползает болью
мальчику-старинушке под рубаху.

Твой соперник был молодым и рослым,
но хотел помериться мудрой силой.
Он такой, как ты, он и не был взрослым!
Маленький старик, колыбель-могила.

В этом ли раю, где живых не держат,
в этом ли краю, где застыли стрелки,
я того убью, кто не мной повержен, –
чтоб сменять, не глядя, как шкурку белки.

Девочка-звезда небеса разгложет,
девочка-вода заливает кряжи…
Девочка-старуха живёт под кожей,
только вместе с сердцем уснуть приляжет.

СЛОВЯНЕ

Системочки мироздания рождаются от безделия,
когда на душе π-здание, и всё на один не делится.
Когда всё живое замертво захватано, перелистано,
тогда она и рождается: своя, а не чья-то истина.

– Я знаю, как всё устроено! Не надо мне ваших знаньицев.
Конечно же, как по-моему: поскольку оригинальная
идея – не для дебиликов. Дебилики любят общее.
Любили-недолюбили ли… А всё было так: короче, на,
теория струн – тупятина. Декартова плоскость – бредище.
Эйнштейн – это чисто дятел, на. Души в человеке нет ещё.
Страна у нас – просто задница. Будь я президентом, я б её…
Всем юзерам в морду яндексом. В раю огурец был яблоком…

И кажется: не закроются. И странно, что не расплачутся.
Словяне мои, героевцы, мудрочеры и палачики.
Непризнанный ген Италии. России росинка манная.
Растоптанные сандалии. Платоновые платаны («на…»)
Зарплатовыми заплатами сократинки несокрытые.
Безрыбье фальшивозлатое, разбитенькое корытие.

СТЕГО

Я буду сегодня однее всех,
единствее тех, кто идут в монахи.
Ходить по маршруткам, иметь успех.
По крышам их, будто Кинг-Конг на плахе.
Я буду сегодня. А не тогда,
когда тебе хочется видеть, знаться.
А что не ко времени – не беда:
аще стегозавру НИЧЕМ заняться,
тебя он не спросит, когда вломить
СЯ в душу твою, как в церковну лавку.
Я буду сегодня тебя курить,
как – будто бы мамой родною – травку
с любовью мне собранную: на грех,
но с сердцем – святейшим за время оно.
Смотреть сквозь оптичку, иметь успех.
На крыше – Матильдою из Леона.
Приду с журналистами. К десяти.
Чтоб всё рассказать: от твоих Адамов.
А если провалится – уж прости
ступню стегоящерки в крыше храма.

***

Давай, Заратустра, зараза, колись:
куда мне пойти, чтоб хоть где-то остаться?
Христа, твоего по профессии братца,
я слушала долго, но вот разобраться
в его письменах не смогла. Будто слизь,

сосульки болтаются на бельевых
верёвках: зима подползла незаметно.
И так симметричны, как смыслы в приметах
народных, тела круглобоких, монетно-
холодных, вонзающих угли под дых

чудных идолиц, не готовых прожить
и дня, но силком отправляющих память
в ту степь, где не знало послушников пламя
твоё, Заратустра. Безвременный камень
его заменял. Высекали ножи

сведённые длани, безрадужный зрак.
И холод монетный не плавили знои,
рождённые долгою сушью степною,
которая может быть помнящей Ноя
в своей долготе… Заратустра, ты прав:

огонь – веселей и теплей, и ещё
дешевле, душевней, душистей, душнее.
Я здесь остаюсь. За стеклом – стекленеет.
И скользкие когти слюды, цепенея,
скребутся туда, где уже горячо.

***

                    Вначале было Слово.
                    Потом люди поняли,
                    что оно означает.

Без привычного запаха никотина
невозможно заснуть. Чистота пуста.
Воздух – сам кислород, и его невинной
неподвижностью комната налита.
Эта комната новая мне. Я гостья.
И, как гостье, мне лучшее всё: и то,
что здесь тихо, как полночью на погосте,
и хрустально, как в вазе, да без цветов.
Накурить и повесить топор над койкой!
Может быть, упадёт на меня во сне…
Воздух – сам кислород, и его так горько
пить: его послевкусие свежим «нет»
отдаёт… Пусть хозяева – просто люди
завтра ох, пожалеют о том, что я
пребывала в их доме!
…Когда Иуде
были зеркалом воды того ручья,
где Учителю все омывали ноги,
а потом исцелялись, испив от вод, –
он смотрел на себя и делил на слоги
слово «нет», созн/давая его исход.
Слово «нет» пребывало тогда здорово
и не знало, что станет через века
прокажённым. …Родимой, кроваво-кровной
мерой счастия, взятого напрокат…
Слово «нет» пребывало тогда невинно.
…И сейчас в этой комнате – свежесть вод,
отразивших неровные половины
смысла, коим Иуда делил его,
отрезая не слоги, а полисемы,
распуская значений чумную сеть…
…А у Слова толпился народ и немо
верил, и исцелялся, чтоб заболеть…

ЦАРЬ-ДУРА
мини-поэма

1. О СУТИ ЖУТИ

Да уж, жадны мы… как глад-сова.
Телом, душой и гордыней скуки.
Тем, кто здоровы, зачем слова?
Рифмы зачем, зафигом фикбуки?

Тем, кто красивы, зачем кромсать
из красоты невозможной стейки?
Тем, кто любимы, зачем спасать
их, рассыпающих душ копейки?

Если ты пишешь – сиди пиши.
Ешь потихоньку из стылой плошки.
Кто оглашённый в твоей глуши,
если лицо твоё не с обложки?

Если любить тебя – ни за что.
Если звезда не в твоей орбите.
Всё у корявых коряво – то
даже, что тоньше нервозной нити…

Боже, создай волонтёр-отряд
женщин, мужчин для такой задачи –
пусть хоть подачкой любовь дарят…
Но только тем, кто готов к подачке.

2. О СОЛИ БОЛИ

Я – не возьму. Как ножом в груди,
бог прописал мне своё леченье:
любит меня человек один –
я его думаю: извращенец.

Только эстетика – сила та,
что управляет здоровым чувством.
Миру спасение – красота
и украшающее искусство.

Мир по природе злодейски чист.
Пишущим «дохлую лошадь» – соли!
Вам это нравится? – вы садист.
Ты это хочешь? – ты болен, болен.

Любит нормальный цветы, котят.
Нежит здоровый модель по ночи.
Всё остальное – есть грех и ад –
вот и Господь отвращает очи.

Всё остальное – смиренья соль:
Большего? Горд. Получи гранату!
Всё остальное – такая боль,
что не до поиска виноватых…

Лакмусом – дети. Как соль солей.
Травят уродов – да смертным ядом!
Может, и правда: таких жалеть…
Вовсе жалеть их, таких, не надо!

Сами сбиваются в стаи пусть
в жалких попытках хоть как-то выжить…
Психопоэты, калеки чувств,
душеуроды, Вселенной грыжа.

Мы – в изоляторе. В гетто – мы.
По резервациям зубы точим.
Антибиотиком от чумы
мир нас читать и ласкать не хочет.

Ну, так и ели б себя – яволь! –
в банке паучьей своей кандальной…
Но почему-то – как соль! как соль! –
требует сердце любви нормальной,

требует тело здоровых рук,
шлёт по буям импотент-шедевры…
Бог, не давай мне. Внемли: не вру –
дашь – отшвырну и разрушу первой.

Лучше – колёса и анашу,
лучше – войну мне – и в рукопашный!
Я без нормального – не дышу,
но докажу, что дышу. И страшно.

Мы в резервации? Но – враги.
В пляску на смерть, многорукий Шива!
Боже, здоровеньким помоги!
Мы и без помощи будем живы.

Вот потому-то нормалья рать,
та, что «с душой из сплошного света»,
не согласится себя отдать
тем, кто раздавит её за это.

3. О БУРЕ ДУРИ

– Да, безусловно, – он ей сказал, –
я извращенец, как ты, как все мы, –
я не поэт, но мои глаза
видят поэтски твою систему.

Ох, и теория! Курам плач!
Можно б и смех, но держи осанну:
всякий калека – себе палач:
палец отрежет судьба – а сам уж

руку. И ногу. И полдуши.
Разум и вовсе под ноль острижен.
Но на заборе хоть «МИР» пиши,
да что за ним – ослепи, а вижу.

Хочешь нормального? Так бери.
Я не магнат, но тебе в постельку
парня с плечами как две двери
организую – и на недельку.

Ты ли не взвоешь на третий день
в смертных слезах по поэтским рылам?
Ты ли не вспишешь дурных поэм
там, где тоска простынёй накрыла?

Ты ли не врежешь ему ногой? –
не потому, что тебя не любит, –
просто за то, что другой. Другой.
Руки другие. Другие губы.

Просто за то, что – цветы, котят –
с выставки, а не с полей и свалок.
Клетка. Подушечка. Суррогат.
Просто за жалость к тому, кто жалок

сердцем, способным лишь на модель
женщины, а не живое чудо,
неосознаньем: в мозгу постель,
а не напротив, моя паскуда.

Порча, проказа моя, чума,
я извращённее всех Прокрустов,
только – убей! – но сходить с ума
я не сумею по дутым бюстам.

Хоть изорви меня на куски
и закорми первосортным стейком,
я не смогу победить тоски
по рукорезным твоим идейкам,

по идиотским стишкам о том,
что подороже Дерианура,
по кровоязвам живых цветов
на сердце сплошь – о тебе, Царь-Дура…

Вот оттого-то нормалья рать,
даже с душой из сплошного света,
нам не захочет себя отдать –
что ей обломится у поэта?