ДМИТРИЙ БУРАГО

СЕМЬ КИЕВСКИХ ОКТАВ

ГОРЫНЫЧ

            По мотивам и без

Хожу туда-сюда с ума:
в экране медиумы бредят.
Над крышей вешняя зима,
и крыша, стало быть, поедет.

Поедет, вырвется из пут
упрямых труб, стропил бездушных,
взмахнёт крылами скатов – пусть
смущает ветры скрип натужный.

Осины поднимают шум,
собаки лают: реет крыша!
Закинув морды, чуют мыши
потрескиванье смутных дум.

Пусть, перешёптываясь, пни
елозят на своих болотах –
явилась новая забота
в ответ на зычное: «Распни».

Широкой тенью пламенея,
над городским расположеньем
парит безумное виденье,
от дерзости своей дурея.

И, неожиданно для многих,
из-под конька вылазит шея,
как черепашья, но длиннее,
потом вторая, третья, ноги

с когтями медными… Из шей,
как шапки, в рукавах застрявши,
таращатся на мир пропащий
шесть глаз, и клювы – хоть залей!

Из них то дым, то гарь, то сажа,
огонь же, что твоя конфорка,
сипит и тлеет, только горько
предвидеть, чем пыхнёт однажды.

Так осмелела крыша эта,
так озверела, набралась,
что сказка в жизнь перебралась,
а жизнь запуталась в сюжетах.

И если вам случится змей
под вечер или спозаранку –
делитесь, запрягая в санки,
с кобылкой нежностью своей.

Но берегитесь злых и правых
и не ищите смысла в том,
что брезжит в сумерках кровавых,
дразня весёлым угольком.

15-16.02.2022

КОЛЕСО

                                      Н.М. Сквире

         «…что ты думаешь, доедет то колесо,
         если б случилось, в Москву или не доедет?»
                                               Н.В. Гоголь

Живёт в однушке русская душа,
а с ней Сократ, цветущий подоконник,
Лесков и Гоголь ходят не спеша
по комнате, как комнатные кони.

Сам Достоевский на кошачьем кресле
раздумался о судьбах колеса,
кружатся человеческие «если»,
поблёскивает за окном гроза.

Кот в сапогах, Мюнхгаузен и Бендер –
находчивость и шкварки передряг.
Телега времени у памяти в аренде,
оглобли тянут щука, лебедь, рак.

Кто в мудрых глубях ищет разрешенья!
Кому заветной выси ясен лад!
Кто в старину – там сердцу укрепленье!
А на телеге вырос город-сад.

Чудесная обыденность занятна –
всем колесом косится на вопрос,
следят иконки, чтобы текст был внятным,
чтоб смыслами без бурьянов пророс.

А Мурка катит свой клубок на горку.
Подмигивает Пушкин: выше хвост!
Здесь русский дух, здесь до веселья горько:
мёд по усам и пристальный Христос.

20.06.2022

К СТИХАМ БРОДСКОГО НА НЕЗАВИСИМОСТЬ УКРАИНЫ

Бродский не ворковал,
выследил, подсмотрел:
лютых годин запал,
славу кровавых дел.
Вырубил, что сбылось,
вкопано, врыто в грязь,
будущее – авось,
прошлое – зась.
Тут, на краю земель,
гоголем ходит мор,
в школах кровавый мел,
крошит сознанье торг.
Зраки, сердца глазниц –
злаки бессчётных лиц.
Аще умрёшь за ложь –
соком тугим взойдёшь,
заколосится род
сквозь чернозёмный свод,
флаги замес крестов –
ветреный кров.
Вот и «горит восток» –
меж запрещённых строк
всходит заря.
Может быть, гинем зря,
если в родимый дом
входим врагом?
Может, поэта спесь –
горькая весть?

12.04.2024

УТРО С ТАРКОВСКИМ

У меня было утро с Тарковским
в комнатушке с окном на вокзал.
Его голос почти не дрожал,
только мне не хватало сноровки
отделять от стихов мишуру
толчеи торопливых прилавков,
сиплых окриков, рваных звонков,
чехарду суетливых шагов.
Совершалась стихов переплавка
с вязким шумом в кипящем миру.

Из планшета звучанье слоилось,
распадалось, и билось в стекло.
Мне казалось, безумье влекло,
как предсмертного города милость,
в дерзость гордых обид или бритв.
Но счастливое детство взметнуло
родниковыми брызгами даль:
слог за слогом светлела печаль,
преломляя величие гула
страстным ритмом бессонных молитв.

И в какой-то момент всё вернулось:
рыхлый снег среди старческих изб,
литургия при шелесте риз,
и четыре родительских стула
под скатёркой родного стола,
за плетнями луга разбегались,
над оврагами билась сирень,
и дома, поднимаясь с колен,
всеми окнами свет излучали,
чтобы мама в улыбке цвела.

Прихожане чумных расстояний,
магазинов, тикточных реприз
от смартфонов своих отвлеклись
на чудного наречия грани,
и ему всей душой поддались:
поезда заскрипели по-русски,
говор сбился в метрический ток,
завязался родной холодок,
словно где-то на улицах узких
чуть приблизилась снежная высь.

И Арсений Тарковский продолжил
разговор о себе, обо мне и о том,
кто ему ещё не был знаком,
но теперь породнился с ним тоже.
И отставив на миг суету,
эта римская площадь внимала
острым рифмам с дырявым щитом,
беглым сумеркам с крестным венцом,
всею дикою бронзой вокзала,
допуская его доброту.

Вечный мрамор вокзальных бессонниц,
обескровленных снов караван…
Вот и я потащил чемодан
по перронам мозольной ладони,
чтобы время собрать в узелок.
Здесь, на паперти всех расстояний,
на разгоне прощаний и встреч
задержалась Тарковского речь
в гулком будущем, в чутком преданье –
беспокойного света сверчок.

Ну а мне в окаянной тревоге
отбывая немыслимый срок,
оборачиваться на восток
по-походному скупо и строго.
Там дыханье подвластно свинцу.
Там за песенной ясностью горе.
Там всё в прошлом. Но здесь и сейчас
это прошлое копится в нас,
заходясь, забываясь дорогой,
проступая подобно резцу.

11.01.2023 – 27.10.2023

СЕМЬ КИЕВСКИХ ОКТАВ

1.

Есть прозрачная линия губ – горизонт разряжённого слуха.
На припухлом востоке, куда ниспадают ветра,
распростёртые в снах к свету тянутся хрупкие звуки,
занимается тень, проступая сквозь муторный страх.
Ночь, качаясь от света, ещё, может быть, обернётся,
отцветающий бисер сгребая на влажную шаль –
всё теперь в узелок, что не спрятано, то оборвётся,
как растраченный сон, как надежда, которой не жаль.

28.04.2024

2.

Это сизые пчёлы ночной небосклон обшивают,
узнаёшь своё детство в Медведице, Овне, Стрельце,
собирается память в комок и уже времена не пугают,
только больно за детские слёзы на сбитом крыльце,
за цыплят, за Цыпулина-Пушкина – мы поспевали
так отчаянно быстро, доверчиво, что наизусть
раскрывались цветы и созвездья в стихах прорастали,
и Телец на лугу был бесхитростен, как сама грусть.

8.05.2024

3.

Нет, не будет тоска волочить свои тени по дому
от кровати к дверям и обратно, сводя в немоту
сожаленье, обиду, беспомощность – всё по-другому
будет в этом, грядущем в мольбах и проклятьях году.
Не тоска будет править, а жёлтая рысь оправданий,
чёрствый снег в лабиринтах бескрайних гранитных оград
будет скрипом, как водкой глушить имена и признанья,
чтобы не было страшно и не было хода назад.

10.05.2024

4.

Видишь, небо кровит, над рекой поднимается город,
пролетают мосты, опрокидывая с горяча
звонких маковиц блеск под быков вековые опоры,
сталь над кручами меркнет, срывается всполох меча.
Киев дышит рекой, время копится в мерах чугунных,
на угрюмых кладбищах, в запущенных тенях садов,
где ещё соловьи помнят говоры скифов и гунов
набухает сирень, как отчаянье будущих вдов.

10.05.2024

5.

На реке нет судов, ни одной даже вёсельной лодки,
словно Вышгород вымер и Канев зарылся в холмы,
острова одичали, но в устье Десны, посерёдке,
что-то туго скрипит и расходится зыбь от кормы.
Это призраки барж перевозят тяжёлые грузы:
рассыпные надежды, бесстрастную память и скорбь,
а навстречу им время везут и гнилые арбузы
через призрачный город, что в детстве был весел и добр.

11.05.2024

6.

Вот и крашенки биты, застолья прошли поневоле:
напортачили, всхлипнули, расцеловались и в ад.
Кто забит, кто затравлен, а кто-то по собственной воле…
Да, у женщин теперь безразлично-блуждающий взгляд.
Всполошилась весна на исходе пасхальной недели,
развернулись пионы, ромашки разинули рты,
и плывут отраженья церквей по днепровской купели,
вознося над волнами свои золотые кресты.

15.05.2024

7.

Здесь же будет цвести на лугах беспилотное лето,
будет смертью гадать, будет скалиться из-под золы,
а на встречу ему беззаботные дети и где-то
накрывают на дачах счастливые семьи столы.
Повстречаются два небосклона, два пристальных взгляда
и не верят друг в друга, не верят, что это не блажь,
и о чём говорить, между ними глухая преграда –
заэкранная пропасть, реальности хлипкий витраж.

16.05.2024